Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

– Вернулись, – отвечал Циньтун. – К матушке Шестой направились.

– Ну, скажите, пожалуйста! Нет у человека никакого понятия о приличии! – возмущалась Юэнян. – Его тут ждут, а он, видите ли …

Ли Пинъэр сразу же поспешила к себе.

– Тебя сестрица Вторая ждет, – обратилась она к Симэню. – У нее ведь день рождения сегодня, а ты зачем-то ко мне идешь.

– Я пьяный, – Симэнь улыбнулся. – К ней завтра.

– Так уж и пьяный, – не унималась Пинъэр. – Пойди и выпей хоть чарочку. Ведь она обижаться будет.

Она толкнула Симэня. Он, шатаясь, побрел в дальние покои.

Ли Цзяоэр поднесла ему кубок вина.

– Так до сих пор один там и просидел? – спрашивала Юэнян.

– Нет, мы с братом Ином пировали, – отвечал Симэнь.

– Ну так и есть! Я ж говорила: не будет человек сам с собою пировать.

Симэнь присел ненадолго. Потом кое-как поднялся и побрел опять к Ли Пинъэр. Надобно сказать, что Симэнь не остыл и после Ван Шестой. Снадобье чужеземного монаха все не давало ему покоя. Он был готов к схватке, а потому, когда Инчунь помогла ему раздеться, пошел прямо к постели Пинъэр и хотел было лечь.

– Ступай! – упрашивала его Пинъэр. – Зачем пришел? Видишь, я уже с Гуаньгэ легла. Ребенок только успокоился и сладко спит. А мне нездоровится. Неудобно, истечения у меня. Ступай к кому-нибудь еще, не все ль равно! Что тебя сюда тянет?

– Вот странная! – Симэнь обнял и поцеловал Пинъэр. – Я с тобой хочу.

Он показал ей на свои доспехи.

– Ой! – воскликнула пораженная Пинъэр. – Откуда такая мощь?

Симэнь засмеялся и рассказал о снадобье чужеземного монаха.

– Страсть погубит меня, если ты мне откажешь, – заключил он.

– Ну, как же я могу? – говорила Пинъэр. – У меня второй день как истечения. Вот пройдут, тогда и приходи. А сейчас иди к сестрице Пятой, не все ль равно.

– Сам не знаю, почему, – пояснил Симэнь, – но сегодня у меня желание быть именно с тобой. Умоляю тебя. Попросила бы служанку. Она тебе воды принесет, а потом мне позволишь, а?

– Смешно мне глядеть на тебя! – отвечала Пинъэр. – Где-то целый день пропировал, пришел пьяный, а теперь пристаешь. Что ни делай, все равно я ж нечистая. А ведь нельзя нечистой женщине ложиться с мужчиною. Не к добру это. А умру, тоже меня будешь искать?

Как она ему ни отказывала, ей все-таки пришлось послать Инчунь за водой и после омовения возлечь с Симэнем. И вот что удивительно. Стоило им только приступить к делу, как крепко заснувший после убаюкивания Гуаньгэ тотчас же проснулся. Так повторялось трижды, и Пинъэр вынуждена была кликнуть Инчунь, чтобы та позабавила младенца барабанчиком. Потом его унесла кормилица, и они смогли отдаться усладам сколько хотели.

– Поосторожней, милый! – просила Пинъэр. – У меня сильная боль внутри.

– Если тебе больно, я брошу, – сказал Симэнь и взял со стола чашку чаю промочить горло.

Тут и сражение подошло к концу.

Да,

По телу в темноте укромнойРазлита нега страсти томной.

Вот когда Симэнь понял, насколько чудодейственно снадобье монаха. Пошла третья ночная стража, когда они уснули.

А пока перейдем к Пань Цзиньлянь.

Когда она узнала, что Симэнь пошел к Пинъэр, ей стало ясно, кто утащил узелок и где он находится. Она кусала губы своими белыми, как серебро, зубами, потом заперлась и легла спать.

Юэнян положила у себя наставниц Сюэ и Ван. Монахиня Ван потихоньку вручила Юэнян обещанную вытяжку из детского места младенца мужского пола, приготовленную вместе со снадобьем, взятым у монахини Сюэ.

– Выберете день жэнь-цы, – учила хозяйку наставница Сюэ, – примете с вином и возляжете в тот же вечер с супругом. Понесете непременно. Только никому чтоб ни слова!

Юэнян поспешно убрала снадобье и поблагодарила монахиню.

– Как я вас ждала в первой луне, мать Ван! – говорила она. – А вы так и не появились.

– Легко сказать, матушка! – отвечала монахиня Ван. – Я вам говорила: ждать придется. Вот и пришла. По случаю рождения матушки Второй с наставницей Сюэ вместе пожаловали. Спасибо говорите наставнице. Как трудно такое средство-то добыть, знали бы вы, матушка! Хорошо, у одной тут первенец мужского пола родился, а рядом как раз мать наставница оказалась. Три цяня пришлось бабке незаметно сунуть. Только бы добыла. Мы вам это место в квасцовой воде проваривали, в порошок толкли, потом, как и полагается, в двух новых черепках с изображением уток выпаривали, через сито пропускали, в наговоренной воде разводили.

