Политическая биография Сталина. Том 2 - Николай Капченко

Как показала жизнь, расчеты советского руководства на войну друзей рабочего класса СССР в тылу противника, т. е. в тылу тех государств, которые нападут на нас, (а такие схемы считались в качестве реального фактора огромной важности) на деле оказались не более чем политической химерой, а точнее, говоря — серьезным политико-стратегическим самообманом.

Должное внимание — и это вполне естественно — в докладе было уделено приходу к власти в Германии Гитлера. Однако, как мне представляется, анализ этого события Сталиным нес на себе явственные черты схематизма и приверженности к устоявшимся догматам. Он подошел к этой проблеме исключительно через призму классовых понятий. «В этой связи, — подчеркнул вождь, — победу фашизма в Германии нужно рассматривать не только как признак слабости рабочего класса и результат измен социал-демократии рабочему классу, расчистившей дорогу фашизму. Её надо рассматривать также, как признак слабости буржуазии, как признак того, что буржуазия уже не в силах властвовать старыми методами парламентаризма и буржуазной демократии, ввиду чего она вынуждена прибегнуть во внутренней политике к террористическим методам управления, — как признак того, что она не в силах больше найти выход из нынешнего положения на базе мирной внешней политики, ввиду чего она вынуждена прибегнуть к политике войны»[669].

Между тем преимущественно классовые критерии, положенные в основу оценки гитлеровского фашизма, были уже слишком узкими, чтобы объяснить этот исторический феномен и сделать из него соответствующие выводы. Здесь требовалось нечто большее — геополитические критерии, дававшие возможность более глубокого и основательного понимания сущности фашизма и потенциальных опасностей, связанных с ним. В то время Сталин, грубо выражаясь, еще пока не дорос до проникновения вглубь новых геополитических реальностей. Узость чисто классовых критериев в приложении к данному событию была налицо и ее нельзя ничем оправдать. Хотя объяснить можно, ибо классовый подход, классовые критерии в то время выступали в качестве альфы и омеги при рассмотрении любого общественного (в том числе и международного) явления.

В связи с этим нельзя не отметить, что на том же съезде Н. Бухарин проявил больше политического предвидения, чем Сталин. В своей речи он, по существу, бил в набат, акцентируя внимание на опасности так называемой восточной политики Гитлера. Он обильно цитировал гитлеровские высказывания и прогнозировал всю серьезность опасности, исходящей от фашистской Германии. (И это в то время, когда кое-кто в советском руководстве питал иллюзии насчет возможности найти приемлемый modus vivendi с Гитлером!)

Вот пассаж из речи Бухарина, в которой он цитировал «Майн кампф» Гитлера:

1. «Мы заканчиваем вечное движение германцев на юг и на запад Европы и обращаем взор к землям на восток. Мы кончаем колониальную торговую политику и переходим к политике завоевания новых земель. И когда мы сегодня говорим о новой земле в Европе, то мы можем думать только о России и подвластных ей окраинах. Сама судьба как бы указала этот путь. Предав Россию власти большевизма, она отняла у русского народа интеллигенцию, которая до этого времени создавала и гарантировала его государственное состояние. Ибо организация русского государства «не была результатом государственной способности славянства в России, а только блестящим примером государственно-творческой деятельности германского элемента среди нижестоящей расы».

2. Миссия Германии — «в прилежной работе немецкого плуга, которому меч должен дать землю».

3. «Политическое евангелие германского народа» в области его внешней политики должно «раз навсегда» заключаться в следующем:

Если образуется рядом с Германией новое государство, то «рассматривайте не только как ваше право, но как ваш долг препятствовать возникновению такого государства всеми средствами вплоть до применения вооруженной силы или, если оно уже возникло, разбейте такое государство».

4. «Будущей целью нашей внешней политики должна быть не западная и не восточная ориентация, а восточная политика в смысле приобретения необходимой для нашего германского народа территории».

И Бухарин резюмировал:

«Гитлер открыто призывает, таким образом, разбить наше государство, Гитлер открыто говорит о приобретении мечом необходимой якобы для германского народа территории из тех земель, которыми обладает наш Советский Союз»[670].

