Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

– Прошу вас, ваше сиятельство, – обратился он к гостю. – Пройдемте переодеться.

Они вышли в сад и, насладившись его красотою, стали подниматься к Зимородковому павильону, где были спущены бамбуковые занавеси, ярко горели в серебряных подсвечниках свечи и стоял накрытый стол.

Хайяньских актеров Симэнь велел угостить вином и закусками и, наградив двумя лянами серебра, отпустил домой. Шутун убрал из крытой галереи посуду и запер садовую калитку.

Две ярко наряженные певицы, стоявшие у крыльца веранды, напоминали ветки цветов, колеблемые ветром. Обе опустились перед хозяином и гостем в земном поклоне.

Только взгляните:

В тонких платьях златотканых,и пленительны, и хрупки,Подошли и поклонились,так, что пыль не поднималась –Вспомнишь ту, что намочилана заре подол у юбки,Вместе с той, что с гор Ушаньскихпосле дождичка спускалась.

Увидев красавиц-певиц, инспектор замер на месте.

– О, как вы любезны, Сыцюань! – воскликнул он. – Я, право, поражен!

– Не припоминается ли вам, сударь, знаменитая прогулка в Восточные горы? – спросил Симэнь.

– Но мне не сравниться талантами с Се Анем,[693] – говорил в ответ Цай. – Вы же, почтеннейший, возвышенны, словно Ван Сичжи.[694]

При свете луны он взял за руки искусниц-певиц и взошел вместе с ними на веранду, восторженный не меньше, чем Лю Чэнь и Жуань Чжао[695] в горах Тяньтайских. Заметив бумагу и тушь, он тотчас же взял кисть и пожелал в стихах запечатлеть нахлынувшие чувства. Симэнь велел Шутуну подать тушь, погуще ее растереть дуаньсийским камнем и достать узорной бумаги. С талантом первого лауреата Империи инспектор Цай едва присел под лампой, и тотчас же заиграла в его руке кисть, из-под которой без единой задержки появлялись драконы и змеи. Вмиг были готовы стихи.

Они гласили:

Со дня последнего свиданьяшесть долгих лун уже уплыли.Бумага с кистью на верандележат и ждут не сей поры ли?Пролился дождь, и в сад блаженствапередо мной врата открылись:Внезапно с дуновеньем ветраволшебницы в цветах явились.Когда роскошный пир в разгаре,то стражи словно бы короче,Когда стихи почти готовы,то и совсем уж дело к ночи.Я уезжаю, но надеждойна встречу сердце лишь и живо.Вот только кто же мне подскажет,когда наступит день счастливый?

Цай велел Шутуну приклеить стихи на стену в память о его приезде.

– А как вас зовут? – обратился инспектор к певицам.

– Меня – Дун Цзяоэр, а ее – Хань Цзиньчуань, – был ответ.

– А как вы прозываетесь? – расспрашивал Цай.

– Мы всего лишь безвестные певицы, – говорила Дун Цзяоэр. – Какие у нас могут быть прозвания?!

– Ну, не скромничайте! – допытывался инспектор.

– Меня называют Яшмовая певица, – сказала, наконец, Хань Цзиньчуань.

– А меня – Фея роз, – отвечала ее подруга.

Цаю это прозвание очень понравилось и запало в память. Он велел Шутуну принести шашечный столик и начал партию с Дун Цзяоэр, а Симэнь с Цзиньчуань поднесли им по золотой чарке вина. Шутун хлопнул в ладоши и запел на мотив «Яшмового ненюфара»:

Ветер восточный,разносится пух тополей.Пряны и сочныростки молодых орхидей.Возле ступенейлианы послушная вязь.Это веселье —весны ароматная власть.Это качелина небе кружатся, смеясь…Путь мой не горексреди наслаждений и снов.Вам винный погребмилей бархатистых цветов?

Инспектор выиграл партию. Дун Цзяоэр выпила чарку и тотчас же поднесла победителю. Хань Цзиньчуань угостила Симэня, и они выпили за компанию. Шутун запел на тот же мотив:

Южные вихри,срываясь, бананы летят.Хлёсткие винана лилиях белых блестят.Танцем желаньязаманит красотка,Как Сяомани[696]нежнейшей чечётка.Чудным дурманомвитая прическа…В эти мгновеньякто сдержит неистовый пыл?Без промедленьялови – не скучай у перил!

Осушив чарки, они снова принялись за игру. Выиграла Дун Цзяоэр и поспешно поднесла Цаю вина. Симэнь выпил с ним за компанию. Шутун запел на тот же мотив:

Западным ветромдушистых кусты хризантем,Плетью победнойвзлетел виноград выше стен.Ищет Ткачихуночной Волопас в поле Млечном,[697]Жалобно, тихострекочет последний кузнечик.На сердце лихо,промокло дождями крылечко…Девица чахнетот помыслов-грёз.Туфельки в пятнахот непросыхающих слез.

– Поздно уж, Сыцюань, – сказал Цай. – Да и выпил я предостаточно.

