Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Живая кукла грациозно выступала, поворачиваясь вправо, влево; казалось, она родилась в Древнем Риме и всю жизнь только и делала, что драпировалась в пеплум.
– Годится вам эта модель? – заставил меня очнуться вопрос продавщицы.
Тут я сообразила, что к тяжелой русской купеческой фигуре тети античный пеплум мало подходит.
– Н-нет… покажите что-нибудь другое… дама очень полная. Надо такое, чтобы скрыть полноту, и солидное в то же время.
Продавщица тотчас же поняла мою мысль.
– Вот лучше этого – вряд ли найдете, – сказала она, надевая на essayeuse широкий шелковый жакет цвета marron88, отделанный черным же, с широкими рукавами фасона тридцатых годов. – Эту модель можно сделать из черного крепдешина на подкладке из тафты mauve, покрытой шелковым газом с цветочками. Вот таким.
И она откуда-то вмиг вытащила картонку с шелковым газом, нежным и легким, тафту, быстро и ловко набросила на нее газ.
– Вы представьте себе, как это хорошо будет… черный шелковый крепдешин и эта подкладка mauve.
Я представила себе черный шелковый крепдешин, на подкладке из тафты mauve89, покрытую этим газом с легким рисунком васильков…
Выходило хорошо, солидно и изящно.
– А на рукавах мы поставим отделку из настоящего point d’Alencon90 – увидите, как хорошо будет, – уверяла продавщица.
Но я и без нее видела, что все хорошо будет, только «какая цена»?
– Пятьсот пятьдесят франков. У нас накидки начиная от пятисот… дешевле нет. Посмотрите, какой материал мы ставим – кружева настоящие, шелк самый лучший… Право – пятьсот шестьдесят франков за такую вещь – недорого.
– На русские деньги это будет около двухсот рублей… – соображала я, не зная, в сущности, как решить – дорого это или недорого; вообще – на одну накидку истратить такую сумму дорого, а относительно качества материала и работы – выходило недорого, дешевле, чем в России. А навязывать свои мнения о нравственности и безнравственности дорогих покупок богатой и уже немолодой женщине – было бы глупым бросанием гороха в стену.
И я сказала:
– Да, так хорошо будет. Только я предварительно посмотрю еще, зайду к Ворту и Дусэ, и если не найду ничего более подходящего, то вернусь к вам.
Продавщица с достоинством поклонилась.
Идите, мол, ищите, – напрасно! лучше, чем у нас, не найдете…
Пошла к Ворту и Дусэ. Знаменитый портной императрицы Евгении помещается на простой квартире, и залы были пусты. У Дусэ, наоборот, была давка страшная, и в светлом салоне так же мелькали живые куклы, как и у Пакэна. Я быстро пересмотрела несколько моделей – действительно не нашла более подходящего и вернулась к Пакэну.
Тут за это время успела прийти целая семья американок. Мать, две дочери и старуха – чуть ли не бабушка, гувернантка – заняли большую часть салона, как привычные, постоянные посетители. Перед ними прохаживалась essayeuse в простом бумажном платье.
– Сколько? – своим гортанным английским акцентом спросила дама.
– Четыреста франков.
На этот раз я подумала, что такая цена действительно дорога: за бумажное-то платье… Но когда рассмотрела ткань – батист тончайшей работы, и фасон – простой, но исполненный прямо художественно, – опять нашла, что недорого. И на мелькнувшую мысль, что это безнравственно тратить такие деньги на летнее платье – вдруг нашла оправдание: «но зато как оно красиво! какое изящество!»
А продавщица, думая, что я куплю еще что-нибудь – повела меня к картонам с вставками и блузами. Самая дешевая вставка стоила сто франков, блуза – полтораста. Я смотрела и никак не могла сообразить, как же за такой ничтожный кусок ткани – платят такие деньги? С ценами на платье я еще могла помириться, но с этими мелочами – нет.
Я сказала продавщице, что имею только один заказ. Записала имя тети, ее адрес и поскорее ушла из этого дома, где теряешь разницу между понятиями, что дорого и недорого, нравственно и безнравственно: – изящество и роскошь так тесно сливаются с искусством, с красотою, что решительно все в голове путается и почва ускользает из-под ног…
6 мая.
Сегодня утром поехала в Бусико.
Как красив этот новый госпиталь теперь, в яркие весенние дни! Небольшие красные павильоны разбросаны среди зелени направо и налево… вдали в центре шумит фонтан.
Я прошла к знакомому павильону направо, в коридор. Там никого не было, только больные в халатах выходили погреться на солнце.
Я сидела, не двигаясь. Только теперь почувствовала я, до чего устала – и физически и нравственно. Один из больных полюбопытствовал, кого мне надо.
– Monsieur Lencelet.
– А, он сейчас пройдет со старшим врачом… вон, слышно выходят из палаты.
Действительно, через несколько минут в коридоре послышался шум, и мимо меня быстро прошла группа мужчин в белых блузах и направилась к павильону напротив.
– Чего же вы? Ведь вот сейчас и прошел monsieur Lencelet, – говорил больной.
– Но я, право, не могла его увидать… – оправдывалась я.
– Погодите, я сейчас сбегаю. – И подобрав полы халата, он побежал по направлению удалявшейся группы.
Я увидела, как одна фигура в белом отделилась и тоже бегом направилась к нашему павильону. Это был Ленселе.
– Bonjour, mademoiselle! Est-ce qu’il y a longtemps que vous êtes revenue de Russie?91 – услышала я вновь его голос.
– Environ une semaine, monsieur92.
– Voulez-vous m’attendre un petit peu. Je serai de retour dans une demiheure93.
– Oui, monsieur94.
И он ушел, a я по-прежнему неподвижно сидела на скамейке… Мне было как-то хорошо под лучами солнца; я и не заметила, как он вернулся.
Как и в прошлый раз, мы пошли в другое здание, опять в ту же комнату, где я была в марте. Теперь, вся залитая солнечным светом, она казалась еще лучше.
– Comment allez vous, mademoiselle?95 – спросил он, подвигая мне стул.
Я почувствовала, что вся энергия, до сих пор поддерживавшая меня, вся гордость пришла к концу… что нет сил больше… и разрыдалась, как дитя.
– Oh, comme je suis fatiguée, tomme je suis fatiguée…96
Он что-то говорил, я не слушала, мне было совершенно все равно, долго сдерживаемые слезы лились неудержимо…
– Tranquillisez-vous, mademoiselle… si votre famille n’était pas gentille envers vous – oubliez-là. Je ne dis pas – pardonnez, parce que je sais que c’est difficile de pardonner, – mais oubliez-là tout simplement. Vous êtes maintenant ici, à Paris, vous avez un travail devant vous, un examen à préparer… et bien, – remettez-vous, commencez à travailler…97 – наконец начала я слышать и понимать.
И вдруг в моем сознании мелькнула мысль, что ведь я ни разу не платила ему, а в сущности, не
