Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

Судьба этого человека была незаурядна. Родился Савва в глухой уральской деревушке Ворониха, стоявшей посреди былинного леса, на берегу колдовского озера, в семье староверов. Детей у его родителей – Кустодиана и Варсонофии – было двенадцать: ровнёхонько по числу апостолов. Задумали так родители, или каким-то чудесным образом с Господом сговорились, но факт остаётся фактом: у Саввы было пять братьев и шесть сестёр, а среди мальчиков он был последним, то есть самым младшим. И пришлось ему с самого раннего детства на собственной шкуре отведать, каково это жить среди староверов. И многодневные посты, и долгое стояние на службах в маленькой часовенке, что притаилась в глухом лесу, у горы Медной, неподалеку от его родной деревни, и неукоснительное требование родителей исполнять все молитвенные правила, и купанье в ледяной проруби на Крещенье, и строгие запреты на, казалось бы, самые невинные детские забавы. Словом, всё то, что отличает суровую жизнь староверов от бытия остальных смертных.

Когда случился октябрьский переворот, маленькому Савватию было всего шесть лет, и в его родной деревне это всемирно-историческое событие осталось совершенно незамеченным. Где-то там в российских столицах бушевали страсти, лилась человеческая кровь, и ненависть, выплёскиваясь на улицы, постепенно охватывала сердца всё большего и большего числа людей. А здесь, в заповедном лесу, повседневные заботы о хлебе насущном и домашнем покое занимали всё время сельчан от утра до вечера, и, казалось, ничто не может нарушить их покоя. Но тишь да гладь продолжалась в Воронихе недолго. И года не прошло, как и в этот таёжный угол пришла большая беда.

Ясным июльским утром отправился маленький Савватий на озеро рыбу ловить. Клевало в этот день хорошо, и к полудню на ореховой ветке, продетой через жабры первого пойманного им подлещика, висели уже три карася, голавль и штук десять рыбьей мелочи: плотвичка да окуньки.

"Знатную ушицу маманя сварганит!" – с гордостью подумал паренёк и стал домой собираться, как вдруг подул северный ветер и принёс на озеро кислый, удушливый запах гари. Больше всего на свете крестьянин боится пожара. Страх этот сидит у него в крови и передаётся по наследству от одного поколения к другому. Сердчишко у Саввы заколотилось тревожно. Подхватив свой богатый улов и самодельные удочки, бросился он напрямки через самую чащу к дому. А там!.. Печные трубы безобразно торчали посреди догорающих головешек, и едкий дым стелился по самой земле. Ни одной живой души не было посреди этого жуткого пепелища. То ли сгорели все в безпощадном огне заживо, то ли неведомый враг захватил всех в полон и, спалив Ворониху дотла, угнал сельчан неведомо куда, подальше от родимого дома. Но само собой вышло так, что остался семилетний Савватий на этом свете один-одинёшенек.

Что ему было делать?.. Куда деваться?.. Даже погоревать как следует пацанчик не сумел. Изжарил он свой улов на тлеющих углях родной избы и отправился по единственной тропинке, которую знал в тайге, на ближайшую заимку, что находилась в полутора верстах от Воронихи. Не раз и не два Савва сопровождал туда отца. На заимке стояла ветхая сторожка, срубленная прадедами не менее столетия назад, но укрыться от непогоды в ней по-прежнему было можно. К тому же в избушке, справа от входа, находился огромный ларь с запасами соли, сахара, спичек, чая, а также крупы – гречки и пшена. Слава Богу, заготовили на всякий случай всё это богатство запасливые взрослые, и теперь мог парнишка кормиться их стараниями долгое время.

И поселился Савва в этой избушке.

Две зимы и одно лето жил он в полном одиночестве на заимке, словно легендарный Робинзон Крузо. Хотя, впрочем, какой там Крузо?!.. Разве можно сравнить взрослого путешественника с малолетним сиротой?.. А ведь Савва не только выжил, но и обустроился в избушке наилучшим образом: подправил печурку, которая, хотя и дымила, но всё же грела; переделал из взрослого полушубка себе одежонку на зиму; заготовил впрок грибов и ягод, а в самом начале осени нашёл в лесу сбежавшую от пожара корову и привёл её на заимку. Сена на чердаке в избушке было немного, но кое-как перебились они с бурёнкой первую зиму, хотя голодала она жестоко, и к весне торчали из её боков одни только рёбра, а ноги то и дело от слабости в разные стороны разъезжались. Зато уж следующую зиму встретил Савва во всеоружии: с мая сено для своей кормилицы стал заготавливать. И рыбкой он тоже, нет-нет, а баловался – не зря удочки с собой прихватил. Словом, жил Савва в тайге, как "кум королю"!..

