Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

– Позвав с собою брата Суна, я – прошу меня простить – преступил этикет, – обратился Цай к хозяину. – Вы же не только нас угощаете, но еще и одариваете с великою щедростью. Мне, право, неловко принимать ваши дары.

– Какие же это дары! – успокаивал его Симэнь, улыбаясь. – Так, мелочь. Всего-навсего выражение моего почтения. Будьте добры, скажите мне прозвание господина Суна.

– Его прозвание Сунъюань, что значит Родник в соснах, – отвечал Цай. – Он никак не решался нанести вам визит. Но я его заверил: Сыцюань,[688] мол, человек щедрый и радушный, с его превосходительством знаком. Тогда только он, наконец, осмелился прибыть к вам. Ему известно также, что вы в близких отношениях с Юньфэном.

– Это сват Чжай, наверно, поставил его в известность, – заметил Симэнь. – Господин Сун мне показался как будто с Луны свалившимся.

– Он, правда, родом издалека, из Цзянси, но ничего странного я в нем не замечал, – говорил Цай. – Просто он с вами встречается в первый раз, вот и некоторая натянутость.

Оба засмеялись.

– Сегодня уже поздно, и я прошу вас, ваше сиятельство, не утруждать себя возвращением на корабль, – предложил Симэнь.

– Но завтра рано утром мы отчаливаем.

– Не откажите в любезности, заночуйте у меня, – предложил Симэнь. – А завтра утром я устроил бы вам загородные проводы.

– Сердечно тронут вашим гостеприимством, – отозвался Цай и отпустил сопровождающих. – Утром придете.

Все удалились, кроме двоих доверенных слуг.

Симэнь вышел из-за стола, подозвал Дайаня и зашептал ему на ухо:

– Ступай позови Дун Цзяоэр и Хань Цзиньчуань. Найми носилки. Да проведи задним ходом, чтобы никто не видал.

Дайань побежал выполнять распоряжение, а Симэнь вернулся к гостю. Они продолжали пировать, а актеры из хайяньской труппы услаждали их пением.

– Долго вы гостили в родительском доме, ваше сиятельство? – спросил Симэнь. – Как здоровье вашей матушки?

– Благодарю вас, матушка жива и здорова, – отвечал гость. – Незаметно прожил целых полгода. А когда прибыл ко Двору, выяснилось, что Цао Хэ подал на нас обвинительный доклад, и мы, вместе державшие императорский экзамен, предстали перед коллегией ученых-историков, после чего всех нас, четырнадцать человек, отправили служить в провинцию. Так я попал в цензорат и был назначен соляным инспектором области Хуай, а брата Суна поставили цензором в ваших краях. Он тоже из числа облагодетельствованных его превосходительством Цаем.

– А где теперь его сиятельство Ань? – поинтересовался Симэнь.

– Ань Фэншань[689] получил повышение. Он теперь начальник Ведомства работ. Отбыл в Цзинчжоу распорядиться насчет перевозок императорского строевого леса. Должен вот-вот вернуться.

Симэнь позвал актеров и велел им поднести пирующим вино.

– Спойте-ка нам на мотив «Гордость рыбака», – распорядился Цай.

Актеры хлопнули в ладони и запели:

После разлуки ни весточки не получала,Как от тебя излечусь?!Волны уносятся вдаль от морского причала,Писем не носит мне гусь.Где мой бессмертный красавец – вознесся в Трехгорье,[690]Персиком сказочным сыт.Феникс ласкает его, моё нежное горе,Рыба рогатая спит.Мне не достать до Пэнлая, юдоль моя скорбна.Горы бессмертных, вы где?Ивовый пух разметался под вихрями скорый,Иволга плачет в гнезде.

На мотив «Креповое черное платье»:

Вкруг меня хризантемы желты.Почему Юаньмин[691] не глядит на цветы?В ожиданьи глаза проглядела я.Не понятен с тобою разлад.Неужели любимый терзать меня рад?От кручины лицом стала белая.Я от горя как будто пьяна,Слез солёных морская волна.Все брожу вдоль дороги, несмелая.Так душисты ланиты ее, будто слив лепестки,Так нежны ее пальчики, словно бамбука ростки,Так изогнуты брови – как дымчатой ивы листки.Как весеннего моря волна её блещут глаза.И черней воронова крыла оплетает коса,А на сетке златой голубая горит бирюза.Черепаховый серпик луны служит шпилькою ей,Нежной кожи отливы предутренней зорьки алей,В целом мире не сыщешь красы для поклонников злей.Бьют вечернюю стражу – свиданья намеченный срок.И запел в золотом терему серебристый рожок.Перекрестья подушек – изысканных ласк кружева.Бесконечно струящимся был наших радостей шёлк,Но оборваны нити и пряжу нарушил дружок.Я одна. Утопили солёный лужи кровать.В мятом платье лежу, полинял золотистый подол,Мне ни яви, ни сна, и придется в сиротстве подолгуВ ядовитых каскадах до старости вплавь доживать.Вспоминаю деньки, что мы были вдвоем.А теперь чьими ласками ты упоен?Из несчастного сердца рождается стон.Мы кружили цветных мотыльков веселей,Были чувства бездоннее синих морей,Были выше хребтов, ураганов сильней!Но сменилась луна и ушёл человек.Для живущих губителен времени бег.Узы порваны. Чувства не рвутся вовек.

Вошел Дайань и попросил Симэня на пару слов.

– Дун Цзяоэр с Хань Цзиньчуань через задние ворота провел, – доложил слуга. – У матушки Старшей сидят.

– Носильщиков отпусти, – распорядился хозяин.

– Отпустил.

Симэнь направился в покои Юэнян. Певички встретили его земным поклоном.

– Я позвал вас услужить его сиятельству Цаю, – начал Симэнь. – Постарайтесь! Он ведь инспектором назначен. Потом особую награду получите.

– Будьте покойны, батюшка! Мы знаем, – заверила его, улыбаясь, Хань Цзиньчуань.

– Он, не забудьте, южанин, так что на свой лад будет склонять, – посмеиваясь, говорил Симэнь. – Вы уж, будьте добры, не ломайтесь. Во всем ему потрафляйте.

– Вот при матушке говорю, – начала Дун Цзяоэр. – Вы, батюшка, как лук стрельчатый у южной стены, раз от разу горше. Кто в княжеских палатах служит, тот из грязного колодца не пьет.

Симэнь засмеялся и пошел в передние покои. У внутренних ворот ему повстречались Лайбао и Чэнь Цзинцзи.

– Батюшка, господин Цяо просит вас воспользоваться встречей с его сиятельством и потолковать насчет дела, – протягивая визитную карточку, заговорил Цзинцзи. – А то им завтра, говорит, некогда будет с отъездом.

– Тогда и Лайбао впиши, – велел зятю Симэнь и обернулся к слуге. – А ты со мной пойдешь.

Лайбао отправился с хозяином и встал у крытой галереи за перилами, а Симэнь продолжал с гостем пировать.

– У меня к вам просьба, – начал он немного погодя, – хотя и неудобно вас беспокоить.

– Какая же просьба, Сыцюань? – поинтересовался Цай. – Только прикажите, все будет исполнено.

– У меня, видите ли, сват еще в прошлом году сдавал кой-какое зерно, ну и приобрел лицензию на соль, – объяснял Симэнь. – А направляют его как раз в подчиненный вам округ Янчжоу. Вот он и осмеливается обратиться к вам за содействием, не могли бы вы как-нибудь ускорить получение соли. Был бы вам очень и очень признателен.

Симэнь показал Цаю визитную карточку. «Торговцы Лай Бао[692] и Цуй Бэнь, – читал инспектор, – давно имеют лицензию и покорно просят пособить в скорейшем получении 30 000 цзиней соли».

– О, это сущий пустяк! – воскликнул Цай.

Симэнь кликнул Лайбао. Слуга вошел в крытую галерею и опустился на колени.

– Земно кланяйся его превосходительству! – велел Симэнь.

– Придете ко мне в управление, когда я буду в Янчжоу, – сказал инспектор Цай. – Я вам устрою на месяц раньше остальных купцов.

– Как вы добры, ваше сиятельство! – воскликнул Симэнь. – И на десяток дней было бы вполне достаточно.

Инспектор спрятал визитную карточку в рукав. Шутун наполнил чарки, а певцы запели на мотив «С горы спустился тигр»:

Середина осени близка,встреча бесконечно далека,вечереет небо предзакатно.Монотонный слышен в кузне стук,зов гусей, собравшихся на юг —и наплывами сердечной скукиПотемнели в небе облака.участь одинокой не легка –нет от помыслов лекарства.Вместе провожали лунный свети давали верности обет,где теперь мне осенью согреться?День-деньской во рту росинки нет,стражи бьют: закат, опять рассвет –день и ночь мне не приветны.Обещал меня беречь от бед,миг и остывает в поле след,ты забыл, так жди законной смерти.

Заключительная ария:

Если Небо счастье мне вернет,К изголовью милого пришлет,То тоска бесследно вся пройдет.Настала пора зажигать фонари.

– Я у вас целый день отнял, – сказал Цай. – Больше не в силах чарки выпить.

Гость встал и вышел из-за стола. Слуги хотели было зажечь огонь, но их удержал Симэнь.

– Прошу вас, ваше сиятельство, – обратился он к гостю. – Пройдемте переодеться.

Они вышли в сад и, насладившись его красотою, стали подниматься к Зимородковому павильону, где были спущены бамбуковые занавеси, ярко горели в серебряных подсвечниках свечи и стоял накрытый стол.