Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

Павел Петрович вложил сложенный пополам листок бумаги в конверт и, возвращая его Киприану, проговорил медленно:

– Неисповедимы пути Господни!..

– Воистину так!.. – согласился Родионов. – Думаю, со дня на день батюшка дома, в Дальних Ключах, объявится.

– Но, прости, я тебя перебил… Продолжай, пожалуйста, – попросил Троицкий. – Дальше-то, дальше что?..

И Киприан продолжил свой рассказ.

Случайно нет ли, но отче Серафим мимо той самой помойки проходил, где избитый парень валялся. Вдруг слышит, где-то, совсем рядом, человек стонет и по-русски матушку свою зовёт. Вот и поспешил на помощь.

– Батюшки мои!.. Да кто же так тебя отделал безжалостно?!.. – воскликнул, едва увидел лежащего на куче тряпья парня. И в самом деле, вид у парнишки был прескверный: правый глаз совершенно заплыл, под левым красовался здоровенный фингал, губы разбиты в кровь, дышал он часто и мелко, жадно хватая разбитым ртом гнилостный воздух.

– Не уходи… родной!.. – залепетал несчастный – Не бросай ты меня!.. Помираю совсем!.. Спаси!.. – мёртвой хваткой вцепился в милосердную руку батюшки и захрипел, еле двигая разбитыми в кровь губами. – Помираю совсем!.. Уж лучше кто пристрелил меня, всё легче было бы!..

– Ну, ну… Не отчаивайся так, – отец Серафим присел перед ним на корточки. – До смерти тебе ещё далеко: раз Господь меня к тебе направил, стало быть, не суждено тебе на помойке помереть, поживёшь ещё маленько… Тебя как зовут?..

– Киприаном, – еле выговорил своё имя пацан. – Дома ещё Кирюшей звали…

– Ну, а меня, Кирюша, – отцом Серафимом кличут. Будем знакомы… – и слегка потрепал его по голове. – Кости-то целы?.. Ходить можешь?.. – спросил просто, как о чём-то обыденном.

– Не знаю… Не пробовал ещё…

– А ну, обопрись на меня… Вот так… – цепляясь за рукав священнической рясы, Кирюша с трудом поднялся на ноги. – Вот и хорошо… Вот и ладно… Ноги целы, значит, не всё ещё для тебя потеряно, парень.

Придирчиво оглядел Киприана, горестно покачав головой.

– Да-а!.. В таком виде нам с тобой на люди показываться не следует: в один миг полиция в участок потащит. Давай думать, раб Божий, как тебе человеческий облик вернуть?

И отец Серафим отправился на поиски. Примерно через полчаса из кучи выброшенного тряпья он вытащил вполне приличную кофту на пуговицах и замусоленный, но всё же сохранивший свои первозданные очертания берет. Кофта оказалась женской, но поздним вечером в темноте вряд ли кто-нибудь смог бы эту деталь заметить, а берет, надетый по пижонской моде чуть набок, скрывал заплывший глаз. Словом, Кирюша обрёл вполне сносный вид.

Оглядев парня, отец Серафим остался доволен полученным результатом.

– Теперь хоть на бал к английской королеве! – возгласил он. – Но упреждаю, идти нам с тобой на другой конец города, так что наберись, друже, терпения!.. – и бодро зашагал туда, где радостно горели уличные фонари и гудела разноголосыми клаксонами шумная, многолюдная улица. Несчастный парень торопливо заковылял за своим спасителем.

По дороге, стараясь ничего не упустить, перескакивая с пятого на десятое, Киприан рассказал отцу Серафиму обо всех своих злоключениях. Тот только сочувственно кивал головой. Часа через полтора, где на извозчике, а когда и пешком, но, в конце концов, добрались они на окраину Константинополя, к подъезду многоквартирного дома из серого, грубо отёсанного камня.

– Нам сюда, – сказал батюшка и указал на тяжёлую дверь с массивными бронзовыми ручками в виде каких-то фантастических змеев. – Извини, дорогой, но лифта в доме нет. То есть он есть, но уже много лет не работает, а потому наберись мужества, Потолки в доме высокие, а нам с тобой на шестой этаж карабкаться предстоит. Осилишь?..

– Как-нибудь… С Божьей помощью!..

На шестом этаже дверь им открыла невысокая худенькая женщина с бледным строгим лицом и измученными серыми глазами. Одета она была, как монашка: чёрная кофта с высоким, под горлышко, воротничком и такая же чёрная до полу юбка. Из-под чёрного платка выбивалась прядь абсолютно белых волос, хотя на вид ей можно было дать не больше сорока лет.

– Вот, сестра Поликсена, я вам нового постояльца привёл, – отец Серафим церемонно представил ей Родионова. – Познакомьтесь, раб Божий Киприан. Побили его сильно, может, и повредили что внутри, но об этом судить не нам, а нашему доктору. Завтра утром Христиан Поликарпович лучше нас с вами во всём разберётся. А пока первым делом требуется помыть молодого человека и накормить как следует. Говорит, два дня толком ничего не ел. Оттого, полагаю, и на воровство решился.

