Шанхай - Ёкомицу Риити

В полутьме Санки показалось, что Мияко взмахнула руками. Положение было дурацкое. Он сравнил ноги Ольги и Мияко, после чего придвинулся к ней и взял альбом.

– Ну, что теперь? – сказала Мияко и забрала альбом.

Он почувствовал насмешку, всплывшую в уголках ее губ, и неожиданно обнял ее. Марсельские волны[37] ее волос хлынули на спинку дивана. Сотрясаясь всем телом от смеха, она шлепнула Санки по лбу и сказала:

– Ах, так и вы не прочь! Я совершенно утратила бдительность!

Мияко залпом осушила свой стакан и выплюнула в лицо Санки лепестки белой орхидеи. Подушка заскользила по дивану. И вскоре тихо зашуршали изящные китайские туфельки Мияко, сминая носками серебряную вышивку на покрывале.

Санки вдруг ощутил опасность. Вскочив, он посмотрел в зеркало. Это что еще за вульгарная рожа? Поняв, что Мияко, несомненно, разглядела в нем похоть, он растерянно уставился на нее.

Она подоткнула под бок подушку и громко расхохоталась.

– Не переживайте. Не надо, оно того не стоит. Вы ошибаетесь, если думаете, что можете добавить мне огорчений! Идите-ка сюда. Посмотрите в зеркало, какое у вас перепуганное лицо.

Санки догадался, что его водят за нос. Но откуда же тогда взялось это уродливое лицо в зеркале? Он осторожно подсел к Мияко.

– Светает понемногу.

– Вот и ладно. С тех пор как вы увидели меня, вы думали только о том, как бы мне не поддаться. Как бы вы ни старались обмануть меня, пытаясь спорить, отныне это все бесполезно. Хватит! Я больше не буду вам сопротивляться.

Сердце Санки оборвалось. Теперь в опасности была уже не его плоть, а сама душа. Он поднялся:

– Я, пожалуй, откланяюсь. До свидания.

Мияко молчала, застигнутая врасплох. Санки повернулся, чтобы выйти.

– Господин Санки, хоть и рассвело, я не могу теперь остаться одна! Разве вы не знаете правил приличия?

Шагнув к дивану, Санки наступил ногой на альбом, валявшийся на ковре.

– Ночь уже закончилась, извините. Как-нибудь в другой раз.

Он вышел из дому и быстро пошел по улице, над которой занимался бледный рассвет. Он в очередной раз продемонстрировал свою застарелую болезнь: столкнувшись с проблемой, просто бежать от нее.

22

На дне затяжного дождя смутно изгибались рельсы ночи. Среди кирпичных трущоб неслышно, как тень, двигался ободранный фургон. Под аркой, прислонившись к стене, одинокая проститутка-метиска не сводила глаз с угла залитой дождем улицы. Перед ней на зонте газового фонаря лежали сморщенные гниющие цветы акации. Из узкого прохода между зданиями в ореоле брызг показались светящиеся фары, мимо провезли пьяного с раззявленным ртом.

Поравнявшись с проституткой, Санки свернул в переулок. Там, в закопченной распивочной, варилось, пузырясь, его любимое блюдо – потроха. Под маленькой лампой хозяйка забегаловки промывала глаза тряпкой, смоченной в растворе борной кислоты, и прислушивалась к шуму дождя. В этот час здесь не было посетителей.

В ожидании Такасигэ Санки заказал лаоцзю. Отсюда они вдвоем должны были пойти на фабрику, чтобы проверить ночную смену.

В глубине помещения за кастрюлей с медленно закипавшими потрохами отбрасывала тусклое фарфоровое сияние голая голова китайца. Санки вздрагивал не только от водки, но даже от звука капающей с марли воды. Перед ним, прислонившись к кирпичному столбу и закрыв глаза, курил трубку другой китаец. На кончике трубки, подрагивая, как тянучка, хлюпала дымящаяся капля опиума. Свиные ноги, кое-где покрытые щетиной, выставили из кастрюли потрескавшиеся копыта.

– Эй! – Санки вздрогнул, услышав за спиной голос Такасигэ, и обернулся.

Тот выпалил, едва переводя дух:

– Послушай, меня преследуют, поэтому я надеюсь на твою помощь. Завтра будет действительно страшно – похоже, начнется! Пошли в участок, нужно позаботиться о безопасности. Ох, просто голова кругом!

Итак, завтра забастовка.