Но по второй весне счастливая таёжная жизнь его закончилась.

Набрели на его убежище охотники. И не какие-то там простые, из крестьян, а начальственного вида – в кожаных куртках и с красными звёздами на таких же кожаных фуражках. Уже много позже Савватий узнал, что назывались они красивым, но непонятным словом "чекисты". Подивились охотники тому, что такой несмышлёныш посреди тайги один живёт, но, уходя из заимки, прихватили пацана с собой и вместе с коровой привезли в Боголюбово.

То-то было его удивление!..

Дальше родной деревни Савватий никогда прежде не бывал и сейчас, очутившись в городе, поразился, во-первых, тому, что избы, оказывается, не только рублеными, но и каменными бывают!.. И не в один этаж, а в несколько. А во-вторых, по улицам между этих каменных громад сами собой бегали диковинные машины и красиво гудели на разные лады. Среди его новых знакомых был худой, долговязый мужчина лет тридцати пяти по имени Эльмар Карлович Апсе. Он много курил, часто и натужно кашлял, говорил с заметным акцентом и жил совершенно один: ни жены, ни детей у него не было. Вот он-то и взял Савву к себе на постой.

Первым делом накупил дядя Эльмар книжек, карандашей, тетрадей и определил своего приёмыша в школу. Савва оказался сообразительным мальчишкой и уже через два месяца свободно читал и, высунув от старания наружу язык, старательно выводил в тетрадке: "Мы не рабы. Рабы не мы". Потомок российских староверов и бывший латышский стрелок жили дружно, душа в душу, и, когда пришла пора определяться, кем быть Савве по жизни, никаких сомнений не возникало – чекистом, как и его приёмный отец. В тридцать пятом Эльмар Апсе умер от чахотки в краснознаменной больнице, завещав Савве потёртую кожаную куртку и свой знаменитый парабеллум.

Тридцать шестой и два последующих года принесли с собой много новых хлопот, но и возможностей для быстрого продвижения по служебной лестнице стало значительно больше. Глупо было бы этим обстоятельством не воспользоваться, и, когда в самом конце тридцать восьмого года из Москвы пришёл запрос о боголюбовском прошлом Павла Троицкого, Савва с большим рвение взялся за это дело. Тут-то судьба и свела его впервые с Петром Петровичем.

Ничего особенного от первой встречи с младшим Троицким Савва не ждал. Обычно родственники арестованных ведут себя на допросах, мягко говоря, сдержанно. Пугаются любого вопроса, замыкаются в себе, и вытащить что-нибудь из них бывает мучительно трудно. Но с Петром Петровичем всё случилось с точностью до наоборот. Он охотно пошёл навстречу дознавателю и рассказал даже больше, чем тот рассчитывал. Короче, после двух допросов расстались они практически друзьями. Больше того, Савватий по своей собственной воле выяснил судьбу его невестки и помог Петру Петровичу вызволить её из северной ссылки и перевезти вместе с племянником в Краснознаменск. Как покажут дальнейшие события, младший Троицкий в долгу перед ним не остался.

После войны, которую Савва прослужил на передовой в "Смерше", за что был удостоен двух орденов "Красного знамени" и большого количества медалей, он остался в центральном аппарате МТБ на Лубянке и дослужился до чина капитана. В пятьдесят третьем, после ареста Берия, попал под карающий меч нового времени и в сорок два года был уволен в запас без выходного пособия и без каких бы то ни было перспектив найти престижную работу. В России несчастных либо жалеют до изнеможения, либо гнобят до озверения. Особенно бывшее начальство. Вот тут-то и пригодилось отставному капитану короткое знакомство с Петром Троицким. В пятьдесят четвёртом тот стал сначала вторым, а затем и первым секретарём горкома партии и взял опального капитана КГБ на работу в качестве своего личного шофёра и негласного телохранителя. С той поры преданнее человека, чем Савва, у партийного начальника всего Краснознаменска не было и быть не могло. Савва служил ему не за страх, а за совесть. Поселившись в бывшем каретном сарае, что стоял во дворе секретарского дома, он ревниво оберегал покой своего благодетеля и всей его семьи, не жалея ни времени, ни сил. И, если бы он только знал, что ожидает всех обитателей этого дома на следующий день, наверняка бы, тоже маялся от безсонницы!..

Но, слава Богу, никому не дано заглянуть в будущее, и живут люди лишь только настоящим мгновением, ведомые сиюминутными движениями души. Случается, захочет человек судьбу свою предугадать, ан нет!.. Чаще всего промашка выходит – ошибается он в своих ожиданиях и сокрушенно повторяет, успокаивая совесть свою: "Неисповедимы пути Господни!.."