Белла Ахмадулина - Белла Ахмадулина

Чем больше имя знаменито, тем неразгаданней оно…

Отрывок из маленькой поэмы о Пушкине

1. Он и она

Каков? – Таков: как в Африке, курчави рус, как здесь, где вы и я, где север.Когда влюблён – опасен, зол в речах.Когда весна – хмур, нездоров, рассеян.

Ужасен, если оскорблён. Ревнив.Рождён в Москве. Истоки крови – родомиз чуждых пекл, где закипает Нил.Пульс – бешеный. Куда там нильским водам!

Гневить не следует: настигнет и убьёт.Когда разгневан – страшно смугл и бледен.Когда железом ранен в жизнь, в живот —не стонет, не страшится, кротко бредит.

В глазах – та странность, что бело́к белей,чем нужно для зрачка, который светел.Негр ремесла, а рыщет вдоль аллей,как вольный франт. Вот так её и встретил

в пустой аллее. Какова она?Божественна! Он смотрит (злой, опасный).Собаньская (Ржевуской рождена,но рано вышла замуж, муж – Собаньский,

бесхитростен, ничем не знаменит,тих, неказист и надобен для виду.Его собой затмить и заменитьсо временем случится графу Витту.

Об этом после). Двадцать третий год.Одесса. Разом – ссылка и свобода.Раб, обезумев, так бывает горд,как он. Ему – двадцать четыре года.

Звать – Каролиной. О, из чаровниц!В ней всё темно и сильно, как в природе.Но вот письма французский черновикв моём, почти дословном, переводе.

2. Он – ей

(ноябрь 1823 года, Одесса)

Я не хочу Вас оскорбить письмом.Я глуп (зачеркнуто)… Я так неловок(зачёркнуто)… Я оскудел умом.Не молод я (зачёркнуто)… Я молод,но Ваш отъезд к печальному концусудьбы приравниваю. Сердцу тесно(зачёркнуто)… Кокетство Вам к лицу(зачёркнуто)… Вам не к лицу кокетство.Когда я вижу Вас, я всякий разсмешон, подавлен, неумён, но верьтетому, что я (зачёркнуто)… что Вас,о, как я Вас (зачёркнуто навеки)…

Игры и шалости

Мне кажется, со мной играет кто-то.Мне кажется, я догадалась – кто,когда опять усмешливо и тонкомороз и солнце глянули в окно.

Что мы добавим к солнцу и морозу?Не то, не то! Не блеск, не лёд над ним.Я жду! Отдай обещанную розу!И роза дня летит к ногам моим.

Во всем ловлю таинственные знаки,то след примечу, то заслышу речь.А вот и лошадь запрягают в санки.Коль Ты велел – как можно не запречь?

Верней – коня. Он масти дня и снега.Не всё ль равно! Ты знаешь сам, когда:в чудесный день! – для усиленья бегату, что впрягли, Ты обратил в коня.

Влетаем в синеву и полыханье.Перед лицом – мах мощной седины.Но где же Ты, что вот – Твоё дыханье?В какой союз мы тайный сведены?

Как Ты учил – так и темнеет зелень.Как Ты жалел – так и поют в избе.Весь этот день, Твоим родным издельем,хоть отдан мне, – принадлежит Тебе.

А ночью – под угрюмо-голубою,под собственной Твоей полулуной —как я глупа, что плачу над Тобою,настолько сущим, чтоб шалить со мной.

Ночь на 6-е июня

Перечит дрёме въедливая дрель:то ль блещет шпиль, то ль бредит голос птицы.Ах, это ты, всенощный белый день,оспоривший снотворный шприц больницы.

Простёртая для здравой простотыпологость, упокоенная на ночь,разорвана, как Невские мосты, —как я люблю их с фонарями навзничь.

Меж вздыбленных разъятых половинсознания – что уплывёт в далёкость?Какой смотритель утром повелитс виском сложить висок и с локтем локоть?

Вдруг позабудут заново свестив простую схему рознь примет никчемных,что под щекой и локоном сестрыуснувшей – знает назубок учебник?

Раздвоен мозг: былой и новый свет,совпав, его расторгли полушарья.Чтоб возлежать, у лежебоки нетни знания: как спать, ни прилежанья.

И вдруг смеюсь: как повод прост, как мал —не спать, пенять струне неумолимой:зачем поёт! А это пел комариль незнакомец в маске комариной.

Я вспомню, вспомню… вот сейчас, сейчас…Как это было? Судно вдаль ведомопопутным ветром… в точку уменынась,забившись в щель, достичь родного дома…Несчастная! Каких лекарств, мещанствнаелась я, чтоб не узнать Гвидона?

Мой князь, то белена и курослеп,подслеповатость и безумье бденья.Пожалуй в рознь соседних королевств!Там – общий пир, там чей-то день рожденья.

Скажи: что конь? что тот, кто на коне?На месте ли, пока держу их в книге?Я сплю. Но гений розы на окнегрустит о Том, чей день рожденья ныне.

У всех – июнь. У розы – май и жар.И посылает мстительность метафорв окно моё неутолимость жал:пусть вволю пьют из кровеносных амфор.

«Какому ни предамся краю…»

Какому ни предамся краюдля ловли дум, для траты дней, —всегда в одну игру играюи много мне веселья в ней.

