Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

«Не зря, оказывается, монах так расхваливал!» – подумал он.

Раздетая Ван Шестая, сидевшая у него на коленях, ухватилась рукой за копье.

– Вот ты, выходит, для чего горькую-то просил, – сказала она. – Откуда ж у тебя такое снадобье?

Симэнь без лишних подробностей рассказал о встрече с чужеземным монахом, велел ей лечь на спину и, опершись спиной о подушки, взял свой «метлы черенок» и вставил в надлежащее место. Головка была слишком большой, поэтому пришлось долго проталкивать, чтобы она вошла во влагалище. Через некоторое время из женщины потекло так, что он полностью утонул в ней. Под влиянием винных паров Симэнь Цин усиленно работал, то немного вынимая, то глубоко всаживая обратно и чувствуя невыразимое наслаждение.

Ван Шестая, казалось, опьянела от страсти. Обессилевшая и неподвижная, лежа на подушках, она непрерывно бормотала:

– Милый, ты слишком большой сегодня, я, развратная женщина, могу умереть от тебя.

И немного погодя она прошептала:

– Молю тебя, во что бы то ни стало, погоди немного, тебе еще придется поработать в заднем дворике.

Симэнь Цин перевернул Ван на кровати лицом вниз и продолжил игру. Поддерживая ноги женщины, Симэнь Цин изо всех сил давил на нее, и звуки, возникавшие от давления, слышались непрерывно.

– Дорогой, дави хорошенько меня, распутницу, не прекращай, а еще попрошу тебя – принеси свечу, при свете забавляться еще лучше.

Симэнь Цин пододвинул свечу поближе. Он велел женщине лечь под него и, раздвинув ноги, сам сел сверху, стал притягивать ее ноги к себе и, опускаясь на корточки, поднимать их. Ван Шестая внизу одной рукой поглаживала свое влагалище, загибала ноги и двигалась в направлении Симэнь Цина, непрерывно издавая стонущие звуки.

– Как воротится твой муженек, я его с Лайбао и Цуй Бэнем в Янчжоу за солью пошлю, – говорил Симэнь. – А соль продадут, в Хучжоу отправлю, за шелком. Как ты на это смотришь?

– Куда хочешь, туда и отправляй, мой милый, – отвечала Ван. – Лишь бы дома без дела не сидел, рогатый. Да! А кто же в лавке будет?

– Бэнь Дичуаня можно поставить, – говорил Симэнь. – Пусть за него торгует.

– Ну и ладно! – соглашалась она. – Пусть Бэнь торгует.

Они и не подозревали, что их подслушивал и подсматривал, к великому своему удовольствию, Циньтун.

Между тем из кухни вышел Дайань.

– Чего ты тут подслушиваешь? – шлепнув по плечу Циньтуна, сказал он. – Пойдем лучше прогуляемся, пока они не встали.

Они вышли на улицу.

– Знаешь, сзади в переулке хорошие девочки появились, – говорил Дайань. – Я на лошади мимо дома Лу Длинноногого проезжал и видел. Одну зовут Цзиньэр, другую – Сайэр. Лет по семнадцати, не больше. Малышей здесь оставим, а сами туда заглянем. – Дайань кликнул слуг-подростков: – Вы тут поглядите, а мы ненадолго отлучимся по нужде. Если понадобимся, сзади в переулке поищите.

Светила луна, когда оба вышли за ворота. Надобно сказать, что направились они прямо в веселый дом в переулке Бабочек, который сплошь состоял из таких домов, и насчитывалось их больше дюжины.

Подвыпивший Дайань долго стучался в дверь. Наконец ему открыли. За столом под лампой хозяин Лу Длинноногий со своей женой, содержательницей дома, взвешивал на желтом безмене серебро.

Едва завидев демонами ворвавшихся в комнату Дайаня и Циньтуна, они сейчас же задули лампу. Хозяин узнал Дайаня, доверенного слугу надзирателя Симэня, и предложил гостям присаживаться.

– Позови-ка тех двух барышень, – сказал Дайань. – Пусть споют, и мы уйдем.

– Поздновато вы пожаловали, господа, – отвечал хозяин. – К ним только что прошли посетители.

Дайань, ни слова не говоря, направился внутрь помещения. При потушенном свете было темно, как в пещере. В полоске лунного света, падавшего на кан, виднелись белые войлочные шапки винокуров. Один спал на кане, другой разувался.

– Кого это несет? – спросил он Дайаня.

– Я пришел, мать твою в глаз! – крикнул Дайань и, размахнувшись, двинул винокура кулаком.

– Ай-я! – крикнул винокур и, как был босой, бросился наружу.

За ним последовал и другой, разбуженный криками. Дайань велел зажечь огонь.

– У, дикари, босяки проклятые! – ругался он. – Еще спрашивает: кого несет! Спасибо пусть говорит, что не стал связываться. А то бы голову намылил да в управу отвел. Там бы новеньких тисков отведал.

Лу Длинноногий внес зажженный фонарь.

