Черемош (сборник) - Исаак Шапиро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Отпросились, – говорю.
Павлыч вздохнул с облегчением.
– Фуй, я думал – самовольничают. Не знаешь, кто отпус тил?
– Ты разрешил. Сам слышал. Что с тобой, Павлыч?
Смотрю, он сиреневый стал, пот на лбу высыпал. Опохмелиться бы…
– Ах, су-у-укины дети, подкузьмили…
Тут завгар подошел.
– Ну, Евгень Палыч, опаздывают твои орлы…
Павлыча хоть в гроб клади, брови злющие. Сигаретой занят. Я вмешался, культурно объясняю, мол, все наши в общей колонне с шоферами, чтоб порядок армейский…
Начальство не хочет себе настроение портить.
– Отлично! А кто лозунги понесет?
– Мы, – отвечаю, – с милой душой.
– Добро, – говорит. Посмотрел еще раз на Павлыча и отплыл.
А тот прикурить силится – сигарета в зубах как живая. Наконец затянулся и локтем мне в бок:
– Молодец, Федор! Выручил!
Я доволен: теперь старик расколется на новые скаты, непременно… И клянчить не надо.
Выбрал я два плаката. На красном полотне слова из белых ленточек наклеены. У Павлыча – «СЛАВА», у меня – «ТРУДУ!». Тоже красиво. Нам без разницы, какие плакаты таскать, абы полегче.
Вскоре дали команду, построились как положено, по должностям, подравнялись, ать-два, и двинулись на парад. Мы с Павлычем – замыкающие. Он туча тучей, на каждом шагу без передыха костерит хлопцев:
– С-с-у-укины сыны, они у меня запляшут! Я им устрою карнавальную ночь! Гайки будут винтить, мусор собирать со двора… Ох, мутит…
Мне тоже не ахти, но Павлычу хуже: с утра ни росинки – душа требует, чтоб градус до сердца допек. На безрыбье и портвейн сгодился бы, а где возьмешь? Все заперто.
Добежали мы до площади. Радио надрывается:
– Да здравствуют текстильщики! Ура-а!
– Да здравствуют работники полей! Ура-а!
Духовой оркестр марши наяривает, даже пузаны подтягиваются. Мне бы направляющим идти, показал бы ножку, так отпечатал строевым, земля бы дрожала. У нас, как назло, впереди народец квелый, без ветра с ноги сбиваются и других путают. А ветер, между тем, сильный, транспаранты прогибаются, знамена беспокойно виляют бахромой.
Мы с Павлычем, чтоб на пятки не наступать, отстали немного, шага на четыре. И получились перед трибуной вроде отдельной колонной. С лозунгами «СЛАВА ТРУДУ!».
Я – в белой рубашке, галстук почти новый. У Павлыча – медали цвенькают, полный иконостас нацепил, – красотища!
Слышу, заводила по радио кричит:
– Слава труду! Ура, товарищи!
Понял я, это нас персонально касается, меня с Павлычем. Набрал воздуха и заорал на всю площадь:
– Ура-а-а!..
Мне глотки не жалко.
Думал, наши поддержат, заурякают, а они на меня оглядываются, глаза таращат. И на трибуне улыбки пропали, смотрят внимательно. Павлыч лицом вперед, багровый, как индюк, одной рукой за древко держится, другой – за сердце, и бурчит:
– Заставь дурака молиться…
…А в конце площади какой-то тип на меня пальце тычет, смешное рассказывает подружке. Совсем настроение обгадил…
Выбрались наконец на тротуар. «Труд» и «Славу» на себе тащим. И, не сговариваясь, к магазину. А там – людей! – будто здесь даром дают. Шли бы домой, а они друг друга прессуют. Начал я порядок наводить: мужики, вы что, вина не видали? Вам бы только залить шары. Ни хрена с вами не построишь. Нет у вас нужного понимания. У меня на улице начальство сохнет, лозунги наши стережет. Лозунги уважать надо. Уважьте, хлопцы…
В подъезд вернулся с бутылкой, даже стаканчики бумажные принес. После первой не повеселело, перед глазами тот тип стоит, что пальцем показывал.
А Павлыч от второй ожил, смехом заходится. С какой радости?
– Я, – говорит, – вспомнил, как ты площадь перепугал. У них со страху штаны отяжелели. Звучный у тебя голосина, Федя, с таким не пропадешь…
– Павлыч, не будем это трогать…
Он хрюкает, отдышаться не может. Ладно, думаю, придет мой черед посмеяться… Кончили бутылку, он за другой командирует. У меня, понятно, отказа нет, всегда готов, негордый…
Обратно пришел с перцовкой. Смотрю, возле Павлыча два хмыря околачиваются. В китайских плащах. Затылки настырные. А бутылка всего одна. Видать, заварушка зреет. Не люблю на трезвяк махать кулаками, да куда денешься… Павлыч стоит вовсе смурной.
А эти двое обрадовались мне как родному. Корочки красные открыли для знакомства. От бутылки почему-то отказались. Говорят:
– Ваша помощь требуется. Как специалистов. Пройдемте, тут не далеко. Плакатики – захватите…
И точно, не далеко пошли. Напротив костела серая домина. Дежурный на проходной. В коридорах бордовые дорожки. Тишина. Павлыча в один кабинет, меня – в следующий.
3
Следователь в гражданском, молодой чижик, щеки тугие, прическа бобриком. Плакат вежливо возле себя пристроил, давай мою анкету заполнять. Неторопко: где, что, почему, про дружков выпытывает.
Ну, я спокойно, без паники докладываю, кто есть ху, не шушера, каждый по высшему разряду, первоклассные водилы, а есть которые с доски почета не слазят. Например, Петро Тикан.
– А Бойчука почему убрали с доски?
– Вася Бойчук у нас философ! – говорю.
– Давай, давай, – интересно…
– Ему тоже интересно: почему дым идет вверх? Наверно, тяжелее воздуха, а тянется к небу…
– Не понял… – озадачился бобрик.
– И Вася не понял. Считает: у простой дворняги полно инстинктов. А у человека – один: видит бутылку – ему и стакан не нужен. Вася за человечество болеет.
– Он больной?
– Кто – Бойчук? Здоровее нас с вами. На калган берет любого. У него интерес к жизни завышен.
– Долинский тоже на доске?
Объяснил: для всех местов не хватает. А Александр Долинский свой срок отбарабанил, нечего жилы мотать. У коня четыре копыта и тоже, бывает, чебурахнется.
Следователь кивает бобриком:
– Ты прав, напоминать не следует. Но помнить надо. Вернемся к тебе. Рассказывай про труп.
– Про что-о?!
Думал, ослышался, а он, змей, свою точку долбит: про труп давай!
Я руками развожу, мол, шутка смешная, но не веселая. На улице мужики по третьему разу занюхивают. Только мы с вами такой важный момент, извините, на беседы тратим. Короче, готов пешком вертаться домой, отвозить не надо, ноги выдержат…
А он серьезный, как пограничник.
– Пойдешь в КПЗ. Подумаешь.
Тык-мык – и захомутали! Средь бела дня. Это же надо… Где Павлыч? Где кореша? Все идут в светлое будущее, а я – дежурить в одиночке. Очень красиво.
– Подумай, – говорит.
У меня ни одной мысли в наличии – серый туман. Лишь нутром чую – ожидается подлянка. С какого боку, не угадать, зато жахнуть может ни за цапову душу. Конечно, времена прошли, чтоб сразу к ногтю, но стены здесь прежние, глухие. Любой поклеп на себя подпишешь. У них эта наука обкатана, как на подшипниках.
Камера оказалась не страхолюдная, наоборот – чистая, две койки на выбор, одеяло армейское, параша – все чин чином. Еще бы занавеску на окно – точно гостиница. Только за что такая честь?
Стал перебирать, с кем у меня бывало по мордасам. Память уже дырявая, всего не удержишь. Фингалы да погнутые ребра не в счет, мелочовка. Тут, видать, ситуация полного разногласия: я – бил, а тот не успевал ответить.
Впрочем, характер у меня не заводной, я не Сашка Долинский. Без причины, зазря, пальцем не трону. Бог и без нас дураков наказал. А нахалов учить надо.
Недавно гонял шары в пирамидку. На интерес. Тихо, спокойно. Вдруг какой-то приблудный тип с советом лезет:
– В правый угол пуляй, мазила!
– Не тем концом играешь…
Я намекнул насчет яиц, мол, не рискуй, запасных нет, а он без понятия, не унимается:
– Западло положить такой шар…
– С оттяжкой надо, мазила!
Оттянул я его кием – не вякай, гад, под руку!
Маркер Женя поначалу хай устроил: показать, кто хозяин. Потом остыл, убедился, что кий гладкий, не поврежден.
А того типа уволокли в нехорошем виде. Больше в бильярдной не возникал… Может, сейчас лежит с биркой на ноге, а мне из-за него выслушивать прокурора….
Понимаю, следователь за спасибо не отлипнет. Только дать ему нечего, в кармане – воздух. На проходной вчистую оприходовали – перцовку, кошелек с медью, права и часы. Взамен чужой труп подсовывают. Следователь, наверное, стажер, салага, только они ишачат в праздники, лычки зарабатывают на людской беде.
И фамилию Долинского он неспроста полощет. Если расковырял про зимний кульбит, так это пустое, в голове не держим. Десятки ДТП в день, столько разгильдяев за рулем, их лечить надо, не к нам цепляться.
Мы тогда затемно возвращались из командировки. Видимость нулевая. Дворники насилу сгребали мерзлую корку. Когда вышли на трассу, Долинский гнал как стебанутый, а я держал дистанцию, и правильно делал. Он вдруг тормозит, завилял и поплыл юзом. Думать некогда, вывернул резко влево – в обгон, на встречную полосу. В сантиметре мимо его борта, – и бегом к Сашке.
Гляжу, у него перед фарами стоит мужик в распахнутом кожухе. Бухой в дупель. Могли задавить, а он доволен, честь отдает, улыбка шире плеч. Сашка, конечно, врезал в эту улыбку.