Я знаю: скрыта шаловливостьв природе и в уме вещей.Лишь недогадливый ленивецне зван соотноситься с ней.

Люблю я всякого предметапритворно-благонравный вид.Как он ведёт себя примерно,как упоительно хитрит!

Так быстрый взор смолянки нежнойиз-под опущенных ресницсверкнёт – и старец многогрешныйгрудь в орденах перекрестит.

Как всё ребячливо на свете!Все вещества и существа,как в угол вдвинутые дети,понуро жаждут озорства.

Заметят, что на них воззриласьлюбовь – восторгов и щедротне счесть! И бытия взаимность —сродни щенку иль сам щенок.

Совсем я сбилась с панталыку!Рука моя иль чья-нибудьпускай потреплет по затылкуменя, чтоб мысль ему вернуть.

Не образумив мой загривок,вид из окна – вошёл в окно,и тварей утвари игривойего вторженье развлекло.

Того оспорю неужели,чьё имя губы утаят?От мысли станет стих тяжеле,пусть остаётся глуповат.

Пусть будет вовсе глуп и волен.Ко мне утратив интерес,рассудок белой ночью болен.Что делать? Обойдёмся без.

Начнём: мне том в больницу прислан.Поскольку принято капризамвозлегших на её кроватьподобострастно потакать,по усмотренью добротыему сопутствуют цветы.

Один в палате обыватель:сам сочинит и сам прочтёт.От сочинителя читательспешит узнать: разгадка в чём?

Скажу ему, во что играю.Я том заветный открываю,смеюсь и подношу цветокстихотворению «Цветок».

О, сколько раз всё это было:и там, где в милый мне оврагя за черёмухой ходилаили ходила просто так,

и в робкой роще подмосковной,и на холмах вблизи Оки —насильный, мною не искомый,накрапывал пунктир строки.

То мой, то данный мне читальней,то снятый с полки у друзей,брала я том для страсти тайной,для прочной прихоти моей.

Подснежники и медуницыи всё, что им вослед растёт,привыкли съединять страницыс произрастаньем милых строк.

В материальности материйне сведущий – один цветокмертворождённость иммортелейнепринуждённо превозмог.

Мы знаем, что в лесу иль в поле,когда – не знаем, он возрос.Но сколько выросших в неволеему я посвятила роз.

Я разоряла их багряность,жалеючи, рукой своей.Когда мороз – какая радостьсказать: «возьми её скорей».

Так в этом мире беззащитном,на трагедийных берегах,моим обмолвкам и ошибкамя предаюсь с цветком в руках.

И рада я, что в стольких книгахостанутся мои цветы,что я повинна только в играх,что не черны мои черты,

что розу не отдавший вазе,еще не сущий анонимпродлит неутолимость связитого цветка с цветком иным.

За это – столько упоений,и две зари в одном окне,и весел тот, чей бодрый генийвсегда был милостив ко мне.

Шестой день июня

Словно лев, охраняющий важность воротот пролаза воров, от досужего сглаза,стерегу моих белых ночей приворот:хоть ненадобна лампа, а всё же не гасла.

Глаз недрёмано-львиный и нынче глядел,как темнеть не умело, зато рассветало.Вдруг я вспомнила – Чей занимается день,и не знала: как быть, так мне весело стало.

Растревожила печку для пущей красы,посылая заре измышление дыма.Уу, как стал расточитель червонной казныхохотать, и стращать, и гудеть нелюдимо.

Спал ребёнок, сокрыто и стройно летя.И опять обожгла безоплошность решенья:Он сегодня рожден и покуда дитя,как всё это недавно и как совершенно.

Хватит львом чугунеть! Не пора ль пировать,кофеином ошпарив зевок недосыпа?Есть гора у меня, и крыльца перевалмеж теплом и горою, его я достигла.

О, как люто, как северно блещет вода.Упасенье черёмух и крах комариный.Мало севера мху – он воззрился туда,где магнитный кумир обитает незримый.

Есть гора у меня – из гранита и мха,из лишайных диковин и диких расщелин.В изначалье её укрывается мглаи стенает какой-то пернатый отшельник.

Восхожу по крутым и отвесным камнями стыжусь, что моя простодушна утеха:всё мемории милые прячу в карман —то перо, то клочок золотистого меха.

Наверху возлежит триумфальный валун.Без оглядки взошла, но меня волновало,что на трудность подъема уходит весь ум,оглянулась: сиял Белый скит Валаама.

В нижнем мраке ещё не умолк соловей.На возглыбии выпуклом – пекло и стужа.Чей прозрачный и полый вон тот силуэт —неподвижный зигзаг ускользанья отсюда?

Этот контур пустой – облаченье змеи,«вы́ползина». (О, как Он расспрашивал Даляо словечке!) Добычливы руки мои,прытки ноги, с горы напрямик упадая.

Мне казалось, что смотрит нагая змея,как себе я беру ее кружев обноски,и смеётся. Ребёнок заждётся меня,но подарком змеи как упьётся он после!

Но препона была продвижению вниз:на скале, под которою зелен мой домик, —дрожь остуды, сверканье хрустальных ресниц,это – ландыши, мытарство губ и ладоней.

Дале – книгу открыть и отдать ей цветок,в ней и в небе о том перечитывать повесть,что румяной зарёю покрылся восток,и обдумывать эту чудесную новость.

Лермонтов и дитя