Один год в Израиле - Инна Кинзбурская

-- Совсем взрослый, -- сказала я Хане. Она радостно кивнула.

А мне больно. Мне зябко. Отчего сыновья покидают эту страну? Почему они уезжают отсюда? Зачем старики остаются одни?.. VII

Боже мой, что за навязчивая идея -- понять еврейскую душу? Или ее не существует -- единообразной еврейской души?

-- Нет, -- сказала мне Ира, -- наша новая знакомая. -- Конечно, вы еще не можете писать об израильтянах.

Мы сидим в уютной квартире на третьем этаже дома, расположенного в верхней части нашего городка. Квартира далековата от центра, но зато из окон видны просторы необъятные -- добрая часть Израиля. Ире нравится смотреть из окна.

-- Меня волнует каждый пейзаж в Израиле, -- сказала она мне, глядя, как изза горы Кармель поднимаются облака.

-- Ну, а вы понимаете израильтян? -- спрашиваю я Абрама, мужа Иры.

Абрам и Ира немного старше нас, приехали из Риги, живут здесь двадцать лет.

-- Конечно, -- протяжно говорит Абрам и немного вытягивается, довольный тем, что это так, что он понимает. -- Я думаю и чувствую, как ваш квартирный маклер, как хозяин вашей квартиры.

Абрам помогал нам с переводом, когда мы заключали договор на новую квартиру. Он чувствовал себя неуютно оттого, что мы просили перевести еще раз то или иное место, мы оказались тупицами и занудами и не обращали внимания на то, что маклер посматривал на часы. Мы хотели знать все, понять странные израильские законы: почему во главу угла в договоре ставят только наши обязанности квартиросъемщиков?

Абрам нервничал. Он неспокойно как-то боком сидел на стуле, словно под ним было несколько горячевато. Переводил пункты длинного договора быстрее, чем нам бы хотелось, иногда даже не дословно, а смысл. Ему не терпелось быстрее закончить это дело, не потому что он торопился. Время у него было, но он считал, что мы ведем себя неприлично.

-- Уверяю вас, здесь все нормально, -- сказал тогда Абрам, и рука его плашмя легла на лист договора.

Он испытывал неловкость от нашей занудливости, ему нравился наш квартирный маклер, и адвокат внушал симпатию. Абрам хотел, чтобы они видели -- он с ними, он свой.

Маклер нам тоже нравился, но мы хотели знать...

-- Если бы это я тогда заключал договор, -- говорил Абрам, -- мы составили бы его за десять минут. Мне все было ясно.

-- Возможно, через двадцать лет нам тоже потребуется только десять минут.

Абрам усмехается и качает головой. Он не желает нам еще двадцать лет не иметь своего угла.

-- Когда я приехал сюда, я думал и воспринимал все точно так же, как и вы. Я ведь тоже был из той страны. Я вас уверяю: через несколько лет вы будете думать точно так же, как я. Вы станете израильтянами.

Он не просто говорит, он выделяет каждое слово, поддерживая его энергичным жестом руки и вдалбливая в наши несмышленые головы.

-- Значит, вы уверяете, -- не унимаюсь я, -- что думаете и чувствуете, как наш квартирный маклер.

-- Конечно. -- На этот раз "конечно" он произносит коротко и убежденно. И встряхивает головой. И разводит руками, удивляясь моей непонятливости.

Мне хочется сказать Абраму:

-- Неправда.

Это был Йоси, лучший и честнейший из встретившихся нам маклеров, из тех, о которых мы слышали. Но я уверена: маклер -- это не только профессия, это способность души. Лучший и честнейший спокойно положил перед нами бумаги для подписи -- почти что смертный приговор. Улыбался, поздравил, отдал ключи. Все по закону, спокойно и честно. Честно ли? По закону. Все с добровольного согласия сторон. Но нам-то просто некуда деться, и этот вариант наименее тяжкий. Возможен и не летальный исход.

-- Что поделаешь? -- говорит Абрам. -- Работа. Говоришь -- работа? Но каждый ли может быть горным спасателем, каждый ли -- палачом? А ты, ты бы мог стать маклером? Ах, ты не знаешь? А я знаю: не смог бы. Ты весь, как натянутый нерв. Тебе хочется думать и чувствовать, как они, но ты не можешь. Ведь тебя самого обманули, провели, как доверчивого ребенка. Но ты не любишь об этом говорить, я знаю.

-- Да, конечно, меня обманули, соглашается Абрам. Руки его при этом не двигаются, а покорно лежат на коленях. Он не возмущается, не кипятится, как обычно, доказывая что-то из области политики, а просто признает печальный факт -- обманули. Бывает. Хотя расхлебывает этот обман уже который год, и будет расхлебывать до самой смерти, теперь уже ничего не исправишь. Может, Абрам уже отвозмущался по этому поводу, и до меня дошли не волны -- тихая рябь.