Ни слова не говоря, женщина кивнула, дала знак парню, чтобы тот следовал за ней, и повела его по коридору в глубь квартиры. В ванной комнате она жестами велела Родионову раздеться, и, не обращая ни малейшего внимания на его энергичные протесты, сама вымыла его мягкой губкой, сладко пахнущей туалетным мылом.

И вот теперь, помытый, одетый во всё чистое, Киприан сидел за длинным обеденным столом, покрытым белой накрахмаленной скатертью и, испытывая необыкновенное блаженство, уплетал за обе щеки. Впервые после смерти отца Филофея он ел нормальную человеческую пищу. И ел досыта. Сестра Поликсена всё так же безмолвно обслуживала его, и это казалось всё более и более странным. Дождавшись, когда она в очередной раз вышла из столовой, парень шёпотом спросил у отца Серафима, сидевшего на другом конце стола и не спеша пьющего чай вприкуску:

– Она, что, глухонемая?

Батюшка покачал головой.

– Не думаю… Точно сказать тебе не могу, но то ли она сама себе зарок дала молчать, то ли её немота – результат сильнейшего нервного потрясения. В девятнадцатом году в Тарусе на её глазах большевики мать и трёх сыновей её заживо сожгли.

– Как так… заживо?!..

– Очень просто, загнали всех четверых в избу и подожгли с четырёх сторон…

– А за что же их так-то?

Отец Серафим невесело усмехнулся:

– А разве сейчас в России нужно чью-то вину доказывать? Никто никого не спрашивает, виноват или нет. Захотелось комиссару кровь пустить, об чём разговор?.. Комиссарская воля – это тебе и прокурор, и защитник. Род Поликсены, конечно, не очень знатный: ни князей, ни графов среди Мельгуновых не было, но жили они добропорядочно, никого не обижали, а напротив того, помогали, чем могли, За сирых, убогих всегда заступались. Муж её – военный, полковник, герой Брусиловского прорыва. Там же ранение получил и после госпиталя вышел в отставку. Боялись, не выживет, но Бог милостив: сохранил ему жизнь, и отправился Константин Сергеевич Ильинский к себе в деревню век доживать. Именьишко было у него под Тарусой. Небогатое именьишко, но много ли человеку надо?.. Было бы здоровье, а всё остальное приложится. Школу полковник у себя в доме открыл и стал вместе с женой учительствовать – деревенских детишек грамоте учить… А тут революция!.. Потом Гражданская война!.. Всё вверх дном перевернулось!.. Нагрянул к ним в деревню как-то революционный отряд – зерно у крестьян отбирать. Кажется, большевики это беззаконие "продразвёрсткой" обозвали, а Константин Сергеевич возьми и заступись за своих односельчан: мол, им самим есть нечего, еле-еле концы с концами сводят, а вы у них последнее отбираете. Комиссару это очень не понравилось. Вытащил он из кобуры свой парабеллум… И тут тёща Ильинского, ей в те поры за восемьдесят было, не стерпела, набросилась на убийцу с кулаками, за ней детишки на руках комиссара повисли… Но куда там?!.. С голыми руками против револьвера?!.. Отшвырнул тот мальчишек и тут же на месте расстрелял заступника. А уж после того велел своим приспешникам казнь над старухой и белогвардейским отребьем, как сам выразился, произвести.

– А как же она сама-то уцелела?.. Почему комиссар и её не убил?.. – спросил Киприан.

– Крестьяне удержали: не пустили, не позволили ей себя обнаружить. Рот зажали и руки за спиной скрутили… С тех самых пор сестра Поликсена и онемела. Мне всё это в подробностях один монах рассказал. Ему о ту пору как раз случилось кого-то из родных в Ильинском навещать, вот и стал он невольным свидетелем этой страшной расправы.

Кирюша был потрясён.

– Как похоже-то всё!.. Ведь у нас в Боголюбове то же самое… Аккурат во время похорон батюшки моего, только-только гроб его в могилку опустили, явилась ко Храму наша местная комсомолия, чтобы, значит, церковные ценности в пользу государства забрать, а отец Пётр на порог их даже не пустил. Так они его живым в яму на гроб к батюшке моему кинули и обоих землёй засыпали. А главное, после уже, никому крест на могилке поставить не дали… Ни мамане моей, ни матушке Валентине… Ровнёхонько земельку сровняли…

Оба надолго замолчали, и в номере гостиницы "Советская" воцарилась строгая тишина. Первым нарушил её Киприан:

– А ведь отцы наши, Павел, так по сию пору там вдвоём и лежат. В полной безвестности…

Троицкий вздохнул и обратился к своему собеседнику с неожиданным предложением.