Они вышли в сад и встали среди цветов. Была середина четвертой луны. На небе показался месяц.

– Рано еще, ваше сиятельство, – говорил Симэнь. – Еще Хань Цзиньчуань вас не угощала.

– В самом деле! Позови-ка ее, – согласился гость. – Надо ж средь цветов чарочку пропустить.

Подошла Хань Цзиньчуань с большим золотым кубком в виде персикового цветка и грациозно поднесла его Цаю, а Дун Цзяоэр угостила фруктами. Шутун хлопнул в ладоши и запел четвертый романс на тот же мотив:

Северной стужейзакружится грушевый прах.Улей уснувшийпод крышей медвяных парах.Голая ива,на ветке теснятся сороки,Чувствует слива –зимы приближаются сроки.Дворик красиволуной озарен на востоке.Сердцу тоскливо,в раздумьях становится старше.Неторопливостучат одинокие стражи.

Цай осушил кубок, снова наполнил и поднес Хань Цзиньчуань.

– О, довольно вина на сегодня! – воскликнул он. – Велите слугам, Сыцюань, убрать кубки. – Инспектор взял за руку Симэня. – Вы так добры, так гостеприимны, почтенный сударь, что мне прямо-таки неловко. Только человек ученый, каковым являетесь вы, может быть так любезен и щедр. Я всегда помню о помощи, которую вы мне оказали в прошлый раз. О ней я говорил Юньфэну. Если же мне посчастливится получить повышение, даю слово, не останусь перед вами в долгу.

– О чем вы беспокоитесь, ваше сиятельство! Даже не напоминайте мне об этом, прошу вас.

Инспектор Цай взял за руку Дун Цзяоэр, и Хань Цзиньчуань, сообразив в чем дело, удалилась в дальние покои к Юэнян.

– Почему ж ты ушла? – спросила ее хозяйка.

– Он сестрицу Дун позвал, – отвечала, улыбнувшись, Цзиньчуань. – Мне там делать нечего.

Немного погодя Симэнь пожелал гостю спокойной ночи, позвал Лайсина и наказал, чтобы тот вместе с поварами утром же, в пятую стражу, отнес в монастырь Вечного блаженства коробы с кушаньями и закусками, вином и сладостями.

– Его сиятельству проводы будем устраивать, – пояснил он. – Да, смотри не забудь певцов позвать.

– А кто дома останется? – спросил Лайсин. – Ведь завтра у матушки Второй день рождения.

– Пусть Цитун что надо закупит, а готовить могут и повара общей кухни.

Шутун с Дайанем убрали посуду и, взяв кувшин лучшего чаю, отправились в Зимородковый павильон, чтобы угостить инспектора.

В кабинете, тщательно прибранном, стояла приготовленная гостю кровать. Цай обратил внимание на крапленый золотом бамбуковый веер, который держала Дун Цзяоэр. На нем был изображен спокойный ручей, вдоль которого цвели орхидеи.

– Простите за беспокойство, – обратилась к инспектору певица. – Будьте добры, подарите мне стихи на веер.

– О чем же написать? – раздумывал вслух Цай. – А? Посвящу Фее роз, каковою ты прозываешься.

И, охваченный вдохновением, он сел к лампе, взял кисть и написал на веере четверостишие:

Во дворик вечер тишину принес,Взошла луна – в окошке блики света,В тот час внезапно встретил Фею розВлюбленный гость, в лиловое одетый.

Дун Цзяоэр поспешила поблагодарить Цая Юня, и они легли. Шутун, Дайань и слуги инспектора легли в комнате рядом, но об этом говорить не будем.

Утром инспектор поднес Дун Цзяоэр красный конверт с ляном серебра. Певица пошла в дальние покои и показала вознаграждение Симэню.

– На жалованье живет! – усмехнулся Симэнь. – Где ж ему большие деньги отваливать! И на том спасибо говори.

Он велел Юэнян и остальным женам дать певицам по пять цяней и выпустил в задние ворота. Шутун принес хозяину воды. Симэнь, покончив с утренним туалетом, вышел в большую залу, где им с гостем подали рисовый отвар. Слуги с паланкином и лошадьми ждали инспектора у ворот. Прощаясь с хозяином, гость еще и еще раз благодарил его за гостеприимство.

– Ваше сиятельство, – обратился Симэнь, – будьте добры, попомните, о чем я вас просил вчера. Как только вы прибудете на место, я вам на всякий случай напишу письмо.

– Не утруждайте себя отправкой послания, прошу вас, – уговаривал его инспектор. – Достаточно мне будет записки от слуги, и я сделаю для вас все, что в моих силах.

Они сели на коней и в сопровождении слуг выехали за город в монастырь Вечного Блаженства, где в келье настоятеля их ждал приготовленный Лайсином и поварами прощальный обед. Пели им певцы Ли Мин и У Хуэй. После нескольких чарок Цай поспешно встал. Лошади и паланкины ожидали его у монастырских ворот. Перед его отбытием Симэнь заговорил о Мяо Цине.