По следам Ван Гога. Записки 1949 года - Давид Давидович Бурлюк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каналы были расширены и углублены, проведены шоссе. Там, где раньше были поля и огороды, выросли улицы; было насажено много южных клёнов, платанов, которые за полсотни лет достигли громадных размеров, заслонив, закрывши то, что художник раньше мог видеть, а подчас и изменив прежний пейзаж.
На картинах Van Gogh вокруг Arles, на улице Mireille, видны дымящиеся трубы заводов. Сейчас всё это запущено и разрушается. Придя на этюд La Roubine du roi, Burliuk узнаёт знакомый контур горизонта, изображённый на этюде Van Gogh’а.
В. Ван Гог. Канал La Roubine du roi и стирающие женщины.
Июнь 1888
Видна с левой стороны канала та же самая дорога, которая, пройдя вдоль каменной стены забора, выходит потом на улицу Mireille. В центре пейзажа всё так же высится, как и шестьдесят лет тому назад, массивная квадратная фабричная труба, но перед нею теперь устроился ржавый кузов газового бака, меняющий весь вид.
Когда смотришь на месте то, что служило мотивами для великого художника, поражаешься точности его глаза, характерной правильности рисунка и меткости наблюдения.
Вот теперь там, на горизонте, около башни бывшего кармелитского монастыря (теперь школы парикмахеров) высятся два декоративных кипариса. В спешном своём набросанном этюде заката Van Gogh не забыл отметить тогдашнюю молодую парочку деревьев двумя ударами своей чародейной кисти.
На его картине через канал переброшен пешеходный мостик, он вёл к калитке в каменной ограде завода. Эта калитка видна и на этюде Бурлюка, который он сейчас пишет, но мостика нет и в помине.
Подошедшая к нам владелица граничащей с каналом фермы говорит:
— Мостик был на этом месте, я сама по нему ходила, его убрали лет сорок тому назад; вы на картине изобразили пару моих лошадей, на которых пашет работник.
Около нас сейчас лопочут четыре сестры, только одна из них была замужем, её единственный сын женат, и она имеет семилетнюю внучку.
Всем этим женщинам не свыше 65 лет, и пребывание Van Gogh’а в Arles не на их памяти. Старушки живо обсуждают историю Van Gogh’а. Весь Arles теперь осведомлён о ней, говорят об отрезанном ухе, но всё это только газетное знание (лекция доктора Leroy), а нас интересуют истории, легенды, сказания, связанные с Van Gogh’ом и взросшие на местной почве среди очевидцев и современников той эпохи.
Д. Бурлюк. La Roubine du roi. 1949
Арль. Набережная Роны, примыкающая к музею Реатту. Вдалеке виден железнодорожный мост в Тринкетайле. 1940-е
23 октября 1949 года
Jacques Réattu: 1760–1833.
Неделю тому назад купили серию билетов для посещения местных памятников старины и музеев.
Музей Réattu помещается в древнем доме ордена Мальтийских рыцарей — du Grand Prieuré du Malte d'Arles[43].
Дом этот был подарен городу дочерью художника мадам Elizabeth Grange. Барельеф этой дамы в костюме арлезианки работы скульптора Félon{66} (1873) прикреплён над лестницей, ведущей в верхний этаж.
Joseph Roux{67} в синеньком берете, миниатюрный подвижный старик, предполагая, что мы швейцарцы, даёт нам объяснения, пуская в ход несколько знакомых ему немецких слов; старик провёл нас на верхний этаж, и мы остались одни.
В первой комнате помещено несколько примитивных портретов рыцарей Мальтийского ордена и виды острова Мальты.
Вторая — обширный зал занят громадными четырьмя гобеленами фламандской работы XVII века. Ковры хорошо сохранились. Сюжеты тканых картин — всевозможные аллегории, излюбленные тем веком. Один посвящён Меркурию — богу торговли и покровителю ремёсел. Дверь из этого пустынного зала с одним окном, где исключительный вид на Rhône, на горы des Alpilles{68}, ведёт в три соседние небольшие комнаты.
* * *
Мои дорогие детки-5, спокойной ночи
Мама Маруся
Герб на стене Дворца Главного Приората Мальтийского ордера в Арле, в котором находится музей Реатту
XI письмо книги
В первой развешены работы Jacques Réattu. Он был любимым учеником David'a{69}. Благодаря протекции и связям и прекрасной выучке — умению рисовать любого бога или богиню с закрытыми глазами, Réattu получал, видимо, много правительственных заказов на росписи. В обозреваемой теперь нами комнате его музея находятся эскизы к росписям им театра в соседнем городке Nîmes. Тут же большой недописанный холст «Смерть Alcibiade». На соседней стене, на этот раз уже законченная — сложная многофигурная композиция: «Смерть Цезаря»{70}.
В прекрасной расписанной шкатулке со стеклянным верхом на синем бархате лежит палитра художника, его золотой лорнет, кисти стародавней домашней работы (вставочки для щетины сделаны из гусиных перьев или обмотаны льняной ниткой), два железных рейсфедера, а в углу за стеклом лежит диплом, выданный Réattu в признание окончания им курса Академии и дающий ему звание придворного мастера французского короля на право выполнения им всевозможных художественных работ, как то: портреты, роспись плафонов, мебели, сочинения исторических картин, а также разбивка и украшение садов. Поверх всего этого в золотой рамке на голубой эмали поверх слоновой кости карандашный рисунок (миниатюра): портрет академика Jacques Réattu.
Неоконченный портрет «супругов Neuricoff»{71}. Портрет этот, пожалуй, самое живое, что сохранилось здесь. Лицо молодой женщины не лишено кокетливости, а сам Neuricoff ухарски пританцовывает около наивной молоденькой супруги. Кто эти Neuricoff?
Ж. Реатту. Портрет супругов. 1790-е. Карандаш
Не русский ли офицер, попавший в 1814 году с армией Александра I в Париж?
Две остальные комнаты — это коллекция, собранная Jacques Réattu: здесь много картин A. Raspal — 1738–1811{72}. Они обращают внимание на себя добросовестным репортажем далёкой эпохи: «швейки» и «в кухне», француженки одеты как на картинках Chardin. Titian — композиция, Gerard Dou — «голова старухи» — честная живопись{73}.
Находясь в этих залах, смотря картины Réattu, делаешь вывод, чем было его искусство в начале прошлого века, чем оно оставалось и чем остаётся и сейчас для громадного большинства; полнее осязаешь колоссальные сдвиги художественных вкусов благодаря самоотверженной творческой работе таких революционеров живописи, как Van Gogh, Courbet, Monet, Cézanne.
И приезд Van Gogh’а в Arles, в цитадель академического искусства, является глубоко символичным. Его искусство было принято здесь и было понятно только плебеям, неискушённым в стилях и красотах римской архаики, средневековой мистики и ложноклассического ренессанса David, Ingres и