Казалось бы, что не опальному лидеру разгромленного правого блока пристало во весь голос трубить об опасности, нависшей над страной. Более это пристало было сделать самому Сталину. Нельзя, разумеется, утверждать, что он игнорировал гитлеровскую угрозу. Однако в тот период она не обрела тех колоссальных масштабов и тех грозных форм, которые стали очевидными уже для всех по прошествии немногих лет. Видимо, вождь исходил, кроме всего прочего, еще из дипломатических соображений: мол, нельзя преждевременно сжигать все мосты, пока ситуация еще не прояснилась до конца. Но и он, вне всякого сомнения, отнюдь не сбрасывал со счета германскую угрозу.

Подтверждением этой мысли служит его опровержение гитлеровской расистской теории. По поводу этой теории он говорил: «Известно, что старый Рим точно так же смотрел на предков нынешних германцев и французов, как смотрят теперь представители «высшей расы» на славянские племена. Известно, что старый Рим третировал их «низшей расой», «варварами», призванными быть в вечном подчинении «высшей расе», «великому Риму», причём, — между нами будь сказано, — старый Рим имел для этого некоторое основание, чего нельзя сказать о представителях нынешней «высшей расы». (Гром аплодисментов.) А что из этого вышло? Вышло то, что неримляне, т. е. все «варвары», объединились против общего врага и с громом опрокинули Рим. Спрашивается: где гарантия, что претензии представителей нынешней «высшей расы» не приведут к тем же плачевным результатам — Где гарантия, что фашистско-литературным политикам в Берлине посчастливится больше, чем старым и испытанным завоевателям в Риме? Не вернее ли будет предположить обратное?»[671].

Сталин в своем докладе коротко обрисовал главные направления и трудности советской внешней политики, подчеркнув, до чего сложно было СССР проводить свою мирную политику в этой, отравленной миазмами военных комбинаций, атмосфере. Он отметил перелом к лучшему в отношениях между СССР и Польшей, между СССР и Францией, который произошёл в последнее время. Причина этого перелома, по мысли Сталина, состояла, с одной стороны в связи с ростом силы и могущества СССР, а с другой стороны, с некоторыми изменениями в политике Германии, отражающими рост реваншистских и империалистических настроений в Германии. Иными словами, и Франция, и Польша перед лицом опасности, исходящей от Гитлера, сочли целесообразным пойти на определенное улучшение отношений с Советским Союзом.

Надо признать, что в той обстановке довольно верную оценку тенденций во внешней политике ведущих держав дал ярый враг Сталина Троцкий. Он, в частности, писал: «В тесной связи с программой «движения на Восток» (Drang nach Osten), ftmiep берет на себя задачу ограждения европейской цивилизации, христианской религии, британских колоний и других духовных и материальных ценностей от большевистского варварства. Из этой исторической миссии, именно из нее, прежде всего из нее, он надеется почерпнуть право Германии на вооружение. Гитлер убежден, что на весах Великобритании, опасность немецкого фашизма для Западной Европы весит меньше опасности большевистских советов на Востоке. Эта оценка составляет важнейший ключ ко всей внешней политике Гитлера»[672].

Касаясь распространявшихся тогда в западных кругах спекуляций по поводу возможных зигзагов и переориентаций во внешней политике Советской страны, Сталин четко заявил: «…Мы далеки от того, чтобы восторгаться фашистским режимом в Германии. Но дело здесь не в фашизме, хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной. Дело также не в мнимых изменениях в нашем отношении к Версальскому договору. Не нам, испытавшим позор Брестского мира, воспевать Версальский договор. Мы не согласны только с тем, чтобы из-за этого договора мир был ввергнут в пучину новой войны. То же самое надо сказать о мнимой переориентации СССР. У нас не было ориентации на Германию, так же как у нас нет ориентации на Польшу и Францию. Мы ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР и только на СССР. (Бурные аплодисменты.) И если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идём на это дело без колебаний»[673].