Приключения сомнамбулы. Том 2 - Александр Товбин

– Ой, смотри, Пизанская башня, падает! Ой, вся Италия, вся-вся.

– Бог всё-таки благоволил к Италии, с какой любовью создавал, с какой…

– Какого ляда – с мясопродуктами, телевизорами такие полы? Зачем столько денег угрохали?

– Красиво! Хотя скользко.

– Не турфирмы ли раскошелились?

– Всё-таки, согласитесь, Бог к Италии благоволил, Бог!

– В отдел полуфабрикатов поступили замороженные зразы… в отдел…

– Наши камеры – в кулуарах ресторана «Серебряный Век»… гул голосов… здесь собралась художественная элита России, ожидающая… В гудящей толпе нетерпеливо прохаживались проголодавшиеся мастера культуры.

– Слышали, Гессе с Музилем пожаловали, не спросив визы?

– Тот, что от Гитлера в Англию на самолёте удрал? С Музилем?!

– Что-то путаете, тот Гесс, этот – Гессе.

– Умоляю вас, он не удрал, по заданию полетел.

– Нет же, нет, Манн с Музилем.

– Который Манн, Генрих?

– Какая разница… всё же молодцы в «Версиях», привыкли землю носами рыть, вот и нарыли.

– Побойтесь бога, эти молодцы допущены в закрытых архивах гебухи рыться! За сумасшедшие деньги слив публикуют! Свято свой интерес блюдут.

– Так какой же чин у него? Подполковник?! Всего-то подполковник?!!

Винтообразный, сверкающий, с радужным отливом, шнек в прозрачной мясорубке весело прокручивал-проталкивал мясо.

– Всё равно им не по зубам.

– Они из ФРГ без виз пожаловали?

– Ух, и помыслить раньше не мог такого!

– Икру, когда ринутся к столам, сметут за секунду.

– Зато выпивки вдоволь.

– Это правда? Они разве живы, чтобы визы запрашивать? Умоляю вас, в «Версиях» такие путаники… ради повышения тиража…

– Нет, на рекламную акцию-провокацию не похоже, чересчур заковыристо.

– В том и загвоздка, органы и их ставленник лопаются от злости.

– Он что, генерал ФСБ?

– Нет, подполковник.

– Что так?

– Скромничает!

– И что же, прикажете верить слухам?

– Нет, – громким шёпотом, – сохранилась плёнка! Фантастическая история!

– Бросьте, это что-то в духе наших постмодернистов.

– Они еле дышат, куда им! Только воздух портят.

– Знаете ли, и при издыхании можно…

– Были на лекции этого, ну-у, жидка из Парижа?

– А он?!

– Умоляю вас, как он смог бы иначе выехать? И потом сам на книгу жизни ссылался, откровенничал, что духовно близка ему.

– У него, разведка донесла, и отец тем ещё был пронырой, даже на фронте свою национальность скрывал, обманом до командира эскадрильи дослужился, звёздами и орденами обвешался.

– Так на какую книгу ссылался парижский лектор?

– Книгу евреев, Тору! Ну так как, были?

– К несчастью! Чуть не захрапел в почтенном собрании!

– Скука, повсюду скука, и с импортным лектором, и с надуманным доморощенным «Букером», всё, как всегда, предопределено.

– Беспардонная перечница Адель Григорьевна прёт и прёт, её не остановить.

– Ещё бы! Ей, гуторят, Марат Унгуров протежирует.

– Аденьке? Которая матом пишет?

– Нет же, Манн с Сириным без виз приезжали.

– Ху ис ху Сирин?

– Я же сказал, что не генерал ФСБ, подполковник.

– Я заглянул, когда приоткрылась дверь – осетры-красавцы! Ходынка б у стола не случилась!

– Кто осетров поставлял?

– Говорят, «Salamander» в «Океане»… втридорога взяли.

– Осетры разве в океане водятся?

– Ха-ха, не знаете, куда впадает теперь Каспийское море?

Загорелся крайний экран. – Засада у селения Чечен-аул, взорваны две бронемашины пехоты, есть убитые, раненые; демонстрируя устройство пультика, продавец с прилизанными волосами и именной биркой на лацкане нажал кнопку, щёлк.

– Летящий лом не остановить, но я попробую! – громогласно пообещал, как приказал, из кузова грузовика, превращённого в трибуну, плосколицый кряжистый… Щёлк.

– Верим Лебедю, верим… Щёлк.

