Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надежда, конечно, заключалась в том, что операция должна поддержать новый мировой порядок и сдержать других потенциальных противников: у США не было никакого желания быть вечным пожарным в мире. Однако периодическая склонность Буша к пьянящим выражениям создавала иное впечатление. Например, 6 марта 1991 г., в эйфории после победы, он сказал Конгрессу, что это будет «мир, в котором свобода и уважение прав человека найдут пристанище среди всех наций»[1521]. Месяц спустя он заявил, что новый мировой порядок определяет «ответственность, налагаемую нашими успехами» для «сдерживания агрессии и достижения стабильности», потому «что делает нас американцами, так это наша приверженность идее, что все народы в других странах должны быть свободными»[1522]. Неудивительно, что многие хорваты, словенцы и албанцы приняли такую риторику за чистую монету. Но для США и Запада назревающий балканский конфликт в конечном счете был внутренним югославским делом, а не нарушением международного права, и не представлял собой повода для вмешательства извне, тем более военными средствами и без советской поддержки[1523].
Это, конечно, не исключало возможностей дипломатии. В последней отчаянной попытке сохранить единство Югославии Бейкер 21 июня 1991 г. отправился в Белград на двенадцатичасовой марафон со всеми шестью участниками. Он решительно поддержал декларацию, принятую двумя днями ранее на первом заседании Совета министров СБСЕ в Берлине, в которой они выразили «дружескую озабоченность и поддержку демократическому развитию, единству и территориальной целостности Югославии» и призвали к продолжению диалога между всеми сторонами «без применения силы». Затем Бейкер ясно дал понять словенцам и хорватам, что их декларации о независимости не будут признаны США, и они будут привлечены к ответственности, если вспыхнет насилие. Он даже в частном порядке указал премьер-министру Югославии Анте Марковичу, что использование Югославской народной армии (ЮНА) для насильственного предотвращения контроля Словении над ее пограничными постами может быть логичным решением. Не было никаких разговоров о каких-либо репрессиях США, военных или иных, в случае насильственного подавления движений за независимость, хотя Бейкер предупредил Милошевича о том, что его будут рассматривать как изгоя, если он будет упорствовать в своей сербской экспансионистской программе[1524].
Неудивительно, что ничто из этого не оказало особого влияния на главных героев: лидеры Словении и Хорватии по-прежнему были настроены на провозглашение независимости, а Милошевича это не отвратило от попыток остановить их. Действительно, очевидное уклончивое поведение Бейкера скрывало реальную предвзятость по отношению к Милошевичу. Роберт Хатчингс, директор по европейским делам Совета национальной безопасности отметил: «Предостерегая в равной степени от односторонних деклараций независимости и применения силы для сплочения федерации, мы, казалось, санкционировали последнее, если словенцы и хорваты прибегнут к первому»[1525]. Милошевич теперь также знал – не в последнюю очередь потому, что Главнокомандующий объединенными силами НАТО в Европе открыто заявил в июне, что Альянс «не будет вмешиваться в Югославию» – что Америка не намерена сама применять силу, чтобы остановить его[1526].
Записи в дневнике Буша совершенно ясно выражали его собственные чувства. Он был уверен, что национальные интересы не требуют от Америки, после двух мировых и одной холодной войны, вести еще одну, хотя бы и региональную, войну в Европе в конце ХХ в. – особенно в регионе, не имевшем значительной экономической или стратегической ценности, но которая, вероятно, будет стоить многих жизней. Это также соответствовало внутреннему давлению, особенно со стороны демократов, на то, что пришло время извлечь выгоду из «дивидендов мира» после окончания холодной войны, проводя более сдержанную внешнюю политику. Президент написал 2 июля 1991 г.: «Югославия балансирует на грани гражданской войны… Это тот случай, когда я сказал людям наверху: ”Мы не хотим спускать собаку в эту драку”… Концепция, согласно которой мы должны решать каждую проблему во всем мире, является безумной. Я думаю, что американский народ это понимает. Я не хочу выглядеть изоляционистом; я не хочу поворачиваться спиной к желаниям многих этнических американцев, выходцев из этой части мира; но я не думаю, что на нас можно рассчитывать при решении проблем в любой точке мира»[1527].
В то время как Вашингтон был рад держаться подальше от Югославии, Европа была готова ответить на этот призыв. После «Бури в пустыне» многие лидеры ЕС почувствовали необходимость быть более настойчивыми в международных делах. А переговоры об экономическом, валютном и политическом союзе, приведшие к Маастрихтскому саммиту в декабре 1991 г., породили ожидания европейской сверхдержавы. Формальной трансформации более свободного Европейского сообщества в более тесный Европейский союз – то есть ЕС-92 – исполнился лишь год. Казалось, что это был шанс показать «Европу» как независимую силу, говорящую и действующую единым голосом, особенно в условиях кризиса, затронувшего европейскую страну[1528]. «Это час Европы, а не час американцев, – сказал Жак Поос, министр иностранных дел крошечного Люксембурга, помпезно заявив об этом 28 июня 1991 г. в качестве председателя Совета ЕС по иностранным делам. – Если какая-то проблема и может быть решена европейцами, так это югославская проблема. Это европейская страна, и это не зависит от американцев. Это не зависит ни от кого другого»[1529].
Проблема заключалась в том, что политика ЕС, как и политика СБСЕ, отражала ее собственное прошлое и находилась в ловушке этих исторических ограничений. Сообщество возникло как мирный проект, возведенный на руинах двух мировых войн в попытке укротить агрессивный национализм. Это оставалось его целью. Нельзя допустить, чтобы югославский кризис испортил перспективу стабильной и мирной объединенной Европы после окончания холодной войны. Действительно, существовали опасения, что конфликт может оказаться повторением событий начала ХХ в., когда Балканы были пороховой бочкой Великой войны, которую американский дипломат Джордж Кеннан охарактеризовал в 1979 г. как «величайшую основополагающую катастрофу этого столетия»[1530]. Совершенно неверно оценивая ситуацию на местах, западные лидеры надеялись, что, если бы югославов можно было убедить принять это европейское видение для себя, они, несомненно, отказались бы от своей первобытной воинственности.
Имелось также и более практическое соображение. Что касается расширения ЕС, то единую Югославию было легче интегрировать, чем шесть небольших отдельных стран. Таким образом, ЕС использовала членство в Сообществе в качестве пряника для югославов, чтобы они изменили свое поведение весной 1991 г.[1531] От имени ЕС в мае Жак Делор и Жак Сантер предложили экономическую помощь в размере 4–5 млрд долл., но при условии, что Югославия останется единым рынком, с единой армией и
