Книга о любви - Джона Лерер

человеком практичным и уравновешенным: занимает должность профессора и почти двадцать лет состоит в браке. Однако за невозмутимой наружностью скрывается буря страстей: доктор Вестерой тайно влюблен (пребывая в состоянии лимеренции) в свою коллегу, доктора Эштон. Он помнит, как все началось. В его кабинете проходил педсовет. Когда совещание закончилось, профессора стали собираться, чтобы уйти, одна только доктор Эштон все еще сидела и что-то писала в блокноте. “Потом вдруг доктор Эштон – ее зовут Елена, – подняла глаза, – вспоминает доктор Вестерой, – и обнаружила, что все уже ушли, а она осталась. Она чуть покраснела и стала поспешно собирать свои вещи, извиняясь, что задержалась. А прежде чем уйти, вдруг посмотрела на меня – и улыбнулась! Вот с этой-то улыбки, с этого взгляда все и началось”[164]. С того дня доктор Вестерой весь год, вопреки своему семейному положению, был одержим любовным томлением. Он постоянно думал о том, как красива доктор Эштон, какая у нее чудесная улыбка, как сияют ее глаза. “Я просто с ума сходил от любви, иначе не скажешь, – рассказывал он Дороти Теннов. – Все мои мысли были о ней, а стоило мне увидеть ее, как колени начинали дрожать”[165]. Профессор понимал, что его одержимость идет наперекор голосу разума, но “ничего не мог поделать со своими чувствами”.

Увы, подобная пылкая страсть, лимеренция, почти всегда заканчивается разочарованием. Подробно опросив более пятисот американцев, испытывавших состояние лимеренции, Теннов пришла к выводу, что любовный пыл по своей природе состояние нестабильное и неизбежно рано или поздно сходит на нет. Если вы испытываете страстное влечение к человеку, это не означает, что между вами может зародиться глубокая, длительная привязанность. Даже те пары, которые испытывают равно неодолимую тягу друг к другу, редко остаются вместе дольше, чем несколько лет. Как пишет Теннов, “лимеренция – это состояние, в котором мы чувствуем себя «без ума от любви», и именно ее Голливуд преподносит нам как любовь. <…> [Но] в действительности лимеренция так же отличается от настоящей привязанности, как цирконы отличаются от бриллиантов”[166].

В чем опасность лимеренции? В том, что это чувство так убедительно выдает себя за настоящую любовь, хотя в действительности возникает буквально на пустом месте. (“Лимеренция может тлеть очень долго, подпитываясь крохами внимания со стороны объекта, – пишет Теннов. – А самый верный способ избавиться от нее – это накормить сполна”[167][168].) Охваченные любовным томлением, когда сердце несется вскачь и щеки пылают, мы забываем, что это всего лишь мимолетное чувство, биохимическая иллюзия, почти ни на чем не основанная.

Шекспир-то это понимал. Да, он изобрел канон романтической любви, живущий и поныне, однако в то же время он настаивал, что все не так просто, он старался посеять в нас и сомнения. Пока одержимые страстью подростки лихорадочно предаются своим чувствам: “О, если бы я был ее перчаткой, / Чтобы коснуться мне ее щеки!” – Шекспир заставляет нас задуматься: возможно, юные влюбленные принимают за истинную любовь мимолетное помрачение и ничего хорошего из этого не выйдет. В день свадьбы брат Лоренцо предупреждает молодых:

Таких страстей конец бывает страшен,

И смерть их ждет в разгаре торжества.

Так пламя с порохом в лобзанье жгучем

Взаимно гибнут, и сладчайший мед

Нам от избытка сладости противен…[169]

Смысл предостережения очевиден. Монах пытается объяснить Ромео и Джульетте, что их пламенная страсть перегорит, что она – из тех удовольствий, которые притупляются от привыкания. Пройдет немного времени, и ничего не останется.

Глава 2

Принцип Авраама

я несу твое сердце (твое сердце несу я в своем)

Э. Э. Каммингс[170]

Любовь придумали не люди. Точнее, не только люди. История происхождения любви, как и всякого чувства, восходит к другим биологическим видам. Слоны оплакивают своих умерших. Императорские пингвины хранят верность семье, пока растят птенцов. Собаки известны преданностью хозяевам. Джейн Гудолл описала случай с детенышем шимпанзе по кличке Мел. Его мать умерла во время вспышки пневмонии, и исследовательница предполагала, что и Мел не выживет. Но сложилось иначе: малыша усыновил Спиндл, самец-подросток, тоже осиротевший из-за эпидемии[171]. “Спиндл возил Мела на спине, – рассказывала Джейн Гудолл в недавнем интервью. – Если малыш мерз или пугался, Спиндл, будто мать-шимпанзе, позволял ему прижиматься к своему животу. Когда Мел после наступления темноты карабкался к гнезду Спиндла и жалобно поскуливал, Спиндл протягивал лапу и помогал ему забраться внутрь[172]”. Они спали в гнезде в обнимку. Спиндл делился с малышом едой и позволял ему есть первым, он защищал его от альфа-самцов, хотя из-за этого ему от них крепко доставалось. Чем еще можно объяснить такую самоотверженную преданность, как не любовью? Что еще могло заставить Спиндла терпеть боль ради малыша? Что еще могло заставить его рисковать жизнью? “Не будем забывать, – пишет Джейн Гудолл, – что человеческая любовь и сопереживание корнями уходят глубоко в прошлое: мы унаследовали способность к этим чувствам от наших предков-приматов[173]”.

И приматами дело не ограничивается. Инстинкты, лежащие в основе любви, свойственны всему миру животных. В начале 1930-х Конрад Лоренц приступил к серии экспериментов с гусятами[174]. Его интересовал так называемый импринтинг: первый движущийся объект, попавшийся на глаза птенцу после появления на свет, запечатлевается в его памяти и в дальнейшем имеет для него огромное значение. (Позже Гарри Харлоу наблюдал проявление подобного инстинкта у детенышей обезьян, которые льнули к “мамам”, обшитым мягкой тканью.) В естественных условиях механизм запечатления срабатывает так, что птенцы привязываются к матери. Однако Лоренц показал, что этот инстинкт легко обмануть: в его экспериментах объектом привязанности гусят становились игрушечный паровозик, куклы и даже сам исследователь. Эта привязанность не связана с заботой о пропитании, по крайней мере непосредственно, поскольку запечатление срабатывало до того, как гусята получали пищу. Скорее в ее основе лежит потребность в безопасности и принятии, так же как и в основе привязанности между людьми.

Эти исследования Лоренца вдохновили Джона Боулби и подтолкнули его расширить толкование собственных исследований детей в больницах[175][176]. “Все – и утята в пруду, и ягнята на лугу, и маленький ребенок во дворе – мгновенно пугаются, если им случается отбиться от родителей, – писал Боулби. – А стоит им увидеть нечто страшное, они кидаются к матери”[177]. Боулби считал, что эти эксперименты доказывают глубокую биологическую подоплеку любви[178]. Все животные хотят быть с себе подобными. Это желание –