Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

Это могли расценить как коллективное выступление против власти, за что карали особенно рьяно и сурово, дабы в зародыше истребить у трудящихся всякое желание действовать солидарно иначе, чем по воле властей. А потому он сразу обрывал тех из своих коллег, которые из прекраснодушного позыва предлагали ему коллективное заступничество в какой-либо форме. Ему было бы совсем горько видеть, как их очень скоро заставили бы угрозой увольнения взять свои слова обратно, а себя считать виновником их унижения в собственных глазах. Растоптать заподозренного в организации протеста или в участии человека в иной крамоле для государства – единственного работодателя в стране – никакого труда не составляло. Никаких иллюзий насчет какого-либо иного исхода коллективной защиты со стороны сотрудников Михаил не питал, и ему, надо сказать, без особых усилий удавалось убедить сомневающихся. И Слава Богу! А то ведь советская власть запросто ставила на колени тех, кто вздумал бороться за чье-то достоинство. Здесь хорошо было, если кому-то удавалось отстаивать только свое. Несмотря на то, что на Михаила обрушивались неприятности по службе с достаточным постоянством, он мог считать, что в итоге ему повезло. Совсем раздавить его не удалось ни разу. За все время работы по найму его принудительно понизили в должности всего один раз – это когда на него дружно навалились все вместе – начальник технического управления госкомитета и бывший «соавтор» Болденко, директор Пестерев, заместитель директора Вальцов и бывший и. о. заместителя директора Феодосьев. Зато никакого серьезного удовлетворения после этой победы им ощутить не удалось. С Божьей помощью он устоял как их противник. Мольбы о пощаде они не добились. Лишить его средств к существованию тоже не смогли. Ни своего достоинства, ни уважения большинства окружающих Михаил тоже не растерял. Получилось совсем не то, на что они рассчитывали, хотя и не совсем то, что сам он хотел. Против него не жалели административного огня, но он его так или иначе выдерживал. Закалка и знание жизни пошли ему впрок. Зато активные гонители – буквально все до одного – потеряли много больше, причем совсем не из-за прямого противодействия Михаила. Им воздавалось по другому счету совсем другой – Небесной инстанцией.

Кого ни возьми – Антипова, Белянчикова, Болденко, Пестерева, даже плакатного научного работника и администратора Вальцова, не говоря уж о Феодосьеве – постигло крушение административной карьеры, после которого они так и не воспрянули до уровня прежнего самовосприятия, а еще один – заместитель первого директора института Беланова – моральный садист Ачкасов еще к тому же вообще перестал существовать.

Тем не менее, битву за свою карьеру Михаил не выиграл, хотя и преуспел в другом. Кандидатом наук не стал, лишь чуть-чуть кое-что попытавшись для этого сделать. Его тогдашняя любовь, Оля Дробышевская, тоже желала этого всей душой и пыталась содействовать их совместному успеху всеми доступными средствами. А доступным для нее порой становилось то, чего никаким образом не могли достичь самые что ни на есть официальные инстанции. Достаточно было вспомнить, как она устроила заслушивание предложений Михаила по тематике института в научном совете академии наук СССР по кибернетике у академика Густава Рудольфовича Вайля.

Когда-то, еще задолго до революции, будущий академик Густав Рудольфович Вайль и будущий профессор медицины – отец Оли – оба прибалтийские немцы – вместе учились в гимназии и сохранили дружбу с детских времен на всю жизнь. У Михаила была своя концепция решения одной информационной проблемы, которую ему не давали реализовать, поскольку официальная, но по существу ущербная догма принципиально отличалась от того, что он выдвигал. Оля решила взломать сопротивление чиновных инстанций с помощьюГустава Рудольфовича. В правоте Михаила она в то время была совершенно уверена. Оставалось только убедить в этом и самое авторитетное лицо в стране.