– Сколько ж я хлопот доставила вам, мать наставница Сюэ, и вам, мать Ван! – говорила Юэнян, одаривая каждую двумя лянами серебра. – Если будет все благополучно, я вам, мать наставница, поднесу кусок желтого атласу на рясу.

Монахиня Сюэ в знак благодарности сложила руки на груди.

– Как я вам признательна! – ответствовала она. – У вас душа бодхисаттвы.

Говорят, вещь нужную не так легко продать, дерьмо же разбирают нарасхват.

Да,

Когда велось бы так всегда служенье Будде,От слуг не знали б никогда спасенья люди!

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

ЮЭНЯН СЛУШАЕТ ЧТЕНИЕ ИЗ АЛМАЗНОЙ СУТРЫ

ГУЙЦЗЕ ПРЯЧЕТСЯ В ДОМЕ СИМЭНЯ

Бледнеет румянец – мне в зеркало страшно взглянуть!

Рукой подперев подбородок сижу… Не уснуть.

На талии сохлой ажурный повис поясок,

И слезы сверкают, сбегая с увянувших щек.

В тоске негодую, что так равнодушен мой друг.

В сметении сердце, и нет избавленья от мук.

Дождусь ли когда ветерком благодатным пахнет,

Любимый в покои мои, как бывало, впорхнет?..

Итак, узнав, что Симэнь с узелком[713] остался у Пинъэр, ревнивая Цзиньлянь глаз не сомкнула всю ночь. На другой же день утром, когда Симэнь отбыл в управу, а Пинъэр причесывалась у себя в спальне, Цзиньлянь пошла прямо в дальние покои.

– Знала бы ты, сестрица, – обратилась она к Юэнян, – какие сплетни про тебя пускает Ли Пинъэр! Ты, говорит, хозяйку из себя строишь, зазнаешься, когда у других день рожденья, ты лезешь распоряжаться. Муж, говорит, пьяный ко мне пошел в мое отсутствие, а она – это ты-то, сестрица, – ее перед всеми конфузишь, стыдишь ни за что ни про что. Она, говорит, меня из себя вывела. Я, говорит, мужу велела из моей спальни уйти, а он, говорит, опять все-таки ко мне пришел. Они всю ночь напролет прошушукались. Он ей целиком, со всеми потрохами, отдался.

Так и вспыхнула разгневанная Юэнян.

– Вот вы вчера тут были, – говорила она, обращаясь к старшей невестке У и Мэн Юйлоу. – Скажите, что я о ней такого говорила? Слуга принес фонарь, я только и спросила: почему, мол, батюшка не пришел? А он мне: к матушке Шестой,[714] говорит, пошел. Нет, говорю, у человека никакого понятия и приличия. Сестрица Вторая[715] рождение справляет, а он даже прийти не хочет. Ну чем, скажите, я ее задела, а? С чего она взяла, будто я хозяйку из себя строю, зазнаюсь, я такая, я сякая?! А я еще порядочной женщиной ее считала. Правду говорят, внешний вид обманчив. В душу не залезешь. Как есть шип в цветах, колючка в теле. Представляю себе, что она наедине с мужем наговаривает! Так вот почему она так всполошилась, к себе побежала. Дурная голова! Неужели думаешь, дрогнет мое сердце, если ты захватишь мужа, а? Да берите его себе совсем! Пожалуйста! Вам ведь в одиночестве жить не под силу! А как же я терпела, когда в дом пришла! Он, насильник, тогда мне на глаза совсем не показывался.

– Полно, сударыня! – успокаивала ее супруга У Старшего. – Не забывайте, у нее наследник! Так исстари повелось: у кого власть, тому все дозволено. А вы – хозяйка дома, что лохань помойная. Все надобно терпеть.

– А я с ней все-таки как-нибудь поговорю, – не унималась Юэнян. – Хозяйку, видите ли, строю, зазнаюсь! Узнаю, откуда она это взяла.

– Уж простите ее, сестрица! – твердила перехватившая в своих наветах через край Цзиньлянь. – Говорят, благородный ничтожного за промахи не осуждает. Кто не без греха! Она там мужу наговаривает, а мы страдай! Я вот через стенку от нее живу. А будь такой же как она, мне б и с места не сойти. Это она из-за сына храбрится. Вот погодите, говорит, сын подрастет, всем воздаст по заслугам. Такого не слыхали? Всем нам с голоду помирать!

– Не может быть, чтобы она такое говорила, – не поверила госпожа У.

Юэнян ничего не сказала.

Когда начинает сгущаться мгла, ищут свечу или лучину. Дочь Симэня жила в большой дружбе с Ли Пинъэр. Бывало, не окажется у нее ниток или шелку на туфельки, Пинъэр дает ей и лучшего шелку и атласу, то подарит два или три платка, а то и серебра сунет незаметно, чтобы никто не видал. И вот, услыхав такой разговор, она решила довести его до сведения Пинъэр.

Приближался праздник Дуаньу, то бишь день дракона,[716] и Пинъэр была занята работой. Она шила ребенку бархатные амулеты, мастерила из шелка миниатюрные кулечки, напоминавшие формой цзунцзы,[717] и плела из полыни тигрят для отпугивания злых духов, когда к ней в комнату вошла падчерица. Пинъэр усадила ее рядом и велела Инчунь подать чай.