Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели - Дмитрий Панов

Теперь наш маршрут почти ежедневно пролегал к Окуниновскому мосту. Всякий раз, вылетая, летчики плевались и ругали тупоголовых командиров, которые при отступлении оставили противнику в целости и сохранности важнейший стратегический мост, над которым мы теперь несли такие большие потери. Вася Шишкин даже как-то заметил в шутливой форме, что придется нам, летчикам, самим следить за уничтожением мостов, чтобы не бомбить их затем с большими потерями. А пока мост, как раковая опухоль, распускал метастазы на левом берегу Днепра. Колонны противника, одна за другой, сползали с него и теснили наши войска на плацдарме. Во второй половине августа десять самолетов нашей эскадрильи штурмовали колонну немецких автомашин километрах в десяти восточнее села Окуниново. На атаку нас вывел Вася Шишкин. Орешек попался не из простых. Казалось, вся земля стреляет по нашим «Чайкам». Немецкие зенитчики поставили такую плотную завесу огня, что мы, дважды заходя для атаки, так и не сумели через нее пробиться. Если кто-нибудь скептически хмыкнет, советую ему представить себя на месте летчика деревянного самолета, летящего в сторону сплошного потока трассирующих снарядов и пулеметных пуль. Снаряд пробил борт самолета младшего лейтенанта Анатолия Савельевича Коробкова и, разорвавшись в кабине, побил осколками его левую руку, бок и грудь. Толя одной рукой управляя самолетом, окровавленный, довел машину до Броварского аэродрома и был прямиком направлен в санбат. За два месяца боевых действий наш 43-й истребительно-авиационный полк уже потерял сорок летчиков из 74-х, в основном убитыми, в графе потерь — как безвозвратные. Так что пришлось идти на запасную цель: разогнали до двух рот пехоты противника, расположившихся на отдых под придорожными деревьями. Кстати, я вспомнил фамилию комиссара первой эскадрильи, после переформирования нашего полка — Дмитрий Рындин. Под Воронежем его подбили, и в госпитале ему ампутировали ногу. После войны он был секретарем райкома партии, где-то в восточных областях Украины.

А наши братские истребительно-авиационные полки, входящие в дивизию, 254-й и 255-й, после двух месяцев войны полностью прекратили свое существование по причине больших боевых потерь личного состава. Летчиков, выделенных из наших второго и сорок третьего полков на усиление, которые стали командирами эскадрилий и звеньев, оказалось маловато, и немцы быстро посбивали машины молодых пилотов. Пропал без вести и друг Шишкина старший лейтенант Висьев, направленный от нас в один из этих полков командиром эскадрильи. Был он хорошим, компанейским парнем.

Во второй половине августа 1941 года, тогда еще командующий Юго-Западным фронтом, Маршал Советского Союза Сема Буденный, собрал на своем командном пункте в Броварах группу авиационных командиров и категорически потребовал уничтожить мост через Днепр в районе села Окуниново: любыми средствами и любой ценой. А если летчики не способны разбомбить его или сжечь, то одному из них нужно пойти на самопожертвование: взять на борт своего самолета максимальный груз бомб и горючего вещества и с пикирования в смертельном таране, врезаться в мост. За этот подвиг летчику, посмертно, будет присвоено звание Героя Советского Союза. Выходило, что героя нужно искать среди летчиков нашей эскадрильи, ведь только наши «Чайки» могли принять на борт бомбовой груз. Я присутствовал на этом совещании. Чувствовалось, что Семен Буденный, тихим голосом ставивший перед нами эту последнюю для кого-то боевую задачу, сам был сильно подавлен поражениями наших войск и грядущей их катастрофой. У Семена Михайловича опустились усы, лихо торчавшие перед войной, когда он рассказывал нам, летчикам, как Жора Жуков, лихо поколотил — «расчехвостил» япошек. Глаза маршала были воспалены, он сутулился и выглядел запуганным. Уж не знаю, кого больше боялся Семен, немцев или Сталина, который, конечно, не мог быть доволен ходом дел под Киевом. Ставя нам такую смертельную, боевую задачу, Семен Буденный, будто оправдывался перед нами же, жалуясь, что мы летаем и бомбим без конца, а противник продолжает ездить через мост. Он был похож на Горбачева в конце 1991 года. Такой же многоречивый и растерянный.

Как всегда, выход искали в чрезвычайщине. Но чрезвычайными методами можно, конечно, забрать хлеб у крестьянина, но победить превосходящего противника — дело сомнительное.

Когда мы с Васей Шишкиным построили эскадрилью и спросили, кто желает совершить этот подвиг, то в ответ воцарилась мертвая тишина. Одно дело лететь в бой, сознавая, что очень даже возможно погибнешь, а совсем другое — знать наверняка, что летишь в последний раз. Уж очень противно этой самой сути человека. Все летчики нашей эскадрильи молчали, пристально всматриваясь в наши с Шишкиным лица. В общем то, мы имели право назвать чью-то фамилию, но, с другой стороны, получалось, что лететь следует мне, как комиссару — летчику, который призван быть впереди во всяком опасном деле. Мое сердце билось учащенно — опять стали вспоминаться кубанские плавни, теплое Азовское море — верный признак смертельной опасности. Строй летчиков зловеще молчал.

