Русское авось - Павел Шилов

На столе лежали отчёты, корреспонденции, журналы, газеты, подшивки с делами, а рядом книжный шкаф с технической литературой. Под руками блестели новые телефоны: чёрный – прямой с главком от него можно ждать очередного разноса, красный городской, белый по заводу. В углу селекторная связь для доклада.

Степан Назарович знает, что такое минута на химическом заводе, где непрерывно происходит технический цикл.

«Всё в трубах», – донёсся до него чей-то язвительный голос, от которого стало не по себе. Белозёров пытался вспомнить, что связано с этим выражением, но как не напрягал память, вспомнить не мог. Запамятовал.

Хлопнула дверь. «Ушёл, – подумал Степан Назарович. И какая-то струнка неудовлетворённости навсегда чего-то утраченного, зацепила за сердце. Директор встал и, опираясь обеими руками на подоконник, смотрел из окна вслед посетителю, с которым так и не поговорил. Человек сел на автобус, глядя из окна салона на окна кабинета директора, чесал в затылке и разводил руками. Скорее всего, это работник его завода, но он оказался к нему безразличен. „Всё в трубах“, – опять обожгла мысль. – Да это же бывший начальник цеха произнёс эту фразу, когда я закристаллизовал трубу щелоков, а досужие языки превратили её в кличку, прилепив её мне, тогда ещё молодому инженеру».

Автобус, выпустив облако дыма, тронулся. Молодой человек, стоявший у окна, и казалось Белозёрову, что он сказал: «Так вот ты какой „Всё в трубах“, а слухи по заводу идут, что ты прекрасный человек».

«А мне то, что легче? Я даже в молодости не знал покоя. Да и сейчас того и гляди свалится на голову какая-нибудь беда, – потом резко зазвучало в голове, – это защитная отговорка для бездушных людей, сын у тебя тоже инженер – химик, наверное, переведёшь его к себе, поверь мне, он – бездарь». – «Ну, уж нет. Мой сын – талант. Ещё в детстве очень любил химию. Сколько колб было разбито водородом. Учительница химии не раз на него жаловалась. Мне приходилось посуду носить с завода, а то, как же – единственный сын. Всё для него, – не сдавался Белозёров, глядя в угол кабинета. – Жена раньше времени поседела. Эх, Валюша, Валюша. И как такое могло случиться? Упустили мы что-то в жизни. Ты работаешь сколько лет лаборантом, и не рвёшься на большее, хотя знаю, смогла бы. Лёшка же вкусил власти, теперь не хочет работать простым аппаратчиком, набраться опыта. Как же – сын директора. Вон и Игорь Кочин, начальник цеха слабой азотной кислоты летает, ног под собой не чует – гусь лапчатый. Начальничек… Не рано ли?»

Откуда пришли эти негодующие мысли он не знал. Было такое впечатление, что он чего-то прозевал, проворонил. Вот отсюда и недовольство собой.

Нарушив мысли директора, резко зазвенел чёрный телефон. Главк не любит сюсюканье. Ему нужна полная и точная информация, что, где, когда. Белозёров вздрогнул, взявшись за трубку, слегка побледнел.

– Это, «Всё в трубах»? – услышал он насмешливый голос бывшего начальника цеха, затем директора завода и вот теперь уже заместителя министра Васильева.

– Илья Фёдорович, вы? – удивился Белозёров, сколько лет, сколько зим старина. А я думал, вы сошли с производства химии. Как здоровье то?

– Здоровье говоришь? Вот хотел к тебе приехать, отдохнуть где-нибудь на чистой дикой речке. Стерлядки наловить на ушицу. Надоело всё, Стёпа. Приелось.

