Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

Симэнь проводил чужеземца в большую залу и предложил кресло, потом позвал Шутуна. Тот помог хозяину раздеться и подал домашнюю шапочку. Симэнь сел рядом с монахом, который оглядывал высокую и обширную залу, просторный и тихий двор, зеленого цвета дверные занавеси из бамбука, переплетенного «усами креветок», украшенные жемчужинами, с узорами, напоминающими панцирь черепахи, расстеленный по всему полу шерстяной ковер, на котором были изображены играющие с вышитыми мячами львята, стоявший посреди залы четырехугольный черный стол, на ножках которого были вырезаны стрекозы, а по краям – богомолы. На столе покоился окаймленный ажурным орнаментом круглый экран из далийского мрамора с подставкой в виде горы Сумеру,[701] символизирующий трон Будды. Вокруг стола были расставлены массивные кедровые кресла с резьбою, изображавшей играющих угрей. На стенах с обеих сторон висели писанные на шелку картины-свитки, прикрепленные к бамбуковым стержням с агатовыми наконечниками.

Да,

Там крокодиловых бой барабанов –ритмом наполнились зала,И от напитков и фруктов румяныхломится стол из сандала.

– Вы вино употребляете, наставник? – спросил Симэнь монаха, когда тот оглядел все вокруг.

– И вино пью, и от мяса не отказываюсь, – отвечал чужеземец.

Симэнь распорядился, чтобы постного не готовили, а подавали вино и закуски. Съестного же по случаю дня рождения Ли Цзяоэр припасено было вдоволь.

Накрыли стол. Сперва на нем расставили четыре подноса фруктов, четыре овощных блюда и закуски к вину: рыбу, маринованную утку, жареную курицу и окуня. Затем к рису подали поджаренные с луком мясные фрикадельки, нарезанное тонкими круглыми ломтиками мясо, жирные бараньи колбаски и блестящих скользящих угрей. Немного погодя появился суп, гарнированный причудливой формы яркой колбаской и мясными фрикадельками, который назывался «Игра дракона с жемчужинами». На огромном подносе лежали грудой пирожки с начинкой, открытые сверху.

Симэнь потчевал монаха то тем, то другим, а потом велел Циньтуну принести кувшин с круглой ручкой, клювом-носиком и изогнутым, как у петуха, горлышком. Слуга откупорил красный янчжоуский сургуч, и из горлышка так и хлынуло пенистыми струями вино. Им наполнили высокий кубок-лотос и поднесли монаху. Тот выпил вино залпом.

Подали новые кушанья: мелкие сосиски и маринованные гусиные горлышки. К вину монаху предложили поднос крапчатого винограда и поднос сочных слив с красной мякотью. Наконец принесли огромное блюдо лапши с угрями и голубцов. Пока на столе оставалось съестное, монах уписывал за обе щеки.

– Хватит! Сыт и пьян! – наконец сказал он, и глаза его, казалось, вот-вот вылезут из орбит.

Симэнь велел унести стол и попросил у монаха снадобье, помогающее в любовных утехах.

– Есть у меня одно такое, – отвечал чужеземец. – Сам Лао-цзы готовил, Мать Владычица Запада[702] рецепт сообщила. Недостойному средство это не дается. Только избранные обретают. Радушно ты меня принял, чиновный человек, вот я тебе и уделю несколько пилюль.

Чужеземец полез в суму, вынул горлянку, наклонил ее, и на стол высыпалось более сотни пилюль.

– По одной в раз принимай, никак не больше! – наказывал он. – С подогретым вином.

Он взял другую горлянку и достал комок розоватой мази, весом не больше двух цяней.

– По два ли[703] бери, никак не больше! – продолжал монах. – При слишком сильном возбуждении двумя руками разомни то, что следует, с обеих сторон над бедрами и осторожно встряхни не менее сотни раз, а затем можно и к делу приступать. Но смотри, принимай скупо и никому не давай.

– Хотел бы узнать, – обеими руками собирая снадобье, обратился к чужеземному монаху Симэнь, – как же оно все-таки действует.

Монах ему на это сказал:

– По форме похоже на куриное яйцо, по цвету – желтое, словно гусенок. Лао-цзы трижды выпаривал, сама Мать Владычица Запада рецепт вручила. По виду будто прах или помет, на деле самоцветов дороже. Нельзя за золото добыть, а нефрит перед ним – что булыжник. Хоть в пурпур облачайся и златом опоясывайся, живи в высоких хоромах-палатах, в шубах гуляй, на сытых конях гарцуй, обладай талантами, служи опорою страны; но достаточно будет с помощью подпруги заправить это снадобье внутрь, чтобы ветром влететь в брачный покой. В этом таинственном гроте не проходит весна и присуще вещам постоянно цвести. Там нерушимы нефритовые горы, ночами излучают свет киноварные поля.[704] В первом поединке ощутишь подъем духа и семени, в повторном бою укрепишь пневму и кровь.[705] Ограничения исчезнут в любовном наслаждении. Пусть дюжина прелестниц разодетых предстанет пред тобой – резвясь по моему рецепту, за целую ночь не притупишь могучее копье. Снадобья прием оздоровит и селезенку, и желудок, наполнит силой почки и сосредоточье ян.[706] Сотни дней не поседеет и волос, тысячи суток бодрость пребудет в членах. Окрепнут зубы, и зорче станет глаз, а сосредоточье ян усовершенствуется. Коли не веришь, сударь, в чудесную силу состава, проверки ради посыпь коту с едою. Три дня пройдут в безмерном блуде, потом его охватит сильный жар. Кот из белого станет черным, не сможет ни испражняться, ни мочиться и испустит дух. Летом ложись под ветерок, зимою ванны принимай. Но если изверженье семени утратит меру, то оплешивеешь и исчерпаешь жизненную силу. Только до полутора ли враз принимай и выйдешь несгибаемым из битвы. И после ночи, проведенной с десятком женщин, семенной силы в тебе не убудет. Соперницы в летах нахмурят брови, распутницы не выдержат напора. Когда ж усталость одолеет, оружие сложи и схватку прекрати. Холодною водой рот сполосни, и семенная сила в сосредоточье ян взыграет, чтобы продлить утехи до утра. Весенним цветом.[707] наполнится ароматная спальня. Даю я снадобье тому лишь, кто понимает толк[708] Да укрепит и сохранит оно тебя навек!

Выслушал монаха Симэнь, и захотелось ему узнать рецепт такого снадобья.

– Врача приглашают лучшего, на лекарство спрашивают рецепт, – говорил Симэнь. – Вы, наставник, так и не дали мне рецепта. Где ж вас разыскивать, когда все выйдет? И скажите, наставник, сколько я вам должен?

Симэнь велел Дайаню принести двадцать лянов серебра и еще раз попросил рецепт.

– Я покинул мир смертных, – заявил чужеземный монах. – К чему мне серебро, когда я странствую по всему свету?! Убери!

Он встал, собираясь уходить.

– Если вы не берете денег, я вам дам кусок грубого полотна длиной в четыре чжана,[709] – предложил Симэнь, видя, что монах не собирается раскрыть ему рецепт снадобья.

Симэнь велел подать полотно и обеими руками преподнес его монаху. Тот сложил руки и, поблагодарив хозяина, направился к двери.

– Скупо принимай! – наказывал он. – Смотри, остерегайся, ох, как остерегайся!

Монах закинул на спину суму, взял в руку посох и исчез за воротами.

Да,

На посохе своем несетдиск солнца и луны.Пешком в сандальях обойдетвсе девять зон страны.[710]

Тому свидетельством стихи:

В Священные земли был послан индийский монах,Мешок за плечами, а чаша и посох – в руках.Какой образ жизни теперь не веди, человек,Увы, без забот не сумеешь прожить ты свой век.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

ЦИНЬТУН ПОДСЛУШИВАЕТ СЛАДОСТНЫЙ ЩЕБЕТ ИВОЛГИ

ДАЙАНЬ ИДЕТ РАЗВЛЕКАТЬСЯ В ПЕРЕУЛОК БАБОЧЕК

Нам дарит щедрая природа свои румяна,

Дыханью ветерка с востока смеемся пьяно.

Предел всем радостям возможным достойный знает,

Но никаких границ распутник знать не желает.

И притязания красоток подчас безмерны:

К мужчинам льнут, их страсти будят – как это скверно!

Соблазнов много в бренном мире, невзгод немало.

Навек уйти к зеленым рощам есть смысл, пожалуй! …

Итак, настал день рождения Ли Цзяоэр. Монахиня Ван из монастыря Гуаньинь пожаловала вместе с монахиней Сюэ из монастыря Лотоса, которая привела с собою двух послушниц – Мяофэн и Мяоцюй.

Услыхав о прибытии наставницы Сюэ – монахини, известной своим подвижничеством, Юэнян поспешила ей навстречу. Высокая и полная монахиня была в длинной чайного цвета рясе. Наголо обритую голову ее прикрывала чистая монашья шапочка, а отвисший подбородок делал похожей на раскормленную свинью. Сюэ сложенными руками приветствовала вышедших хозяек.

– Вот, матушка, хозяйка, – указывая на Юэнян, сказала ей мать Ван.

Юэнян и остальные хозяйки поспешно отвесили ей земные поклоны. Монахиня то вдруг вздымала брови, оглядывая хозяек проницательным взором, то напускала на себя важный вид и начинала говорить как по писаному, чеканя каждое слово. Хозяйки, обращаясь к ней, называли ее почтенной матерью Сюэ, она же величала Юэнян то бодхисаттвой[711] в миру, то досточтимой сударыней. С особым благоговением относилась к монахине Юэнян.