Да, и в отличие от Семки Буденного, будучи профессионалами, мы прекрасно понимали бесполезность этой дикой затеи. Ну, сожжет летчик-смертник один пролет деревянного моста, а немцы наведут его снова за два-три часа. Что же, всей эскадрильей по очереди биться об эту деревяшку? О бесполезности этой затеи говорил и весь мировой опыт: у японцев система камикадзе была поставлена на поток. За войну они использовали сотни смертников: и летчиков, и подводников. Результаты были весьма скромными. Только несколько раз камикадзе удавалось прорываться через заградительный огонь и наносить кораблям противника урон, который американцы довольно быстро восполняли. Так что Сема Буденный предлагал нам героическое самопожертвование во имя дурацкой цели.

Мы решили пойти другим путем: выделить четыре самых лучших летчика для бомбометания по Окуниновскому мосту — это все же оставляло шанс, да и результаты могли быть лучше. В боевую группу вошли я с Шишкиным, заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Михаил Степанович Бубнов и младший лейтенант Иван Васильевич Фадеев. Поклявшись друг другу не отступать и пикировать до высоты 50 и 25 метров, через любую стену зенитного огня, чтобы точно уложить бомбы в этот проклятый мост, мы подвесили бомбы и вылетели на опасное дело. Мы сговорились уложить все бомбы в центральный пролет моста. Бомбить весь мост нам было явно не по зубам. Мы также договорились, что если кто-то будет подбит в момент этого смертельно опасного пикирования, то он должен тараном врезаться в цель.

Мы доложили в штаб дивизии о своей готовности к самому рискованному полету с начала войны. Докладывать в штаб дивизии нам было проще, чем в штаб полка: с Киевом был прямой провод, а с Савинцами мы связывались по нашей отечественной радиостанции, которая, казалось, была создана для ловли всех помех эфира.

Видимо, штабисты, не очень то веря в наши возможности (действительно странно поверить, сидя в теплом штабе, что кто-то может рисковать жизнью) послали нам вслед воздушного «стукача» — самолет-разведчик, который должен был сфотографировать результаты нашей работы. При подходе к цели на высоте 200 метров, мы еще издалека увидели, что по Окуниновскому мосту движется колонна автомашин и строй солдат — примерно два батальона. Разумеется, над мостом сразу же выросла пышная шапка разрывов зенитных снарядов. Удивительно — в яркий солнечный день над серединой Днепра образовалось черное облако дыма, пронзаемое огнем. И нужно было нырнуть в него, — как в преисподнюю. Мы зашли на цель с востока на запад в правом пеленге, выдерживая условленную дистанцию примерно в 600-т метров, которая позволяла прицелиться в момент пикирования.

Уже при приближении к заградительной зенитной завесе наши самолеты стало покачивать от воздушных волн, возникавших после разрывов. Ощущение было такое, будто мы попали в грозовую облачность. Здесь, на высоте 1000 метров, мы то и дело ощущали удары осколков по обшивке самолета. Многие из них пробивали плоскости и фюзеляж насквозь и улетали в пространство. К счастью, ни один жизненно важный узел самолетов пока не повреждался. Выполнив горизонтальный маневр, пытаясь обмануть зенитную артиллерию врага, Вася Шишкин первым перевел свой самолет в крутое пикирование с высоты 1100 метров. Я увидел его задравшийся вверх хвост, а затем, как азовский сазан, взбаламутивший илистое дно лимана, он исчез среди дыма и разрывов. Сразу после него я, сделав пару несложных горизонтальных маневров, чтобы уклониться от зенитного огня и занять удобное положение для крутого пикирования. В просветах дымного облака, висящем над мостом, я увидел, куда положил бомбы Шишкин, и принялся пикировать, ориентируясь на две большие дыры в настиле центрального пролета моста. Мои бомбы легли рядом. Да и трудно было ошибиться и промазать, ведь выводил «Чайку» из пикирования на высоте 30–40 метров — даже подбросило самолет взрывной волной моих же разорвавшихся бомб. Вслед за нами не дали маху и Миша Бубнов с Иваном Фадеевым. Выйдя из пикирования, я набрал высоту и, отлетев километра на полтора от зоны зенитного огня, принялся внимательно рассматривать результаты нашей работы. Бомбы, наконец-то, разорвали чертов мост — в самой середине его зияло пустое пространство метров 15 длиной. Были разворочены и сваи, на которые опирался настил моста — его высота составляла тоже метров пятнадцать над поверхностью реки. Было видно, как солдаты противника мечутся по мосту, и некоторые прыгают в Днепр через перила, видимо, ожидая повторения нашей штурмовки. Горела одна автомашина с горючим. Наши самолеты были сильно побиты, но мы, все четверо, благополучно дотянули до аэродрома. Конечно, чувствовали себя именинниками. Без потерь сделали то, на чем полегло столько наших ребят. Вскоре из штаба дивизии сообщили, что самолет — разведчик подтвердил результаты нашей работы — Окуниновский мост был разорван. Нашу четверку очень хвалили и приказали командиру полка майору Тимохе Сюсюкало представить всех к награждению орденами. Что говорить, мы их заслужили. Да вот только наши наземные пилоты и заядлые пьянчуги Тимоха Сюсюкало и комиссар Гога Щербаков, посылать представление не спешили. Не в их интересах было, чтобы боевые летчики получали ордена. Тимоха имел два ордена за Испанию, где не пережил и сотой части того, что мы за пару месяцев нашей большой войны, и ему очень не хотелось, чтобы орденоносная монополия, вроде бы позволявшая ему околачиваться на земле, пока мы воюем, нарушалась. А если ордена только у него, то все остальные, вроде бы, желторотые птенцы, а трусливый Тимоха — герой — орденоносец. Это очень устраивало и Щербакова. И наша знаменитая парочка затянула с представлением наградных листов, а потом все провалилось само собой — не та была обстановка.