Книга о любви - Джона Лерер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тонкости подстройки
На моей совести есть пятно: первые шестнадцать месяцев жизни дочери я не укладывал ее спать. Ни разу. Даже близко не подходил. Даже днем.
Я старался обернуть это в шутку. Я делал вид, что мой ребенок и так отлично засыпает, что достаточно от случая к случаю менять ей пеленки, чтобы быть хорошим папой. Однажды эти отговорки перестали работать: оказалось, что я не умею заботиться о дочери, потому что меня никогда не было рядом. Но и тогда я не одумался, а решил, что ничего страшного, она ведь все забудет. А я как-нибудь потом, когда будет время, исправлюсь и наверстаю упущенное.
Как же я ошибался![192] Отец очень много значит для новорожденного и младенца. Исследуя поведение детей, появившихся на свет через кесарево сечение, ученые обнаружили, что младенцы, которых в первые же часы жизни отцы берут на руки, плачут значительно меньше, чем те, кто лежит в кроватке возле родителей. И засыпают вдвое быстрее[193]. Другое исследование показало тесную связь умственного развития младенцев с тем, насколько активно отцы участвуют в уходе за ребенком: меняют пеленки, кормят из бутылочки, укладывают спать. Дети, окруженные вниманием отцов, раньше начинают гулить и играть с игрушками[194]. Этот положительный эффект длится долго: по результатам еще одного исследования оказалось, что если биологический отец много заботится о ребенке, это на 43 % повышает вероятность того, что в школе ребенок станет отличником[195][196].
Вторая причина, заставившая меня сожалеть о том, что я так мало внимания уделял дочери в первые месяцы ее жизни, – личная. Потеряв работу, я столкнулся с последствиями своего легкомыслия. Горькая правда заключалась в том, что я не знал, как быть, когда мы с дочкой оставались дома одни, а она не хотела быть со мной вдвоем. Однажды жене пришлось задержаться на работе допоздна, и я стал укладывать дочку спать. Я сказал: все нормально, у меня получится. Я отлично знал, что нужно делать. Я в точности воспроизвел ежевечерний ритуал: просмотр “Улицы Сезам”, стакан молока, чтение целой стопки книжек в кроватке. Но ничего не вышло. Я просил и умолял. Я пытался объяснить, что мама скоро придет. Но дочь не слушала. Да и с чего бы ей слушать? Когда я почувствовал, что внутри закипает злость, я выставил себя в коридор. Я сидел под дверью детской и слушал, как моя дочь плачет, чтобы заснуть. Она плакала, потому что я был для нее чужим. Потому что она не чувствовала себя в тепле и безопасности, оставшись наедине со мной. И тогда я тоже заплакал.
В такие минуты жизнь испытывает нас, заставляя осознать, какое же это нелегкое дело – безусловная любовь. Я хотел стать хорошим отцом. Я хотел стать им прямо сейчас, не сходя с места. А вместо этого увидел, что между взаимной привязанностью, о которой я мечтал, и реальностью лежит пропасть.
Перемены не происходят мгновенно. Мне отчаянно не хватало родительского опыта. Но в том-то и штука, что нельзя научиться быть родителем, кроме как путем проб и ошибок. И каждую мою ошибку дочь замечала и чувствовала. Что еще хуже, двухлетние дети не лгут: дочь бесстрашно сообщала мне обо всех моих промахах. Мои сказки были скучные, я целую вечность возился, пристегивая детское кресло в машине, и забыл дома еду и плюшевую игрушку, которую дочь хотела взять с собой на качели. Когда я делал что-то не так: неосторожно попадал ей в глаз, размазывая крем от солнца, забывал срезать корочки с хлеба, – она плакала, а я терял терпение. Я мог и накричать. Дочь, должно быть, думала, что я сержусь на нее. Но на самом деле я злился на себя.
Однако детям свойственно прощать. Никто так не умеет прощать, как они. Со временем наши отношения стали меняться, поначалу в мелочах. Когда мы шли гулять в парк, дочери стало важно всегда знать, где я. Столкнувшись с чем-то незнакомым или пугающим, она оглядывалась на меня, чтобы убедиться, что я тоже это заметил. (Выражаясь в терминах теории привязанности, я наконец стал для дочери “надежным тылом”.) Мы постепенно отобрали новые книжки для чтения. То, как я изображаю голоса персонажей, перестало раздражать малышку. Мы стали вместе смотреть ее любимые телепередачи. Досмотрев, дочка внимательно слушала придуманные мной продолжения смешных монологов Элмо из “Улицы Сезам” и серий My Little Pony. Я научился смешить ее, не прибегая к щекотке. Научился замечать, как она мнется, когда ей надо в туалет. Понял, как легче всего помочь ей успокоиться, если у нее случается истерика. На бумаге все эти умения выглядят такими примитивными, что читать смешно, но без них невозможно растить детей. Ты либо умеешь все это, либо нет, и я стал учиться.
То, что происходит с нами, когда мы проводим с детьми бесконечно много времени и постепенно находим общий язык, по-научному называется эмоциональной подстройкой. В конце 1970-х психолог Эд Троник и его коллеги приступили к серии экспериментов, чтобы лучше понять механизмы взаимодействия детей и родителей. В то время большинство ученых считало, что суть этого взаимодействия лежит на поверхности: ребенок старается привлечь внимание, родители реагируют. Однако Троник полагал, что все гораздо сложнее и интереснее. В одном своем эксперименте он просил мать с младенцем сесть в кресло и общаться с ребенком, как обычно. Матери говорили с малышами на всем знакомом “мамском” языке, растягивая гласные и “сюсюкая”. Малыши показывали пальчиками на предметы, которые привлекали их внимание, но находились слишком далеко, и мамы откликались: пытались догадаться, что малыш имеет в виду, и подсказать, как это называется. Потом ученый просил маму сделать “каменное лицо”. Что бы ни делал ребенок, она не должна была никак реагировать. Результат не заставил себя долго ждать. Сначала дети начинали пуще прежнего размахивать ручками, тыкать пальчиком, улыбаться и гулить[197]. Когда это не помогало, они пытались теребить мам, а когда и тут терпели неудачу, то меньше чем через минуту впадали в “истерику”: теряли способность сидеть или стоять ровно, ложились и принимались молотить руками-ногами. Кто эта чужая тетя? Куда подевалась мама?[198]
Психиатр Дэниел Стерн в книге “Межличностный мир ребенка”[199]
