Черемош (сборник) - Исаак Шапиро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Законник мой склонился к столу, бумагу царапает крупным почерком. Не слушает. Еще бы, человек под его властью, ты для него – мурашка, наступит – и как не было. Только не на того нарвался. Меня не вчера сделали… Мы тоже десять лет мимо школы ходили. Потягаемся. Об наши мозоли зубья обломаешь. Так и сказал ему:
– Вы, как хотите, можете сидеть на своем мнении, но я считаю…
И стал вслух втолковывать разные соображения. Неспешно, чтоб запало ему в сердцевину пару слов. Главное, не обидеть, по нервам не задеть. Разрисовал позицию: дело-то потешное, но не подсудное. Я чист, как молоко. И еще: а если кто-то из властей заметил, какое слово лежало на плакате? Что тогда?.. Конфуз получится. Любой простофиля знает: не любят у нас, когда белые нитки наружу. Несолидно. За это, конечно, не повесят, но и не повысят. Одна морока и камедь. Скорей всего – засмеют.
Я вроде штопора: все глубже беру и глубже.
– Надо вникнуть, – говорю, – не ту натуру имею – начальство позорить. Характер жидкий. Политика или всякие идеи мне до дупы. Нет у меня желания тайгу удобрять. Одну идею уважаю – насчет пива…
Наконец мой грамотей, кончил писанину. Шумно выдохнул, будто дрова колол целый день. Доволен собой, в зрачках искорки.
– Хитер, Федор Степанович, хитер. Тебе не шоферить, в цирке зарабатывать, там ушлые требуются.
Значит, краем уха касался моих слов, значит, какая-то пружинка дрогнула…
Но вслух возражаю:
– Нет. Насчет цирка – это для Петьки Тикана, он пудовыми гирями крестится. А у меня уже плешь… слабак…
Мент провел ладонью по бобрику.
– Ничего, лысый – тоже хорошо, за волосья таскать не будут. Скажи, а почему молчал про след от клея? Вон тот, белый. Его и незрячему видно.
Пришлось правду сказать:
– Держал как козырь.
– Ладно, – говорит, – праздник кончился. Вали домой, мыслитель.
И выписал пропуск.
Хлеб свободы
При выходе из управления, на проходной Федору отдали документы, ключи и прочие вещички.
А перцовку не вернули.
Еще когда следователь выписывал пропуск, у Федора затеплилась надежда: только выйду – глотну, освежусь… И вдруг – облом. Это же надо…
Федор пытался дежурному втолковать: была бутылка, своими руками дал, не распечатана. Но тот устало разъяснил: не положено.
– Где не положена? – настаивал Федор.
– Не положено выносить спиртное.
Ладно. Гиблые разговоры. Не стоит собачиться. Федор откозырял и скорым шагом прочь от серой домины в живые улицы.
Там настойчиво звенькали трамваи, пугали задумчивых прохожих. Солнце уже кончало дневную смену, коснулось крыш.
Беременная, поддерживая живот, не глядя, перебегала дорогу наперерез машинам. Дура баба, могут так шмякнуть – глаза будешь искать на тротуаре.
В глубине деревьев базарили воробьи.
А граждане мельтешат по магазинам, изучают витрины, ловят такси или скучают на скамейках. Не знают, братцы, что это лафа – шататься по городу где вздумается, и руки не надо, по приказу, держать за спиной. Хочешь в парк? Пожалуйте, дыши природой. В бильярд хочешь? – Никаких препон. Тянет на пиво? Если в кармане звенит – твое право. Это и есть вольная воля.
Из открытой булочной сладковато веяло сдобой. Благо, в кошельке осталась мелочь. Федор отгреб продавщице сколько положено и выбрал остроносый хлебец. Горчичным пахнет.
На ходу отщипывал от горбушки кусманчик и улыбался: хлеб свободы!
Пройти мимо Сашкиного дома и не потешить дружка своим приключением Федор не мог.
Дверь открыла Полина. Засветилась удивленной улыбкой. В прихожей приложила палец к губам, прошептала:
– У них там совет. Принимают решение… Я рада, что вы здесь! Вам будет интересно послушать. Постойте…
Она вернулась в комнату, оставив дверь приоткрытой. Федор привалился к косяку, чтоб лучше слышать.
Голос был Васи Бойчука:
– …Нет, ерунда, это не подходит. Надо что-нибудь сногсшибательное, чтоб у них поджилки тряслись! Есть знакомый повар в воинской части. Он для меня что хочешь вынесет.
Сашка засмеялся:
– Вынесет кашу?
– Слушай сюда: он принесет дымовую шашку. Вечером бросаем в окно. У них – переполох, паника… А мы – случайно рядом. Помогаем органам. Ясно? И Федя – вольная птица.
– Ты б еще бомбу туда фуганул. Повар принесет, – заговорил Петро.
– Нет, братцы, только я умею с ними толковать.
– Сашка, да кто тебя станет слушать?! Бывший зэк пришел защищать будущего зэка.
– Петро прав: ты, Сашка, – не тот вариант. Надо устроить пожар…
– Вася, сгинь! Посажу в холодильник …
Федор не стал больше ждать, появился в дверях с огрызком хлеба в руке.
– Федос!.. Ты?
– Почти я.
Потом за круглым столом отхлебывали чай с вишневым вареньем и улыбались. Бисквит не трогали. Говорили мало. Наконец Федор насытился чаем.
– Ну давай, не томи: как было?
Федор хмыкнул:
– Как в сказке. Был заключенным. Обещали припаять «червонец». Считали диверсантом, врагом народа, убийцей. Труп на меня вешали, – и все это за два дня.
За столом молчали.
Петро не выдержал, в голосе – досада:
– Ты, Федя, конечно, герой. Но не гони. По порядку, тихим ходом. С самого начала. Мы не торопимся.
И Федор не спеша, дотошно повел отчет: как вернулся к Павлычу, перцовку принес, а там два неизвестных с красными корочками…
– …В кабинете – следователь в штатском. Все вопросы у него скользкие: где, что да откуда ноги растут? Васей интересовался: что за личность? Про Сашку, конечно, спрашивал. А тебя, Петро, не трогал. Следователь – нормальный пацан. Только, два глаза для него – роскошь. Называл меня по имени-отчеству и смешивал с говном. Простите, Полина.
Полина расставляла блюдца. На столе высокая ваза держала в себе гроздья темного муската, хурму, брюхатые груши.
Но хлопцы неотрывно слушали дружка.
Федор в усладу корешам красочно расписывал событие, продолжал разматывать нить своей истории: какие догадки строил, пока сидел в камере, чтоб понять причину ареста. Переворошил в памяти все передряги, все драки и досадные факты с начала морской службы в Одессе – до бильярда на прошлой неделе.
Мент был уверен, что загнал Федора в пятый угол. Уже видел прибавку к зарплате и новую звездочку на погонах. Не знал, чудило, кого встретил. Мы, если надо, из-под дождя выйдем сухими. Даже этот законник напоследок признал: «Тебе, – говорит, – в цирке работать. Там ушлые требуются!»
Федор закончил свой рассказ. Все оживились, облегченно вздохнули.
– Повезло тебе, Федюк, – радовался Вася, – ох, повезло!
– Это повару повезло, – поправил Петро.
Сашка кричал:
– Я говорил тебе: парады до добра не доведут. Говорил?
Полина напомнила про угощение.
Теперь вишневое варенье и бисквиты, груши и мускат уплетались неудержимо.
– Федь, память у тебя, должен сказать, будто на меди вырезано, – ухмылялся Сашка. – Я не помню про того бухого на дороге. Стерлось начисто. Когда это было?
– Два года назад.
Петро со скатерти сгребал в ладонь крошки бисквита, старательно, неторопливо. Не поднимая глаз, спросил:
– А тот мужик в Одессе, в парке, остался жив?
Федор пожал плечами.
– Кто его знает… Мы разбежались, а он не двигался…
Петро искоса глянул на Федю. Подумал: «Мир тесен…»
День рождения
1
В юности подруги считали Полину излишне строгой, даже высокомерной. Предрекали – при таких качествах все шансы остаться вековухой. С годами ее мнимая суровость и надменность характера обернулись природным спокойствием и сдержанностью.
Полина знала, она нравится мужчинам. Возле нее постоянно порхали различные субъекты: назойливые хваты с четким прицелом – сначала постель, потом будет видно. Другие вели долгие разговоры, вежливо обхаживали, но с теми же намерениями, без обязательств.
Оттого привычными стали Полине мимолетные услуги молодых или уже потертых годами, их желание взять аккуратно под локоток – как правило, без особой надобности. Когда уступали ей место, у них даже голос менялся, и Полина улавливала эти переливы. И хотя в троллейбусе бывало немало блондинок с видной фигурой, взгляд останавливался почему-то именно на ней.
Вот и сейчас юркий таксист по собственному почину подхватил в обе руки Полинину поклажу, понес на второй этаж.
Дверь была не на замке, как договорились позавчера с Сашей, и таксист занес вещи в прихожую. Полина пыталась отблагодарить, но он отнекивался, блеснул металлическим зубом:
– Счастливо оставаться!
– Постараюсь! – отозвалась Полина.
В гостиной включила свет и – оторопела.
Первая мысль была – таксист ошибся квартирой, зашла к чужим. В такой комнате не живут, все наброшено, опрокинуто, блестят осколки зеркала, разбитая бутылка, какие-то бумажки разбросаны на полу, у перевернутого стула остались две ножки…
Она уже намеревалась выйти, но вдруг по скособоченной репродукции на стене, поняла: квартира ее. Это бред, быть не может, не должно, кошмарный сон… Господи… Но под подошвой, как только в яви бывает, крошилось стекло… Осторожно ступая среди развала, приблизилась к столу и увидела ноги в носках. Саша лежал между креслом и окном.
