Политическая наука №1/2011 г. Этничность и политика - Ольга Малинова

Национальные идентичности, подобно индивидуальным, не являются ни одномерными, ни неизменными. Они меняются со временем и подвержены влияниям внешних сил. У современной Франции мало общего с Францией старого режима и еще меньше – с Францией феодального периода. Современная Америка уже не страна маленьких семейных ферм и магазинчиков на углу. Каковы современные символы американской идентичности – деревня Новой Англии, построенная переселенцами-пуританами, или плантация Юга, или ковбой с ранчо на Западе, или чикагский гангстер, или беспринципный корпоративный магнат? Чтобы разделять американскую идентичность – по известной поговорке, быть «американским, как яблочный пирог», – нужно ли пить кока-колу за обедом и любить бейсбол?

Коллективная самоидентификация американцев, т.е. их представление о том, что значит быть американцем, связана с личностными характеристиками, такими, как наличие американского гражданства, умение говорить по-английски, проживание в Америке на протяжении большей части жизни и т.д. Но она также предполагает и гордость за определенные вещи – за эффективность демократических институтов США, за влияние страны в мире и ее научные, культурные и экономические достижения (несмотря на то что белые протестанты и евреи разделяют эти убеждения в большей мере, нежели черные) [Shelton, 2010].

Непонятно, имеем ли мы здесь дело с автохарактеристиками или со стереотипами внешних наблюдателей. Структура общества каждой из трех стран существенно изменилась, особенно после Второй мировой войны, в основном, из-за иммиграции. Поначалу новые переселенцы, по большей части выходцы из неевропейских стран, рассматривались скорее как экономические единицы, нежели как люди с собственным культурным наследием, благодаря чему они не представляли проблемы для принимающей страны. Однако со временем их присутствие начинало противоречить сложившейся коллективной самоидентификации жителей страны. Во Франции президент Ширак сетовал на «запах и шум», которые производят иммигранты из неевропейских стран; в Германии многие считают, что «рожденный турком всегда турок» [Zapcioglu, 2005, р. 35]; а в США все больше жалуются на «испанизацию» страны. Два столетия назад население Франции, Германии и США состояло преимущественно из христиан, однако сейчас их доля снижается, а само христианство, по крайней мере в обеих европейских странах, – в упадке.

Во времена Германской империи евреи не считались частью нации, хотя иудаизм был официально признан наряду с католичеством и лютеранством, а некоторые его институты пользовались официальной поддержкой. В Веймерской республике евреи обрели полное политическое равенство. Это убедило многих в том, что иудаизм – одна из германских религий, а евреи – одно из племен, составляющих германскую нацию, вроде баварцев или саксонцев. В период нацистского режима евреи стали уже не «немцами иудейского вероисповедания», но «евреями в Германии». Во Франции до Нантского эдикта только католики рассматривались как истинная часть нации, позже членство было распространено на протестантов и – хотя не без сопротивления и не вполне – на евреев (режим Виши составлял здесь исключение), а на протяжении последних нескольких десятилетий участились упоминания об «иудеохристианской цивилизации» Франции. Так говорят даже правые республиканцы, но, возможно, не в силу убеждения, а ради того, чтобы не признавать мусульман частью французской нации. И хотя сегодня членство в нации распространяется и на них, однако не всеми это принимается, поскольку мусульманский фундаментализм считается несовместимым с французскостью и laïcité (светскостью). Долгое время laïcité использовали как средство включения в нацию католиков, протестантов, евреев и др. – в силу их религиозной нейтральности. Однако никто не сомневается в принадлежности к французской нации фундаменталистов-католиков3. Более того, laïcité не вполне выполняется, ибо католицизм остается солью французской культуры – достаточно посмотреть на национальные праздники, обычаи и архитектуру.

В период Третьей республики публицисты-антисемиты (например, представитель правого крыла Эдуард Дрюмон и либерал Андре Зигфрид) говорили о «еврейской Франции», а при режиме Виши Морис Дюверже выражал сомнения относительно того, могут ли евреи быть частью французской нации, причем в эти периоды в стране было относительно немного евреев. Сегодня в стране распространен страх «исламизации», хотя мусульмане составляют около 10 % населения Франции. Тем не менее есть мусульмане, которые говорят о реванше за битву при Пуатье и хвастаются тем, что через поколение «Франция будет мусульманской страной».

