Шанхай - Ёкомицу Риити

26

Санки ел, сидя перед разбитым зеркалом. На стене висел телефон, по которому давно никто не звонил, а позабытый всеми календарь выставлял напоказ прошлое. В цветочной вазе поникли увядшие ирисы. Санки старательно стирал воспоминания о Фан Цюлань. Он вяло свесил руки по обе стороны стула, закрыл глаза и принюхался к запаху пищи, долетавшему с лестницы. Там кипела обычная простая жизнь. Чего же он хочет? После встречи с Фан Цюлань все его желания пропали. Санки взглянул в зеркало. Лицо – как у мертвеца под толщей воды.

Подошла официантка-японка, от скуки подражая грациозным манерам аристократок. Рот девочки, сидящей на мостовой и выгрызавшей из свиной кости остатки мяса, облепили зеленые мухи. Стоя в кузове грузовика и почти доставая до крыш головами, промчался английский военный оркестр. Сквозь дым от кипящей в котлах смолы прорвалась толпа освещенных огнем босоногих рикш. Перед собой, на полутемном краю круглого стола, Санки заметил пену от сидра, вытекшую через край бутылки.

Он вновь вспомнил погром, пережитый вместе с Фан Цюлань. Это была не простая забастовка. Фан Цюлань сказала, что она будет постепенно разрастаться. Да, это так. Она даже может перерасти в межнациональную войну в этом городе.

Он встряхнул бутылку. Пена… Пена появляется, когда сжатый воздух прорывает толщу жидкости и вырывается на свободу. Так же и сила китайских рабочих, сплотившихся под командой таких, как Фан Цюлань, зародилась в низах его компании, преодолела совет мастеров, в котором представлен Такасигэ, прорвалась через совет управляющих и, разбив вдребезги совет руководителей филиалов, добралась до совета директоров. Требования рабочих советом были отвергнуты. Профсоюз рабочих действовал независимо от всех. По его указанию работа на фабрике была остановлена. Вслед за тем и началась большая забастовка. Почти все шанхайские фабрики японской текстильной компании пострадали от пожаров. Скоро, вероятно, начнется бойкот японских товаров. Английские и американские компании, вооружившись поддержкой своих многочисленных церковных организаций, опутавших сетями всю страну, несомненно, будут подстрекать китайцев к сплоченности ради расширения торгового рынка собственных стран.

«Однако что же Россия?»

Россия, безусловно, следует за Англией и Америкой, подливая масла в огонь. Санки представил себе неслыханные беспорядки, в которые скоро будет втянут местный сеттльмент. Если Фан Цюлань убьют, то именно тогда. Наверняка ее прикончат руками китайских военных, пляшущих под дудки капиталистов трех стран – Японии, Англии, Америки.

Однако для Санки этот огромный политический водоворот на Дальнем Востоке не казался таким уж масштабным. Он походил на сложившуюся легко и просто головоломку. Наблюдая, как сигарный лист мягко продавливается под его пальцами, он подумал, что для него самого действительность прямо сейчас – это сухие листья сигары. Или, может быть, головоломка?

27

Когда пришел Коя, Санки уже избавился от преследовавших его с прошлой ночи мечтаний о Фан Цюлань.

– Ты такой радостный. И твоя улыбка что звериный оскал.

Коя помахал тростью и заулыбался.

– Значит, я зверь? Зверь? Я со вчерашней ночи никак не могу стать человеком. Но сперва надо стать хорошим человеком.

Вздохнув, Коя пригляделся к Санки:

– Что случилось? Мой соперник Санки совсем сдулся, да?

– Да. Ни на что не годен. Подцепил марксистскую заразу.

Коя отпрянул от Санки и выпрямился:

– Да ты что?!

– Ага.

– Так ты, парень, несчастнее зверя. Живешь, не видя ничего хорошего, одни лишь человеческие беды. А раз так, то и сам попадешь в беду.

– Если б не было таких, как ты, марксизм бы не понадобился.

– Не будь идиотом! Люди счастливы лишь потому, что есть несчастные. Зачем стараться, делать несчастных счастливыми? Пусть люди воюют друг с другом, мне все равно. Если я о себе не позабочусь, то кто обо мне позаботится? Идем. Сегодня вечером отправимся туда, где обитают боги. Я настаиваю.