Бог, несомненно, благоволил Италии! Но создавая её, компонуя её природные чудеса, прикидывая впрок её будущие рукотворные каменные ландшафты, Бог загодя потрафил и дизайнерам «Большого Ларька» – иначе как удалось бы им вписать Аппенинский полуостров в круглосуточный променад под стеклянным небом, уместив все пляжи, оливковые рощи, виноградники, горы и города между волнующе-прозрачными формами торгового оборудования и трёхэтажными вспышками многоэкранного телевизионного ряда? Вся-вся Италия! От Альп с романтическими бирюзовыми озёрами до… И смежные – в две-три синих плитки по ширине – моря, тик-в-тик уместились. С жёлто-зелёной Сицилией у круглого прилавка с висячими шкафчиками для сумок над Мессинским проливом, песочно-каменистой, с тёмными горными лесами Сардинией, служившей игровой детской площадкой, а как остроумно защемили коричневато-красный калабрийский каблук секция упаковки, где верховодил весёлый робот, и грудастая скульптура с железной ручкой, увековечившая допотопный кассовый аппарат! Вся Италия, с птичьего полёта… керамическая гармония крыш, склонов, долин. Избранные хребты, памятники неожиданно брались в увеличенном масштабе и – снизу, затейливо-аксонометрически, или в острых ракурсах перспективы.

Соснин, осматриваясь, заскользил по пепельно-голубому склону Везувия, не удержался на скалистом берегу, заскользил по волнам. Не хотелось покидать бело-сине-зелёной супрематики Капри, но заставил себя вновь перешагнуть море, медленно пошёл к Риму, прямиком к куполу Святого Петра.

– Петербург тоже город городов, однако умышленный Петербург суть палиндром Рима, это Рим, прочтённый наоборот, – не утруждаясь доказательствами, сразу из нескольких верхних телеэкранов объявил Шанский, камера зачарованно поплыла по бело-золотому, размноженному зеркалами великолепию зала в Половцевском особняке с профессором Нешердяевым по оси симметрии первого, почётного, ряда барочных стульев. Объектив задержался на столе президиума из карельской берёзы: в центре, у микрофона, восседал почётный председатель Всемирного Клуба Петербуржцев академик Владилен Филозов, по левую руку от него – рисовал чёртиков директор Государственного Эрмитажа Михаил Пиотровский, накинувший на шею и плечи длинный тёмносиний шерстяной шарф, по правую – улыбался ещё один профессор, университетский, Никита Толстой; граф был в грубом вязаном сером свитере и лиловом бархатном пиджачке.

– Бурное развитие лингвистики не обесценивает пространственный язык, на котором изъясняется архитектура, напротив, помогает выявлять культурные каннотации, специфику хранения, передачи и восприятия каменных текстов; Гюго, полагавший, что «это» убьёт «то», что с появлением печатной книги камни замолчат навсегда, к счастью, оказался неправ, – приоткрытые рты, сверкание люстр с хрустальными подвесками, – повторю, развитие вербальных языков-диалектов и наук о них не заставит онеметь камни, ибо архитектура воплощает вечную мечту о языке без слов.

– А музыка? – обиженно выкрикнул из зала бледный юноша, который сжимал в руках скрипичный футляр.

– О, звуковая ткань эфемерна, уже в силу этого музыка накоротке с духом, в своих высших проявлениях – с Богом, архитектура же, тяжеловесная, материальная, косным камнем выражает невыразимое.

Просто, славно, – восхитился Соснин, – Шанского не пронять!

– Не скрою, мне близко иудаистское восприятие мира как книги. И, несомненно, отношение к Петербургу-тексту коррелирует с таким восприятием.

Аплодисменты.

– Разве Париж не…

– Разумеется, современный Париж перенаселён литературными героями, мы смотрим на него глазами импрессионистов, Марке, но Париж родословную свою ведёт от Лютеции, он возник давным-давно, долго, вплоть до османовской хирургии, развивался вполне естественно, тогда как Петербург изначально слеплен не столько из камней, сколько из слов высокого замысла, точнее, слова служат раствором, скрепляющим его камни.

Аплодисменты.

– Да, Петербург – это мифологическое отражение Европы, пусть и утопающее в отечественной грязи.

Аплодисменты.

– Какой умысел вынашивался Провидением при создании Петербурга? О, умыслов было много, ну-у, хотя бы – подвигнуть Пушкина к написанию «Медного всадника»!

Бурные аплодисменты.

– Признаю ли я петербургскую инфернальность? Да. Признаю и признаюсь, что давно продал Петербургу свою зрячую душу.

Камера крупно взяла хитроватую улыбочку Нешердяева, сцепившего замком руки, поводившего из стороны в сторону орлиным носом.

– Увы, угодив между эпохами, мы оказываемся беззащитны.

– Вернувшись, ощутили ли вы духовную связь с собой, прошлым?

– Помните, старый Борхес встречает молодого Борхеса и им не о чем говорить?

Соснин догадался, что это были настриженные для теленовостей цитаты… но кто, кто такой Борхес?

– О, мой пример не непременно другим наука, – отпил из рубинового бокала Шанский, переодевшийся, усевшийся на зеленоватом диванчике с разноцветными плюшевыми подушками. Снова отпил. По кромке экрана побежал титр: «Бордо «Чёрный принц», дистстрибьютер… наш телефон, факс… – Мы, – пояснила задорная девушка с нежным овалом, – записали беседу со знаменитым искусствоведом, любезно посетившим студию «Наобум» после прочтения им своей культовой лекции и накануне его отлёта из Петербурга… Щёлк.