История с продолжением - Екатерина Белецкая

Человек не произнёс не звука. Гаяровский пожал плечами и передал трубку обратно Валентине.

– Я пошел, Валя. У меня дела. Ты ещё будешь говорить? – спросил он.

– Да, – она прикрыла трубку ладонью и сказала, – я на счёт лекарств позвоню и поеду. Ты во сколько приедешь?

– Часа через три, не раньше. Счастливо, Валя.

– Вадим, меня пустят в зал? – на лице Валентины появилось жалобное вопросительное выражение. – Я хочу на него посмотреть, попрощаться, если можно…

– Не знаю, стоит ли, но я распоряжусь, чтобы тебя впустили. Пока, Валя.

Гаяровский быстро оделся и вышел на улицу. Холодный ветер, что дул утром, немного унялся, выглянуло солнце. Он прошел вдоль корпуса и свернул на дорожку, посыпанную песком, ведущую к стоящему в отдаление зданию морга.

Игорь уже ждал его, приплясывая на чистом белом снегу. Крупный добродушный человек, волею судьбы занесенный в своё время в Афганские горы, изведавший все ужасы войны, попробовавший горе в полной мере, научившийся состраданию и сочувствию не по книгам и фильмам, а самой жизнью своей постигший все эти истины, Игорь сумел не озлобиться. Не опустился на самое дно, а заново, по крохам, по кусочкам, создал свою нынешнюю жизнь. Великолепный военный хирург, он предпочёл работе в элитном госпитале честную службу в простой рядовой больнице только потому, что здесь его никто не трогал, ни что не угрожало той размеренной и спокойной жизни, которую он вёл и хотел вести впредь. Дома его ждали жена и маленький сын, которых он любил до безумия, ради которых столько выстрадал и перенёс. А теперь этому годами выстраиваемому спокойствию угрожали несколько маленьких кусочков свинца, извлеченных из груди того странного человека, что привезла Валентина сегодня утром…

– Принес? – сразу спросил Игорь, как только Гаяровский подошел.

– Принес, – ответил Вадим, доставая из кармана пули и передавая их Игорю, – и дальше-то что?

– Не знаю, – честно признался Игорь, – что сказала Валя? Расстрел?

– Нет, несчастный случай. По-моему, она врет.

– Вполне вероятно, – согласился Игорь.

– Как думаешь, выживет парень, или нет?

– Если честно, то я думаю, что нет. Кстати, пули от Калашникова, я такие не раз видел. Ладно, время покажет, Вадь. Ты, кстати, заметил, до какой степени он истощен? Я и не знал, что в жизни своей такое увижу. До того, как в него стреляли, его ещё и избивали, видимо долго. Его и без ран, которые мы шили, можно было класть в зал, просто чтобы вывести из кризиса, это же дистрофик… Нет, Вадим, это труп, по-моему… Да ещё и вода в лёгких… пневмония ему обеспечена…

– Я, кретин, добавил… – Вадим сжал ладонями виски. – Согрел, понимаешь, беднягу. Додумался, придурок…

– Не стал бы ты его греть, он бы и не ожил. Не стоит переживать, Вадим, всё, что Бог не делает, всё к лучшему. Я сейчас подумал – авось выкрутимся, где наша не пропадала. И парня этого спасём, не таких выхаживали…

– Игорь, мы решили тебя не подставлять, – твердо сказал Вадим, – ты молчи, не признавайся, а мы уж, как ни будь устроим тебе алиби. Всё, езжай домой, и скажи Котьке… ну, расскажи, что тут было… вы были вместе, понял?

– Понял, понял… Бывай, Вадим. Ни пуха!

– К чёрту, – Вадим проводил глазами широкую Игореву спину и почти бегом припустил обратно в корпус.

Валентину он не застал, лишь увидел мелькнувший за воротами зеленый, армейского образца, “Уаз”, стремительно набирающий скорость. Вадим на секунду задержался на крыльце, бросил рассеянный взгляд на заметенный снегом двор больницы и поспешно прошел внутрь, в тепло. В ординаторской на столе он обнаружил записку: “Вадим, препараты они привезут в семь вечера и передадут тебе прямо из рук в руки. Выйди на крыльцо, там встретишь курьера. У него будет такой же пропуск, как мой. Я жду тебя дома, обязательно приезжай, нам надо поговорить, это очень важно. Ещё одна просьба, захвати с собой что-нибудь успокоительное, пожалуйста. Желательно посильнее”. Вадим сунул бумажку в карман и направился в столовую. По дороге его поймала та врач реаниматолог, с которой он беседовал в зале.

– Вадим Алексеевич, подождите секунду, – позвала она, – я хотела кое-что уточнить…

– Я весь внимание, Вера Павловна, – откликнулся тот, замедляя шаг и поворачиваясь к ней.

– Тот парень, ну этот ваш… уникум сегодняшний…

– Что, умер? – спросил Гаяровский.

– Да нет, пока живет. Я хотела спросить, карту-то на него заводить надо, а не имени, ни отчества… его вроде ваша знакомая привезла?

– Да, но она тоже не знала, – нашелся Гаяровский, – она его подобрала, он и тогда был без сознания… может, если очнется, сам скажет…

– Это вряд ли, – покачала головой Вера Павловна, – ладно, пока он у нас пойдет, как неопознанный, потом разберемся. И так документация в ужасающем состояние, а тут ещё тип с пулевыми ранениями… а вдруг проверка…

– Кстати, насчет типа. Вы смотрели его? Что нового?

– Вадим, вы же понимаете… совсем плохой, хуже некуда. Шов кровить начал, пробуем как-то помочь, а чем поможешь? Сердце еле тянет, анализы – сплошной кошмар. Гемоглобин низкий, свертываемость тоже, лейкоциты высокие, девятнадцать… а что вы хотели? Это же вам не старички, которые живут, сколько хочешь, пока за них машина дышит. Ранения, шок, голод, переохлаждение, операция… – женщина махнула рукой. – Вадим, если он выживет, я специально пойду в церковь и поставлю свечку, поелику уверую в то, что Бог есть. Но пока, за двадцать лет практики, у меня не было случая, чтобы такие выживали.

– Схожу-ка и я в зал, гляну, как дела. Понимаете ли, Вера Павловна, у меня к этому парню сложилось немного странное отношение… и ещё, я же совершил огромную ошибку, которую, похоже, вы сейчас повторяете.

– Это какую же? – прищурилась врач.

– Я тоже поначалу решил, что он или уже мертв, или скоро умрет. А он выжил. И, по-моему, мы рано его хороним.

– Дай Бог, Вадим Алексеевич, чтоб вы оказались правы.

Вадим вернулся в реанимационный зал. Около его пациента стояли две медсестры и дежурный врач.

– Ничего не понимаю, – пожаловался тот, когда Гаяровский подошел к ним, – кровит, и всё тут.

– Сильно? – Гаяровский отодвинул одну из медсестер в сторону и стал осматривать шов. – А почему глюкозу поставили? Зачем? Кровь ставьте, он же теряет… а шов… посмотрим, подождем. Он же не так, чтобы ручьем, это пока не страшно. Может, если здоровой крови прибавиться, она и свертываться станет получше.

Гаяровский отпустил врача и медсестер и снова склонился над больным. Странно, но он ощущал нечто совершенно ему не свойственное, а именно – жгучую жалость. Этот абсолютно не знакомый ему человек пробудил в нем, черством больничном сухаре, привычном к чужым страданиям, и научившемся их не замечать, странное чувство. “Не зря же Валентина над ним так рыдала, может, он и не преступник вовсе? И не расстреливал его никто? И не врёт Валентина, а просто я, старый дурак, во всём ищу подвоха? Как ему, должно быть, было страшно! Умирать от холода и потери крови… А как больно, это же, наверное, очень больно, когда в тебя попадает пуля…” Гаяровский присмотрелся к человеку внимательней. На секунду ему показалось, что веки того дрогнули, но это явно было обманом – тот оставался совершенно неподвижным. Запрокинутая безвольно голова, бледное восковое лицо, синие губы, плотно прикрытые веки. Черные, с сильной проседью, волосы в беспорядке разметались по простыне. Грудная клетка с выпирающими ребрами, местами посиневшая от гематом, валик под худыми плечами, тонкие руки, провалившийся до позвоночника впалый живот, ноги, как палки, коленные суставы не давали сомкнуться бедрам… Для постороннего – весьма тяжелое зрелище. Не для слабонервных. Гаяровский нахмурился. Нет, Валентина всё же ответит ему сегодня, откуда этот парень взялся и что всё это значит. Он посмотрел на часы и заторопился вниз – встречать курьера, до семи оставалось всего ничего.