Еще где-то в начале их любви Оля рассказала Михаилу, что после её развода с первым мужем Густав Рудольфович сватался к ней, но она ему в необидной форме отказала. Академик был еще и вице-адмирал, а, главное, джентльмен, и потому в отношении к дочери друга никогда не руководствовался мелким чувством мести. Он просто женился на другой даме, не столь эффектной, как Оля, но Олиного воздействия не забыл, и когда она обратилась к нему, не оставил просьбу без внимания. Оля вместе с Михаилом были приняты академиком дома. После краткой беседы он согласился перенести заслушивание на заседание совета по кибернетике, а потом долго перелистывал свой журнал с записями дел на многие месяцы вперед. До этой встречи с Густавом Рудольфовичем Михаил просто не представлял, что в этой непредсказуемой жизни можно с полной верой в исполнимость задуманного планировать каждодневные занятия на год с лишним вперед, но академик-адмирал не оставил в этом сомнений. Ему достаточно было знать, что НУЖНО сделать в то или иное время, а захочется ли это делать в намеченный момент или нет – вовсе не имело никакого значения. Наконец, Густав Рудольфович нашел в не очень отдаленном будущем небольшой, но подходящий по размеру зазор в своем расписании и сделал новую решающую запись. Великий русский ученый и революционер-анархист князь Петр Алексеевич Кропоткин, владевший немецким языком как родным, однако, немецкой ментальности так и не обрел. Более того, именно по поводу попыток в деталях регламентировать будущие события он торжествующе, пожалуй, даже с гордостью воскликнул: «Но, слава Богу, мы не немцы!» В глубине души солидарный с Кропоткиным, Михаил все же очень обрадовался вместе с Олей, что Густав Рудольфович «дал добро». Плохо здесь было только одно – дата заседания, назначенная им, была для Михаила самой неподходящей. Третьего мая он всегда находился в байдарочном походе, которого со жгучим нетерпением ждал после долгой зимы. Он хотел было попросить академика назначить другую дату, однако, вспомнив, с каким трудом Густав Рудольфович нашел «окно» в своем кондуите, промолчал. Ведь и то, что он предложил, было чистейшим одолжением с его стороны. И сделал он это исключительно ради Оли. Теперь пришел черед чем-то жертвовать от себя и Михаилу. Оля уговаривала его не ходить в поход, но Михаил решил идти со своей компанией в поход по Наре с тем, чтобы накануне третьего мая уйти одному до окончания общего маршрута. Под вечер второго мая компания добралась на байдарках до места в паре-тройке километров от шоссе, по которому можно было доехать на автобусе до города Чехова, а оттуда на поезде до Москвы. Однако дальнейшие события протекали совсем не так, как хотелось. Вместе с Михаилом в Москву отправлялся и двенадцатилетний сын их с Леной приятельницы Максим. Парень совсем не хотел покидать компанию, однако мать настояла, поскольку Максим оставил дома билеты в театр на третье мая, забыв отдать их кому-то из одноклассников.

Автобус – разумеется последний – ушел у них на глазах, когда до шоссе оставалось полкилометра. До Чехова предстояло идти двадцать пять километров пешком после хорошего ходового дня по воде. Ночь, вскоре затопившая землю, на всю жизнь запомнилась им обоим бесконечным шаганием одеревеневшими ногами по почти неразличимой дороге. Только на большом удалении виднелись гирлянды электрических огней вдоль других шоссе. Ни одна машина не перегнала их и не встретилась им. Михаилу даже с легким рюкзаком было трудно заставлять себя двигаться все дальше и дальше к невидимой цели. Максиму же испытание было и вовсе невмоготу. Но оба они шли, борясь с усталостью, холодом и апатией, и Михаил, как мог, ободрял парнишку, который начал заметно сдавать. Михаил не имел представления, где они, много ли осталось до Чехова, пока далеко впереди не обозначилась поперечная освещенная трасса со множеством бегущих огней. На исходе сил они дошагали до нее, и там им, наконец, повезло. Какой-то междугородный «Икарус» тормознул возле них, когда Михаил поднял руку. Шофер махнул им в конец прохода, и они наощупь пробрались в самый конец мимо спящих пассажиров. Внутри автобуса было неправдоподобно тепло, но душно и пахло выхлопами солярки, однако вскоре их обоих сморило, и они проснулись уже в Москве. Было пять часов утра, и только тут Михаил, наконец, обрел уверенность, что на заседание совета по кибернетике как будто не опоздает. Однако поспать перед ним в нормальных условиях не удалось. Пока он от Курского вокзала добрался до дома, вымылся, побрился, оделся и выпил чаю, уже надо было ехать в совет. Густав Рудольфович поднимался с постели рано. В его возрасте не было иной возможности, чтобы переделать множество остающихся дел. Невыспавшийся и нездорово усталый, Михаил встретил Олю уже в совете, а не по дороге, как хотел.

– «Славу Богу, – сказала она. – Я все время боялась, что ты не успеешь!» Она не спросила как он себя чувствует. А чувствовал он себя очень неважно, потому что еще дома обнаружил расстройство желудка и нехорошие признаки чего-то еще, чему пока и названия