Они спустились по лестнице. В узком проулке на мостовой темнели пятна крови. У арки в безлюдный двор валялся убитый китаец. Они остановились. Кровь все еще стекалась в лужицу вокруг брошенного испанского ножа с темно-синей резной рукояткой. Коя переступил через труп.

– Вот так мы преодолеваем преграды – если не убираем с дороги, так перепрыгиваем.

На Кою было приятно смотреть – такой энергичный!

– Так ты говоришь, что своими руками готов расправиться с марксизмом? – уточнил Санки.

– Разумеется. Если вот таких покойников станет слишком много, марксизм только окрепнет из-за этого. Мы не те простодушные ребята, которые полагают, будто прибыль капиталистов снижает покупательную способность. Марксисты забывают про диалектику, согласно которой машина всегда порождает машину. Вот такой примитивный принцип. Как ни старайся, капитализм не погибнет! Кстати, послушай, может, подумают, что это мы его убили? Пошли отсюда скорее!

Коя окликнул рикшу и, довольный, поехал один, оставив Санки.

– Я в баню. Пока!

Санки внезапно стало жутко одному и почудилось, что у безлюдного двора склонился над трупом чей-то призрачный силуэт. На углу переулка, где чащобой громоздился сахарный тростник, Санки свернул на боковую улицу. В темном проеме между зданиями маячили обнаженные тела – это были русские танцовщицы. Чтобы забыть о покойнике, он купил билет и присел в углу на корточки. Прямо перед его глазами разворачивалось великолепное зрелище голых русских аристократок. Цветы герани в зубах танцовщиц, растекаясь алыми пятнами по складкам губ, казалось, прорастали из их тел. В зеркалах, с трех сторон ограждавших сцену, отражались бесчисленные кожевенные мастерские.

В мрачной глубине квартала Санки сейчас наблюдал новый виток падения. Эти танцовщицы больше не испытывали плотских влечений. Они торжествующе смеялись, вдохновляя на новую жизнь тех, кто, пережив нравственное падение, оказался здесь. Архитектура тел, танец нигилизма, наши предшественники – о, разве именно теперь они не сияют по-настоящему, во всем своем великолепном блеске? Банзай! – Санки невольно поднял подвернувшийся под руку стакан и осушил его. Внезапно скопление тел – этакая фабрика шкур, настоящая кожевенная мастерская – стремительно искривилось и превратилось в туннель. Высунув язык, как верблюд, по этому тоннелю пополз китаец с бритой умасленной головой. На бледной блестящей коже отражался наклоненный цветник, полный инжира. В современном мире зрелище уже не доставляет истинного наслаждения, если не смотреть на него снизу вверх.

Когда тоннель вновь стал искажаться, Санки оглянулся. Он увидел животных, прилипших, как присоски, к комковатым застывшим лицам зрителей. В этой волнующейся, шевелящейся массе ему виделись очертания варварской цивилизации.

28

Кожа Кои размякла от пара. О-Рю делала ему массаж, на ее теле сквозь стекающую мыльную пену проступала оттененная влажным красноватым блеском татуировка полосатого как тигр паука. Поглаживая паучьи лапы, Коя спросил:

– Скажи, из-за чего ты уволила о-Суги?

– А, ту девчонку! Так она ни на что не годилась.

– Выходит, так ей и надо?

– Ну да.

– А как же чувство ответственности?

– Я сделала из нее человека, пусть будет благодарна!

«Ну и змея», – подумал Коя. Зловещая татуировка о-Рю сияла во всей своей красе. «Вообще-то, – кто кого моет?»

– Послушай, ты меня моешь или своего паука? – спросил он.

– Ну извините! Вот такая, значит, ваша благодарность…

– Уж и спросить нельзя? Похоже, будто ты́ меня наняла.

О-Рю влепила ему пощечину. Отпрянув, Коя оттолкнул ее, и началась обычная их возня в клубах влажного пара.

Отдышавшись, Коя вспомнил Фан Цюлань из «Сарацина». Подчеркнуто вежливо он спросил:

– Мадам, не приходит ли к вам сюда китаянка по имени Фан Цюлань? На днях я услышал о ней от Ямагути…