В то же время лидеры Франции признают очевидную реальность. Президент Франсуа Миттеран отмечал: «Мы – французы, и наши предки – галлы и римляне, немного – германцы, немного – евреи, немного – итальянцы, немного испанцы, в большей мере – португальцы… и я задаю себе вопрос: может быть, мы еще и арабы?» [Solé, 1987]. Президент же Обама в своей инаугурационной речи утверждал: «Мы – нация христиан и мусульман, евреев и индусов, а также неверующих. Мы сформированы всеми языками и культурами, брали что-то из всех уголков земли» [Obama, 2009]. В Германии эти идеи еще не стали тенденцией, но Иоханнес Рау, федеральный президент в 1994–2004 гг., высказывал предположение, что население Германии состоит из многих этнических и расовых ветвей и что немецкость связана с ценностями, а не с расой [Rau, 1999].

Смешанный этнорасовый и религиозный состав современных западноевропейских и североамериканских обществ бросается в глаза: кожа типичного американца или француза, которого мы видим по телевизору, темнее, чем поколение назад. Внешний облик меньшинств заметен из-за их одежды, жестов и привычек. Культура меньшинств проявляется по-разному: в некоторых европейских странах синагоги – это огромные здания, в других они скромнее и скрыты за обычными стенами; во французских городах мусульманские службы могут проводиться в открытых помещениях или во внушительных мечетях, а иногда мусульмане могут занять целую городскую улицу для пятничных молитв.

В рассматриваемых странах национальная идентичность некогда тесно ассоциировалась с теми, кто обрабатывал землю и считался основой общества: в США – это фермер, идеализированный Джефферсоном, а позже – поселенец, получивший участок по закону о гомстедах; во Франции – это крестьяне, обуздавшие революционный террор; в Германии – это крестьянство (Bauerntum), воплощение бережливости, честности, трудолюбия и множества христианских добродетелей. Право почвы (jus soli)4 имело здесь ограничивающее значение: если истинное членство в нации определяется через связь с землей, то те, кто не владел землей во Франции или Германии, – подобно евреям, армянам, цыганам и потомкам иммигрантов, – не могли быть ее настоящими членами, сколько бы поколений их предков ни жили в этой стране. Сегодня же, в условиях масштабной урбанизации, когда в сельском хозяйстве занято не более 5 % населения, крестьянский романтизм играет во всех трех странах весьма скромную роль. Снижается значение и других институтов, через которые определялась национальная идентичность, – церкви, авторитета наставника и главы семьи.

Национальные различия между Францией и Германией сократились благодаря многим причинам: общей политике ЕС, сближению политических институтов и ценностей, сходному этническому, расовому и религиозному составу общества, присутствию диаспор, росту ислама, а также вследствие тех вызовов, которым подвергается их суверенитет из-за экономического давления и внешнего влияния, – т.е. благодаря всем тем факторам, которые способствуют возрождению споров о национальной идентичности. Те люди, которых затрагивают экономические трудности, ищут козлов отпущения, и ими оказываются не жадные капиталисты, а этнические или религиозные меньшинства. В 1950-х годах в США «виновниками» многих проблем становились коммунисты, однако сейчас их количество невелико. Многие французы и немцы винят в финансовом крахе 2008 г. евреев, а в перегрузке системы социального обеспечения – мусульман-иммигрантов.

Во Франции неопределенность в отношении того, что должна воплощать нация, усугубляется упадком христианства и массовых идеологий вроде марксизма и голлизма, а также современной неразберихой в понимании и оценке социализма. В отличие от Германии, во Франции европейская идея не стала адекватной заменой этим идеологиям. В США христианство, не говоря уже о протестантизме, больше не является существенным элементом американской идентичности; так же обстоит дело с принадлежностью к белой расе, единственным статусным символом для белых бедняков, особенно на Юге. Господство WASP подходит к концу.

Все три страны открыты для иммигрантов, все они более или менее свыклись с тем, что их национальная идентичность меняется под влиянием культурных течений, привносимых меньшинствами. Все страны привержены свободе слова и вероисповедания и принимают – в той или иной мере – этнический, культурный и религиозный плюрализм. Все они стремятся, по крайней мере официально, к политической, социальной, культурной и экономической интеграции иммигрантов с помощью разных политических средств, включая натурализацию, социальную защиту и законы о недискриминации. И в то же время во всех трех странах есть расовая дискриминация в вопросах жилья и работы.