– Не гневайтесь, судари, прошу вас! – отвешивая поклоны, успокаивал он слуг Симэня. – А его простите милостиво. Заезжий он.

Длинноногий вызвал Цзиньэр и Сайэр и велел им спеть. Появились певички с высокими прическами, в белоснежных кофтах. На одной была красная, на другой – зеленая шелковая безрукавка.

– Не ожидали мы вас в такой поздний час, – проговорили они.

На столе появились четыре блюда со свежими овощами, а также утиные яйца, креветки, маринованная рыба, свинина и потроха. Дайань обнял Сайэр, а Циньтун подозвал Цзиньэр. Заметив у Сайэр расшитый серебром красный мешочек для благовоний, Дайань достал из рукава носовой платок. Они обменялись подарками. Вскоре подали вино, и Сайэр, наполнив кубок, поднесла Дайаню, а Цзиньэр – Циньтуну. Цзиньэр взяла лютню и запела на мотив «Овечка с горного склона»:

Пеленой цветник накрыла мгла –Как, однако, жизнь в нем тяжела!Ни тебе покоя, ни услады,Ни дыханья легкого прохлады.День-деньской удел твой – без затейУлыбаться и встречать гостей.Без отлучки занимайся деломИ корми весь дом продажным телом.Поработав этак дотемна,Серебро, подарки сдай сполна.Все возьмет хозяйка, не вникая,Я жива иль дух я испускаю.Хоть бы кто спросил: не голодна ль?Как своей мне молодости жаль!Пеленой цветник накрыла мглаРеки слез я горьких пролила.Три года жизни, пять ли лет –Тебя уже на свете нет.

Цзиньэр умолкла. Сайэр снова наполнила кубок и поднесла Дайаню, потом взяла лютню и запела:

Тихо в спальню я вошла одна,На стене забытая виднаЗапыленная трехструнка пипа,От ненужности уже осипла.Слабый ветер зарождает стонВ глубине, забывшей лад и тон,Истомил старушку отблеск лунный.Я, прижав, слегка задела струны.Подтянула их, настроила на лад,И мелодий зазвучала гладь,Застенала прежнею любовью.Я примёрзла телом к изголовью.И невольно растопил ледникИз-под камня на сердце родник.Все как прежде в доме, только тихо.Я теней шарахаюсь, трусиха.Все как прежде, только нет тебя.Только пальцы струны рвут, скорбя.

Не успела Сайэр допеть, как появился слуга-подросток. Дайань с Циньтуном поспешно вышли из-за стола.

– В другой раз загляну, – пообещал, обращаясь к Сайэр, Дайань.

Они пошли к Ван Шестой. Симэнь только что встал, и Ван угощала его вином.

– Батюшка звал? – спросили они старую Фэн, когда вошли в кухню.

– Звать не звал, спрашивал только, готова ли лошадь, – отвечала старуха. – Ждет у ворот, говорю.

Оба сели в кухне и попросили у старухи чаю. После чашки чаю они велели младшим слугам зажигать фонарь и выводить коня.

– Выпил бы еще чарочку, – предлагала Ван уходящему Симэню. – Только что подогрела. А то дома пить придется.

– Дома пить не буду, – отвечал Симэнь и осушил поднесенную чарку.

– Когда ж теперь придешь? – спросила Ван.

– Вот мужа твоего отправлю, тогда и приду.

Служанка внесла чаю промочить горло. Ван проводила Симэня до ворот. Он вскочил на коня и отправился домой.

Расскажем о Пань Цзиньлянь.

Вместе с остальными женами она слушала в покоях Юэнян двух послушниц наставницы Сюэ, которые пели буддийские гимны вплоть до самого вечера, потом ушла к себе в спальню. Тут Цзиньлянь вспомнила, как Юэнян ругала Дайаня. Он-де лжет, зубы ей заговаривает. Она подошла к кровати, пощупала под постелью. Заветного узелка как не бывало. Цзиньлянь окликнула Чуньмэй.

– Когда вы ушли, – объясняла наперсница, – батюшка заходил. Шкатулку за кроватью открывал, в постели чего-то рылся. А где узелок, понятия не имею.

– Когда он заходил? – спрашивала Цзиньлянь. – Почему я не видала?

– Вы же, матушка, в дальних покоях были, наставницу Сюэ слушали, – говорила Чуньмэй. – Гляжу, батюшка в маленькой шапочке входит. Я спросила, а он промолчал.

– Это он унес узелок, конечно, он, – заключила Цзиньлянь. – К потаскухе унес. Но погоди, придешь, все выпытаю!

Поздней ночью вернулся домой Симэнь и, не заходя в дальние покои, в сопровождении Циньтуна, несшего фонарь, прошел через садовую калитку прямо к Ли Пинъэр. Циньтун же понес фонарь в хозяйкины покои, где его взяла Сяоюй. Юэнян все еще сидела в своих покоях вместе с Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ, дочерью Симэня и монахинями.

– Батюшка пришел? – спросила она.

– Вернулись, – отвечал Циньтун. – К матушке Шестой направились.