Вексель судьбы. Книга вторая - Юрий Шушкевич

— К сожалению, это типичный случай для того времени. Сотни тысяч человеческих связей оборвались в те годы навсегда.

— Это правда, но шансы у него всё же были. Ведь сестра была не простой домохозяйкой, а оперной певицей.

— Тогда действительно странно. Советская власть относилась к артистам весьма лояльно.

— Она, правда, пела в небольшой частной опере, которая закрылась. Кажется, это была опера господина Зимина.

— Зимина?

— Да. В своё время я интересовалась всеми этими вещами, много искала и читала в интернете.

— Опера Зимина, опера Зимина…— медленно выговаривал Алексей, не опуская запрокинутой головы.— А у этой вашей сестры, то есть двоюродной прабабушки, могли быть дети?

— Конечно. Она была на три года моложе Симона. Если она пережила революцию, то она просто не могла не выйти замуж. Ведь мне рассказывали, что она была женщиной удивительной красоты.

— Да, она была женщиной удивительной красоты,— неожиданно согласился Алексей, приподнимаясь из кресла и глядя прямо в широко раскрытые глаза Катрин.— Даже тяжёлая болезнь не изменила её. И столь же прекрасной была её дочь, которую звали Еленой.

— Это ты так шутишь?

— Нисколько. Они жили в барачном посёлке за Яузой, на Андроновке. Жалкая московская слободка, которая в начале войны сгорела от немецких бомб. Добираться туда из центра нужно было на двадцать восьмом трамвае, что ходил с зелёно-коричневым фонарём. Или с Маросейки на тридцать восьмом, с коричнево-синим. Потом полчаса пешком по улице Золоторожской, вдоль страшного заводского забора. Комнатка на втором этаже, кухня общая, удобства в коридоре. Сегодня не всякий нищий согласится так жить, но в те годы были другие ценности: консерватория, театр Таирова… И постоянно ощущение того, что всё самое великое, ради чего живёшь,- ещё впереди.

— Удивительно - откуда ты это всё знаешь?

— Ну ты же не удивляешься, что твой дядя выдал мне деньги по паспорту давно несуществующей Третьей Республики, выписанном в тридцать девятом? И не возражала против вчерашней истории с моим якобы графством, вытекающим из указа давно распущенного императорского сената? Так что всё - оттуда.

— Так ты их видел?— в совершеннейшем изумлении воскликнула Катрин.

— Если бы просто видел! Я был влюблён в твою - страшно подумать - троюродную бабушку, племянницу Симона! И если б не война - я не сомневаюсь, мы были бы с ней вместе.

Услышав это, Катрин растерялась. Не зная, что сказать, она едва заметно напряглась, втянула голову в плечи и с нескрываемым изумлением приготовилась слушать продолжение.

“Зря, зря я полез в эти дебри,— с досадой подумал Алексей.— Все эти истории с довоенными паспортами и прочая могли представляться ей лишь фокусами, условиями финансовой игры, а здесь - здесь, выходит, что я явно и открыто демонстрирую своё anormalitИ [аномальность (фр.)]. Разве после этого она будет относиться ко мне по-прежнему?”

Алексей молча прошёлся по комнате, несколько раз приближаясь к окну, и словно выражая недовольство увиденным за старинным стеклом, с резкостью оборачиваясь прочь.

“С другой стороны,— рассуждал он про себя,— всё теперь становится на места. Этот Симон Шоль служил у Второва и, вероятно, считался надёжным и честным человеком, которому Второв мог доверить, равно как и Кубенскому, наиболее сокровенную часть своих секретов. В то время как менее сокровенная их часть утекла через Гужона или кого-то там ещё на белогвардейский Юг… В этом случае отъезд Симона из России после гибели Второва более чем объясним, он просто молодец, что сбежал! Летом 1918 года через Германию можно было вполне спокойно выехать за границу, а вот вызволить сестру из-за Урала, где поднялись Комуч и белочехи, в тот момент было уже нельзя; видимо, Шоль надеялся вызволить их позже, однако у него ничего не вышло. Затем, после гражданской войны, его сестра выправила документы, вернулась в Москву, где в начале двадцатых родилась фиалкоокоая Елена… Оттого Катрин так и похожа на неё: и внешность, и голос, и манеры, и даже образ мыслей - одна ведь кровь! А остальные Шоли-Шолле? Скорее всего, этот Симон, дед Франца, нарочно укоренился в швейцарском банке, чтобы максимально тщательно оберегать царские депозиты от разного рода проходимцев. Ведь кроме Тропецкого, успевшего их слегка пощипать, никому так и не удалось получить к ним доступа! Ни Раковскому, ни Рейссу, ни даже Сталину с его всемогущей закордонной разведкой, ни иностранным правительствам, которые немало бы золота отвалили за право навсегда забрать ту папку из альпийского сейфа! Но самое главное в том, что как теперь выходит, все эти трое Шолле наверняка знали секретные коды, но тем не менее ими не воспользовались, зачем-то дожидаясь, покуда не объявлюсь я и не сыграю роль natif heritier [природного распорядителя (фр.)]… Что это - верность “честному купеческому”, верность царской клятве с целованием священных книг, знаменитая порядочность швейцарских финансистов или что-то ещё, мне неведомое? Теперь уже неважно… Важно то, что Франц не просто всё знал, но ещё в июне меня отметил и неспроста затем мне помог с подсказкой про альфу и омегу… Ай да Франц! Только зачем, зачем - столько времени и сил было потрачено, был вложен смысл жизни трёх поколений - чтобы я так вот просто взял и сжёг вчера эти драгоценные бумаги?”

Алексей и дальше был готов истязать себя подобными мыслями, накатывающими волна за волной, если б не услышал вновь голоса Катрин, чуть заметно дрожащего от волнения:

— Ты прав, в нашей встрече присутствует какая-то потайная связь. Да, я знаю и про твой паспорт, и про то, что ты - хотя в это и страшно поверить!- родился девяносто шесть лет тому назад. Не скрою, когда дядя пригласил меня с тобой познакомиться - я думала, что он просто хочет, чтобы я воочию увидала, как в мире больших денег выполняются обязательства, какими бы старыми, странными и всеми позабытыми они ни казались. Я ведь начала заниматься деловой журналистикой, и понимание этих вещей было бы мне на пользу. Но не скрою, теперь уже не скрою!- всё пошло не по плану!

— Что же именно пошло не по плану?

Катрин поднялась, и устремив на Алексея восхищённый и одновременно горестный взгляд, с силой, до боли сжала узкой ладонью резную розетку под крышкой антикварного комода.

— Простого знакомства не получилось. Алекс, милый Алекс, ведь я отныне не смогу без тебя жить! После всего, что произошло и между нами, и непосредственно с тобой - я не смогу подать руки никому другому, любой другой будет отныне казаться мне болванчиком, пустым изнутри!

“Ну вот, погубил ещё одно юное существо”,— с грустью подумал было Алексей, но тотчас же почувствовал, что испытывает к этой своенравной девочке из рода миллионеров, которая только выглядит взволнованной и скромной, а на деле обладает неограниченными возможностями и властью, то давно позабытое чувство, когда тянущуюся к тебе душу ты вполне можешь отвергнуть, но оказываешься вынужден в неё заглянуть - и заглянув, обнаруживаешь струны, ждущие твоего только прикосновения, дотрагиваешься - и отныне уже знаешь твёрдо, что не сможешь их предать в иные руки, не сможешь прожить ни дня без их сердечной мелодии, звучащей в унисон с твоей.