– Губа не дура, Илья Фёдорович, но где сейчас эта речка? Да ещё и рыбная! Вот смотрю на карту края и ничего не могу предложить: здесь свиноводческий комплекс, там животноводческий, да к тому же эти курятники. – Он хотел сказать: а сколько ты друг мой слил всякой гадости в водоёмы, хотя мог бы что-то и предпринять, рассуждал: природа сама справится и очистится, на то она и природа. Вон сколько на нашем шарике воды, всем хватит на нашу жизнь и жизнь наших потомков, теперь ищешь чистую речку, скоро их совсем не будет, если так бездарно будем вести своё хозяйство. Вот персы никогда не спускают мочи в реку, не моют руки, не плюют в неё – грех великий. Пётр Великий за загрязнение водоёмов виновных карал нещадно. Если бы жил он в наше время, быть бы нам всеми битыми. Знаю я всё, сам сколько лет в химии. Бывало, посмотришь на свою работу, аж душа вянет: судаки, щуки, лещи вверх животами, а вонь стоит, не продохнёшь. Да и приказ твой до сих пор из головы не выходит, когда я закристаллизовал трубу щелоков, твой приказ был таков: «Степан, чего медлишь? Сливай остальные щелока в канализацию. План не выполним, по головке не погладят. Понимать нужно». А можно бы подать кипяченую воду в сборник, выпарить и никаких для природы последствий. И так его Величество план у тебя был превыше всего. После ты оправдывался: а что, мол, было предпринять в таком случае? Из двух зол надо было выбирать одно, или план, или природа. Природа в твоём варианте не котировалась, да и сейчас к ней относятся наплевательски, мол, на то она и природа. Мы боги, переделывай её на свой лад. А результат? Тысячи рек и разных водоёмов стали писсуарами на земном шаре. Попробуй в такой реке искупаться? И ты ощутишь на своём теле все прелести своей деятельности. Эх, дорогой мой Илья Фёдорович, звал я тогда после тебя, после нашей экзекуции природе на речку посмотреть, что произошло, но ты не пошёл, а надо бы. Страшно было взглянуть. Вонь стояла такая, что близко к речке было не подойти. Я надел противогаз, и всё же приблизился. Ужас охватил меня. Рыба задыхалась, опалённая изнутри и снаружи, но выхода не было. Представь себе, я плакал. А помнишь, наши аппаратчики, машинисты и лаборанты выливали кислоты, фенолы и разную дрянь прямо на землю. Да ты и сам Илья Фёдорович будучи уже начальником цеха, увидав большую крысу, которая сбежала к себе в норку, решил позабавиться, налил полный цилиндр кислоты и вылил её в норку, где обосновалась крыса. Ясное дело, опаленная, она выскочила и с писком рванула прочь, а ты смеялся. Ты скажешь, что делал полезное дело, такую нечисть нужно выжигать калёным железом, но опять не в ущерб природе. А ядами, не знаю, можно ли. На каждое ядие есть противоядие. Так-то мой дорогой. Мы ещё не подошли к этому пониманию, не созрели умом и сердцем. И если будет так продолжатся, земля превратится в общий гнойник. Кичимся. Создали для себя цветущие оазисы жизни, но где они? Одно место культивируем, другое опустошаем. Эх, Илья, Илья! Мне даже и не хочется вести тебя из-за принципа на чистую речку, довольствуйся тем, что посеял. Да и есть ли она сейчас эта речка-то. А-у-у, где ты речка»?..

– Степан, ты чего затих? Или не хочешь звать меня в гости? А как хорошо мы дружили, – недовольно пробурчал замминистра Васильев.

– Что вы, Илья Федорович, что вы! – встревожился Белозёров, – я задумался, куда бы нам смотаться.

– То-то, «Всё в трубах». Не забывай, кому ты обязан этой должности, – рассмеялся Васильев. – Да кстати, как там Игорь Кочин, мы с его отцом до войны кончали партийную школу, оба были комиссарами. Не повезло мужику, обидно. А каков был человек! Ты уж Игоря то не обижай. Женился?

– Женился. Катя у него лаборантка. Очень обаятельная и красивая женщина.

– Пётр то помню, любил Машу из своей деревни, но она предпочла другого, и он женился на Гале из соседней деревни. Дочь генерала была. В войну он тоже погиб. А Машу, он так и не мог забыть – вот в чём вопрос. Может у неё какая обида была на него, кто их знает.

Белозёров не ответил, потому что он не знал ни Петра, ни Маши, хотя Кочин ему как-то в лесу рассказывал о своей семье.

– Ну, так как, «Всё в трубах», ждёшь?

– Конечно, «Реактив Фёдорович», – наконец-то отважился сказать Белозёров кличку, бытовавшую в то время.

– Ах, ты стервец! – расхохотался Васильев в трубку. – Помнишь? Нехорошо так своего начальника называть. А я и сейчас заявляю: реактивы, лакмусы и прочую дрянь, аппаратчик должен знать, как свои пять. Понял, Степан Назарович.

– А ты Илья всё такой же неугомонный.

– Зачем отчаиваться, ведь наша жизнь одно мгновение. Ну да ладно, докладывай.

После звонка Белозёров ещё долго не мог придти в себя, сидел и смотрел в одну точку кабинета: «Подумать только Васильев замминистра и скоро ко мне приезжает в гости. Чем я его угощать буду? Какими разносолами. Он любит хорошо выпить и плотно поесть. Эх, так и не изменил своим привычкам, а годы уже не юношеские».

Он ещё долго ходил по кабинету, слышал, как ушла секретарша, как протяжно вздохнул двигатель автобуса, направляясь в город. И его охватила тишина. Потом позвонил сын, спросил, идёт он домой или нет, Кочин справился об отправке на учёбу.

Автобусы отъезжали и приезжали, слышно было, как суетятся люди, и только Белозёров сидел без движения. «Надо бы жене позвонить, – подумал он, – пусть приготовится к встрече гостей», но трубку не взял. Было такое ощущение, что его в чём-то обворовали. Осадок от восприятия давил на сердце, и Степан Назарович вздыхал: