Шанхай - Ёкомицу Риити

– Кто это?

– Так это же Фан Цюлань, недавно о ней говорили – коммунистка, помнишь? Стоит только ей пальцем пошевелить, как здесь все разом остановится. А в последнее время эта Фан Цюлань якшается с хозяином о-Рю и его людьми. Просто ужас какая бестия!

– Ясно, но почему она здесь?

– Так ведь никто, кроме меня, не знает о ее делах. Честно, мне даже приятно соперничать с такой женщиной. Помяни мое слово, рано или поздно ее непременно прикончат.

Некоторое время Санки внимательно следил за Фан Цюлань, стараясь не поддаться очарованию ее красоты. Пот с частичками хлопка потек по его затылку. Из-под вертящегося вала выплыли пропитанные маслом рукавицы и одна за другой упали под ноги Санки. Такасигэ тут же хлопнул его по плечу и громко сказал по-китайски:

– Сейчас на этой фабрике заработная плата выше, чем в других иностранных компаниях. И тем не менее ее требуют увеличить еще на десять процентов. Осознаёшь теперь, в каком положении я нахожусь?

Санки кивнул, понимая, что Такасигэ сказал это лишь для того, чтобы услышали окружающие. Оглянувшись, он тихо заговорил уже по-японски:

– Чтобы управлять такой фабрикой, строгость и точность не нужны. Единственное действенное средство здесь – циничное вранье. Кто победил, тот и прав, вот так. Стараюсь, как видишь, изо всех сил.

Они перешли из красильного цеха в прядильный. В коридоре среди гор хлопка торчали тюрбаны притаившихся полицейских-индийцев.

– Санки, здесь много опасных типов, поэтому держи пистолет наготове.

В фабричном чаду меж рычагов плавали неподвижные лица рабочих. Как бурлящие волны, накатывали поглощаемые машинами горы сырья.

Захваченный зрелищем взвихренного хлопка, Санки задумался. Это предприятие существует во имя производства или во имя потребления? Эта мысль, как мотылек, металась между двумя противоборствующими идеями. Китайским рабочим он сочувствовал. Но Китай богат сырьем. Если из сострадания это сокровище оставить нетронутым, что тогда станет с прогрессом? Во имя прогресса капитал пользуется различными методами и осваивает сырьевые запасы. Если трудящиеся ненавидят рост капитала, так что же, значит, бунтовать?

Сжав рукоятку пистолета, Санки обвел глазами рабочих.

Если его родина не будет использовать китайцев, то, несомненно, вместо нее это будут делать Англия и Америка. Если Англия и Америка станут использовать китайских рабочих, то вскоре они наверняка доберутся и до японских. Тогда всему Востоку придет конец.

Санки вспомнил о телеграмме из Ланкашира, поступившей сегодня в торговый отдел. Там открылся съезд промышленников, где обсуждались меры поддержки английского хлопка. В результате группа промышленников из Манчестера в сотрудничестве с представителями Ланкаширского съезда обратилась к правительству с требованием повысить таможенные пошлины на ввоз в Индию зарубежных хлопчатобумажных тканей.

Санки знал, в чем состоит смысл такого английского меркантилизма. Несомненно, эти действия направлены на оказание давления на японский текстиль. Англичане охвачены паникой из-за того, что японский капитал, шаг за шагом продвигающийся в Китай, неуклонно теснит английские товары в Индии – в первую очередь продукцию Ланкашира, – а ведь это единственный рынок сбыта для англичан. Тем временем в Китае на японских текстильных предприятиях среди китайских рабочих нарастает марксистская пропаганда. Капитал Японии оказался зажатым в клещи. Санки представил себе радостное лицо американца. Затем – еще более радостное лицо русского.

Крах либерализма и торжество марксизма. Воздушный змей Японии пытается лавировать среди этих ветров.

Теперь Санки слоняется тут с пистолетом в кармане, и ничего другого ему не остается. Если поразмыслить, то единственное, во что он может выстрелить, так это в небо. Но пока он находится на фабрике, опасность все сильнее с каждым мгновением. И во имя чего этот бесполезный риск?

Только ради того, чтобы защитить брата его возлюбленной.

Он по пятам следовал за Такасигэ, подавленный выпавшим им на долю испытанием.

В это время южный коридор, выходящий к реке, охватило зарево. Такасигэ обернулся. В одно мгновение фабричные окна стали дырявыми от пуль.

– Началось! – вскрикнул Такасигэ и бросился в сторону чесального цеха.

Санки рванул вслед за ним. В цеху под женские вопли лопались лампочки. В воздухе, словно дубинки, проносились ткацкие челноки. Группа обезумевших женщин металась среди станков. Заглушая крики, непрерывно выла сирена.

Санки заметил молодого громилу среди мятущихся женщин. Взмахнув белым флажком, он швырнул в недра машины какую-то железяку. Полицейский-индиец накинулся на него сзади, тюрбан свалился с его головы. Толпа работниц ринулась к выходу. Зажатые в узком проходе, женщины толкались, кричали и дрались друг с другом. Лампы лопались одна за другой. Через разбитое окно зарево от горящего в коридоре хлопка осветило все вокруг. Осажденный дерущимися огромный станок еще мерцал лампочками. Санки пытался высмотреть в окне коридора Такасигэ, но видел только как в полосах света пробегают люди с искаженными лицами. Хлопковая пыль плясала над головами. В счетчик метража попал камень, во все стороны брызнуло стекло. Порвался игольчатый кошель на чесальной машине, из него посыпались иглы. Женщины вопили так громко, будто фабрика вот-вот провалится под землю. Люди метались, сталкиваясь головами. Туман, извергаемый гидропультом, густо растекался в клокочущем человеческом месиве.

Выбежавшие из чесального цеха работницы наткнулись на пламя и гурьбой ринулись обратно на Санки. Два разнонаправленных потока столкнулись у выхода. Санки заметил лицо Фан Цюлань, мелькнувшее в водовороте охваченных паникой женщин. «Если бунт зародился здесь, среди рабочих, то почему у нее такой удрученный вид? – подумал Санки. – Должно быть, мятеж стал для нее неожиданностью».

Санки стоял, прижавшись к стене, и пристально наблюдал за приближающейся к нему Фан Цюлань. Рядом группа работниц столкнулась с новой толпой, хлынувшей из дверей. Санки обдал кислый запах дерущихся женщин. Пошатываясь, он не отводил глаз от Фан Цюлань. Та то показывалась, выплывая из дико орущей толпы, то исчезала в ее волнах. Ему страстно захотелось, чтобы этот водоворот приблизил его к ней. Пламя, разгораясь, перебросилось от кип бракованного хлопка на крышу коридора. Пытаясь выбраться, женщины навалились на железную дверь запасного выхода. Но та выдержала напор толпы, и та вновь отпрянула назад, под горящую крышу. Санки наконец сообразил, что и ему грозит опасность. Он попытался вырваться из этого круговорота, чтобы пробраться к выходу, однако стиснутый со всех сторон чужими плечами, он не мог высвободить даже рук. Каждый раз, когда за спиной раздавался стон, волосы на его затылке шевелились. К телу прилипла, словно присосалась, насквозь пропитанная потом одежда. Он снова попробовал отыскать Фан Цюлань. В спутанных волосах обезумевших женщин застряла хлопковая вата. Как рыбы, всплывшие кверху брюхом в кипятке, блестели серьги, сверкая в отблесках пламени. Отхлынувшая масса людей вновь навалилась на Санки, и он покачнулся. У него на глазах толпа внезапно просела, как будто часть ее куда-то засосало. В образовавшуюся воронку люди ныряли один за другим. С новой силой начал бушевать смерч из людских тел. Пытающиеся встать топтали лежащих, но и их опрокидывала пятящаяся толпа. Перед Санки на краю отступающей волны всплыло лицо Фан Цюлань. Протиснувшись к ней, он прижался подбородком к ее плечу. Но чрезмерные усилия перевернули его, как лодку. Он не смог сдержать натиска сзади и повалился наземь между чужими телами. За ним упала Фан Цюлань. Он обхватил ее и попытался встать, но сверху на них кто-то рухнул, саданув Санки ногой по голове, и их тела снова погрузились в просвет между мечущимися людьми. Он сжимал Цюлань в объятиях. Руки цеплялись за ноги. Обувь застряла под мышками. Однако Санки уже не обращал внимания на крики вокруг. Они, как погруженные на дно моря моллюски, должны были выждать время, чтобы всплыть. Санки сжался в комок, превозмогая мучительную боль. Голова Цюлань билась у его живота. Все его сознание было сосредоточено на ней, словно граммофонная игла в мире остановившихся звуков.