Я никак не могу разобраться в механике начисления пенсии здесь, в Израиле. Что-то откладываешь сам, что-то хозяин (если человек порядочный), что-то потом выплачивает институт национального страхования. Сколько и как, я еще не знаю, и как можно: -- хочу -- плачу, не хочу -- не плачу, тоже понять не могу. Но вот с Абрамом такое было. Начальство кооператива, где, приехав в Израиль, работал Абрам, а работал он тяжело и по двенадцать часов в день, как и нынче олимы, не хотело платить и не платило. А Абрам об этом не знал. И остался он, выйдя на пенсию, практически без пенсии. Хорошо, что Ира работает.

-- И сейчас такое случается, -- мы пытаемся загнать Абрама в угол. Недавно по радио, когда адвокат давал консультации, женщина-врач, рассказала, что работает в частной клинике уже семь лет и вдруг обнаружила, что хозяин за нее не платит.

-- Да, -- соглашается Абрам, -- бывает. Надо быть внимательным. -- Руки его все еще покорно лежат на коленях.

-- Но ведь это все евреи. Надо ли их любить?

-- Что вы хотите? Люди несовершенны.

В доме у Абрама и Иры хорошо и приятно. И чай вкусен. И говорить интересно. Но договориться невозможно -- у каждого свой угол зрения.

...Познакомились мы тоже случайно. Муж и Ирина шли по улице, впереди торопливо поднималась в гору изящная немолодая женщина, видом и одеждой похожая на только-только приехавших из Европы. Догнали, спросили, не говорит ли она по-русски, и если говорит, то как пройти... По-русски она говорила прекрасно, в разговор вступила охотно, расспросила, кто и откуда. Им было чуть-чуть по пути, но "чуть-чуть" затянулось, они проболтали час, за это время узнали друг о друге довольно много.

Теперь я понимаю, что свел нас отнюдь не случай. Закономерность заключалась в том, что если мы нуждались в помощи сейчас или в будущем ожидалась нужда в помощи, мы не могли не встретить Иру.

Тогда, правда, они разошлись, только обменявшись номерами телефонов.

-- Если что нужно, -- сказала Ира, -- звоните.

-- Мама, -- говорила мне с восторгом Ирина, когда вернулась домой. -- Какая женщина! Она музыкант, преподает в музыкальной школе. Ты увидишь, вы с ней подружитесь.

О дружбе не думалось, было не до того, да и слишком много друзей мы оставили в стране исхода. Но вскоре нам понадобилась консультация, и муж позвонил. Ира была приветлива, но сказала, что убегает на работу, а дома будет ее муж, Абрам, он с удовольствием нам поможет. Муж застал Абрама за чтением (это вообще был первый дом в нашем городе, где мы увидели книги). Абрам отложил чтение, помог перевести принесенные мужем бумаги, объяснил, что к чему, немного поговорили о политике.

Так бы, наверное, и тлело наше знакомство, но -- завыла первая сирена. Еще она не успела отзвучать, раздался телефонный звонок, и я услышала в трубке незнакомый еще голос Иры:

-- По радио говорят: надо зайти в загерметизированную комнату и надеть противогазы. И не волнуйтесь, все будет хорошо.

Потом она позвонила еще раз:

-- Можно снять противогазы, выйти из комнаты. Спокойной ночи.

В течение нескольких дней я слышала ее уже знакомый голос каждый вечер -в начале и в конце тревоги.

-- Как? -- удивилась она. -- У вас нет приемника? Надо что-то придумать.

У них был старенький приемник, который почему-то молчал, они отдали его нам. Володя заставил приемник работать, с тех пор мы сами узнавали о тревоге. Но Ира все равно звонила:

-- Вы слышали -- уже отбой. Спокойной ночи. Если было не очень поздно и она никуда не спешила, мы болтали по телефону. Она всегда успокаивала.

-- Ну, а сами-то вы волнуетесь? -- спросила я как-то.

-- Конечно. Но все равно все будет хорошо. Посмотрите, скоро война закончится. Вы знаете, из Швейцарии приехал мой знакомый пастор -- молиться за Израиль.

Она всегда рассказывала о разных олимах, своих подопечных.

-- Ой, извините, -- вдруг спохватывалась она посреди разговора. -- Мне надо еще позвонить Н. -- Называлось очередное имя.

-- Вы говорили, ваш знакомый где-то работает. Может, можно туда устроить П.? -- спрашивала она в другой раз. -- Я понимаю, это далеко и тяжело, но он согласен на любую работу. Они ужасно нуждаются. Представляете, что получилось. С ними приехала бабушка, которая получала пенсию, значит было две корзины плюс пенсия. Бабушка вдруг умерла, и теперь у них совсем нет денег: все пожирает квартира. Да, конечно, им нужна квартира подешевле, может быть, вы знаете, я у всех спрашиваю. Но главное -- работа.

Я назвала ей место, где, кажется, олимов берут на работу. Она прервала наш разговор, не закончив: