Добыча - Дэниел Ергин

То же самое можно было сказать, когда в качестве его противника выступало британское правительство. Один советник министерства иностранных дел заявил, что «Фрейзер напоминает бухгалтера из Глазго, который презирает все, что нельзя отразить в балансе». Другой британский чиновник называл Фрейзера «упрямым, узколобым старым скрягой». Хотя многие правительственные чиновники чувствовали необходимость смещения Фрейзера и часто говорили о его отставке, они были бессильны заставить его уйти. Козырем Фрейзера в борьбе со всеми врагами было огромное значение прибылей компании для британской казны и для британской экономики в целом4.

Фрейзер неумолимо сопротивлялся постоянным просьбам британского правительства вести дальнейшие переговоры с Ираном, а американцев он попросту игнорировал. Но осенью 1950 года Фрейзер резко поменял мнение, что не было на него похоже. Он не только хотел предложить Ирану больше денег, но и поговаривал о субсидировании иранского экономического развития и о поддержке иранского образования. Что случилось? Фрейзер вовсе не превратился в филантропа. Скорее всего он узнал о «бомбе Мак-Ги» — знаменитой сделке с Саудовской Аравией по принципу пятьдесят на пятьдесят — и понял, что нужно быстро что-то предпринимать. Но время было упущено. В декабре объявление о заключении сделки пятьдесят на пятьдесят с Саудовской Аравией заставило премьера Размару прекратить поддержку дополнительного соглашения, что означало его конец.

Наконец «Англо-иранская компания» выступила со своей собственной схемой «пятьдесят на пятьдесят». Но этого уже было недостаточно. Пользующаяся дурной славой компания находилась в эпицентре оппозиционных настроений в Иране. Лидером оппозиции выступал старый смутьян Мохаммед Мосаддык, председатель парламентского комитета по нефти. «Единственный источник всех несчастий этой измученной нации — нефтяная компания», — утверждал Мосаддык. Другой депутат громогласно заявил, что пусть иранскую нефтяную промышленность лучше разрушат атомной бомбой, чем она останется в руках «Англо-иранской компании». Премьер-министр Размару не знал, что делать. В конце концов в марте 1951 года в парламенте он выступил с речью против национализации. Через четыре дня перед входом в центральную мечеть Тегерана он был убит молодым плотником, которому исламские террористы поручили «священную миссию» убийства «британской марионетки».

Убийство Размары деморализовало сторонников компромисса, ослабило позицию шаха и воодушевило широкую оппозицию. Через полторы недели был убит и министр образования. Меджлис принял резолюцию о национализации нефтяной промышленности, но она была не сразу претворена в жизнь. 28 апреля 1951 года меджлис выбрал Мохаммеда Мосаддыка, врага номер один «Англо-иранской компании», на пост премьер-министра со специальным и чрезвычайно популярным наказом добиться исполнения закона о национализации. Шах подписал закон, и он вступил в силу с первого мая. Казалось, дни «Англо-иранской компании» в Иране были сочтены, потому что в декрете о национализации она называлась «бывшей компанией». Как докладывал британский посол, «Англо-иранская компания» хотя и действовала по всему миру, «была юридически упразднена», и Тегеран «считал, что у нее нет будущего».

Мосаддык отправил правителя провинции Хузестан в штаб-квартиру «Англоиранской компании» в Хорремшехре. По прибытии он принес в жертву барана у входа в здание, а затем объявил беснующейся толпе, что концессия аннулирова на. Имущество компании в Иране, а также нефть, ею производимая, теперь принадлежат иранской нации. Вслед за правителем выступил зять Мосаддыка с пламенной речью, в которой он заявил, что дни колониализма закончились, грядут дни процветания. Он так перевозбудился, что упал в обморок. На нефтеперерабатывающем заводе в Абадане появились директора только что организованной государственной нефтяной компании, возглавляемые Мехди Базарганом, деканом инженерного факультета Тегеранского университета. Они несли канцелярские принадлежности, печати и большую вывеску. На всех этих предметах красовалась надпись — «Иранская национальная нефтяная компания». Вывеску собирались приколотить к одному из зданий управления заводом. Еще десятки овец были принесены в жертву в знак великого события, и огромная толпа, собравшаяся приветствовать директоров, буквально неистовствовала. Но, хотя овцы приносились в жертву, дело еще не было завершено. Еще пять месяцев статус «Англо-иранской компании» в Иране был покрыт завесой неопределенности.

Семидесяти лет от роду, хрупкий на вид, абсолютно лысый, с очень длинным носом и блестящими, как бусины, глазами, Мохаммед Мосаддык будет режиссировать драмой, разыгравшейся в Иране в последующие два года. Он обведет вокруг пальца всех: и иностранные нефтяные компании, и американское и британское правительства, и шаха, и своих собственных соперников внутри страны. Он был очень противоречивым человеком. Космополит, получивший юридическое образование во Франции и Швейцарии, он был ярым националистом и ксенофобом, а неприятие британцев стало своего рода манией. Сын высокопоставленного чиновника и правнук шаха из предыдущей династии, Мосаддык был аристократом с обширными земельными владениями, включавшими лично ему принадлежащую деревню в сто пятьдесят дворов. Однако он нарядился в мантию реформатора, республиканца и глашатая городских масс. Один из первых профессоров Персидской школы политических наук, он был вовлечен в конституционную революцию 1906 года, что стало путеводной звездой всей его жизни. После Первой мировой войны он отправился на Версальскую мирную конференцию, заказал печать с надписью на французском языке, гласившей: «Комитет сопротивления наций», и пытался защитить Персию от иностранной интервенции, особенно британской. Его не услышали, и он вернулся домой с чувством, что его надежды и идеалы были преданы колониальными державами.

В двадцатые годы Мосаддык занимал ряд министерских постов и играл ведущую роль в оппозиции, противостоящей попыткам Реза-шаха превратить Персию в абсолютную монархию и сделаться ее диктатором. За эту деятельность Мосаддыка периодически сажали в тюрьму или под домашний арест в его поместье. Там он занимался медициной и исследованием гомеопатических препаратов. Изгнание Реза-шаха в 1941 году стало сигналом для возвращения Мосаддыка на политическую арену. У него быстро появилось множество последователей; долгие годы, посвященные оппозиционной борьбе, создали ему прочную репутацию «незапятнанного» человека, преданного Ирану и его очищению от иностранного господства.

В личной жизни Мосаддык был одновременно и скромен, и эксцентричен. Иранцев и важных иностранцев он часто принимал в пижаме, развалившись в кровати, в которой проводил много времени, как говорили, из-за частого головокружения. Телохранители всегда находились рядом, вполне понятно, что он жил в постоянном страхе быть убитым. Мосаддык умел говорить то, что требовалось в данный момент, не гнушаясь преувеличений и выдумок. Зато в следующий момент для него не существовало ни одного утверждения, с какими бы заверениями оно ни высказывалось накануне, которое он не мог бы изменить, от которого не мог бы с шуткой или смешком отречься, если это было ему выгодно. Имело значение только одно: все, что он говорил, служило двум всепоглощающим целям — поддержанию его собственного политического положения и изгнанию иностранцев, особенно британцев. Преследуя эти цели, он выказал себя мастером политического театра. На публике он мог расплакаться, застонать, имел обыкновение падать в обморок в кульминационный момент выступления. Однажды он упал на пол в меджлисе посреди своей пламенной речи. Депутат парламента, врач по образованию, бросился на помощь, боясь, что старик может испустить дух, схватил его руку и стал щупать пульс. В этот момент Мосаддык открыл один глаз и подмигнул незадачливому спасителю.

Американские и английские чиновники, которым приходилось иметь дело с Мосаддыком, называли его Мосси. Энтони Идеи заметил, что старик Мосси в своей пижаме на железной кровати был «находкой для карикатуристов». Даже те, кого он выводил из себя, вспоминали впоследствии, что они были очарованы Мосаддыком. Сначала американцы считали Мосаддыка благоразумным националистическим лидером, с которым можно иметь дело. Он мог бы стать оплотом борьбы против Советского Союза и проводником реформ, альтернативой Мосаддыку был коммунизм. «Холодная война» повлияла на политику и видение мира американцев больше, чем англичан. А у Вашингтона оснований для противостояния старомодному британскому империализму было вполне достаточно. Не кто иной, как президент Гарри Трумэн, сказал, что сэр Уильям Фрейзер, глава «Англо-иранской компании», похож на «типичного колонизатора XIX века». Американцы лучше англичан понимали, что главные проблемы Мосаддыка были связаны с его внутренними врагами и соперниками. Он был постоянно вынужден отбиваться от тех, кто отличался большим национализмом, большим экстремизмом, большим фундаментализмом, был более настроен против иностранцев, чем он. Между тем он импровизировал и дурил великие державы, никогда не соглашаясь на полный компромисс. В конце концов у американцев лопнуло терпение. Когда все было позади, Дин Ачесон едко заметил, что Мосаддык был «великий актер и азартный игрок».