– Идем прямо сейчас?

– Ну да! – С этими словами Такасигэ взял у Санки чашечку с водкой и залпом выпил. – Даже если забастовка объявлена, то какое-то время мы продержимся. Здешние люди одержимы несгибаемым китайским духом. Но знаешь, странное дело, – компания на ладан дышит, а меня больше занимает фотография буйвола, которую я сделал прошлым вечером!

– Может, как-нибудь обойдется? Давай останемся здесь, будем пить…

– Нет, ты что! Если начнется забастовка, то и другие компании рухнут одна за другой, как карточные домики. Сейчас я, можно сказать, отвечаю за судьбу нашего влияния здесь, в Китае. Если, как ты предлагаешь, я буду пить водку вместо того, чтобы разруливать ситуацию, то стану изменником родины!

– Ладно, давай хотя бы еще по одной.

Они склонились друг к другу. Такасигэ пригубил из чашечки, подняв согнутую руку и пристально следя за дрожащей каплей опиума на кончике трубки китайца.

На тарелке горой лежала источенная личинками свиная печень. С водкой смешался запах опиума. По кирпичному столбу медленно заскользила вниз бритая голова, отбрасывая тусклое сияние, и китаец, зацепившись ухом за выступ, очухался. Закопченная маленькая лампа уныло фыркала.

– Да, забыл сказать, – начал Такасигэ и, нахмурившись, умолк.

Санки какое-то время пристально разглядывал губы Такасигэ, прижавшиеся к чашечке.

– Муж Кёко умер.

Сердце Санки замерло. Грудь охватил невероятный, рвущийся через край восторг. Пытаясь скрыть радость, он наклонил голову. Но в следующее мгновение ощутил себя набухшим водой бревном, неуклонно погружающимся на дно.

«Даже если я займу место мужа Кёко, у меня нет денег. Нет положения. Нет возможностей. Единственное, что у меня есть, – любовь».

И тут ему показалось, что Такасигэ молчит из жалости к нему. Из-за этого в нем вспыхнуло негодование. Кровь ударила в голову – ведь он отказался от Кёко, младшей сестры Такасигэ. И сразу перед глазами закружились лица женщин, которых он отверг ради нее: о-Рю, Ольга, о-Суги, Мияко – словно хлопья пены на поверхности воды…

– Вот, уже наступила ночная смена. Послушай, сегодня ночью опасно, нечего тебе идти одному. И не отставай от меня, слышишь?

Такасигэ поднялся, нащупал в кармане пистолет и вышел на улицу. Санки последовал за ним. Он решил, что именно сейчас с Кёко, которую он втайне любил, нужно окончательно проститься.

«Но увидеть бы ее еще разок».

Под дождем прошла пара японских патрульных с горнами под мышкой. Такасигэ наклонился к Санки и прошептал:

– На этот раз забастовка будет серьезной.

– Так тем и интересней, правда?

– Ну да, ну да…

Они сели в коляски и помчались на фабрику.

23

Хлопок, низвергающийся водопадом из круглой трубы. Крутящийся вал. Лавина хлопка, несущегося мощным потоком. Поднимая вихрь, вибрировала башня машины, напоминающая каменную пещеру. Порхая в воздухе, кружились, будто гонимые взмахами крыльев, клочья хлопковой вата. От брызг, извергаемых гидропультом, ленту транспортера затянуло туманом. Стройными рядами бежали по цепким шестеренкам бесчисленные нити. Заступила ночная смена.

Санки, увлекаемый Такасигэ, перешел из чесального цеха в красильный. В густой чаще железных труб, цепляясь за их ответвления, расползался туман. Вращалось всей своей махиной скопище громоздящихся вперемежку валов.

Санки заткнул уши от нестерпимого грохота. Из паровой машины шквалом налетел вихрь горячего воздуха.

Такасигэ отряхнул с лица хлопья хлопка и указал на одну из работниц:

– Видишь? Вот так целый день за сорок пять сэн[38].

Под водопад транспортера, как рыбы, ныряли друг за другом женщины с мешками на плечах. В просветах между станками сверкали их серьги.

– Вон в том углу есть узкий проход. Вот там, с того боку. – Такасигэ вдруг смолк.

Из гущи извивающихся лианами труб на Санки пристально смотрела какая-то поразительно красивая женщина. От ее взгляда веяло опасностью, как от нацеленного прямо в лицо пистолета. Санки прошептал на ухо Такасигэ: