Легенда о яблоке. Часть 1 - Ана Ховская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ничего, я почти здорова,– ответила Милинда, скрывая свою горечь от потери ребенка.
– Это чудесно, конечно. Но я не о том… Ты чувствуешь, что мы потеряли друг с друга? Ты уже не доверяешь мне, а я просто не вмешиваюсь в твою жизнь. Но это отнюдь не значит, что я не вижу, что происходит…
– Мама, не надо!– оборвала Милинда мать, не желая продолжать разговор, который вводил ее в тупик: решения не было, а биться об стену было больно.
– Не закрывай мне рот!– строго сказала Хелен и решительно приблизилась к дочери.– Я знаю, что тебе тяжело, ты хотела бы все изменить, но не видишь выхода. Я скажу тебе, что молча ничего не решить, пряча голову в песок – тоже.
– Мама, давай оставим эту тему…
– Нет! Ты хочешь повторить мою жизнь?
– А тебе что – плохо жилось?!– сгоряча бросила дочь.
Хелен оторопела от дерзости дочери и обиженно обвела свое лицо ладонью, чтобы отвести нервные мурашки.
Милинда корила себя за резкость, но не подала вида, что раскаивается и просто опустила глаза.
– Умоляю тебя, поедем со мной в Хьюстон… Без споров, без злости – просто поедем?– взмолилась Хелен.– Ты несчастлива здесь. Больше не счастлива. Неужели ты этого не понимаешь? Зачем прячешься от себя, от меня? Где твой муж? Ты две недели лежишь в клинике, а он ни разу не пришел к тебе?
– Ты же сказала, что он занят делами фермы?
– Да, я сказала, чтобы ты не чувствовала себя брошенной в такой трудный период… Но он даже ни разу за все дни не спросил, где ты находишься… Тебе ни о чем это не говорит?
Милинда обмерла, не веря своим ушам.
– Он не мог так со мной поступить!– недоверчиво проговорила она, готовясь услышать еще более страшные слова.– Ты все специально придумываешь!
– Смог,– безапелляционно ответила мать и горько зажмурилась, чтобы не допустить слезы на глаза.
Как глупо и безответственно получилось со свадьбой дочери. Ведь она все могла исправить, не дать своего согласия, поспорить с Ланцем и отстоять свое мнение. Теперь его не стало, но его волевое решение камнем висело на шее матери и дочери. Отец выбирал не мужа дочери, а сына – сообщника. Видимо, у всех мужчин таких, как Ланц, Джек, любовь и уважение к женщине расценивались одинаково. Они любили, захватывая в плен собственных представлений, желая целиком и полностью подавить все личное, сокровенное и оставить только безмолвное повиновение.
– Может, ты и любишь Джека, но я уверена, что где-то глубоко внутри ты все правильно понимаешь. Ты себя недооцениваешь, если считаешь, что, кроме него, никто не обратит на тебя внимания. Лин, ты же умница?– мать умоляюще-ласково взглянула на дочь.– Почему ты позволяешь Джеку издеваться над собой? Вы живете больше года, а я не замечала, чтобы он был ласков и обходителен. Я вижу только твой безрадостный, унылый вид, как ты без конца стираешь и гладишь ему, а про себя и вспомнить забываешь. Когда ты была на праздниках? А в церковь… когда ты ходила последний раз? Ты же даже не можешь в долину пойти или к речке с подругами…
Хелен заметила, как Милинда, не отрицая и не сопротивляясь ее словам, напряженно втягивает голову в плечи и с болью зажмуривает глаза.
– Наш дом стал похож на мрачные заросли плюща…– огорченно проговорила Хелен и, чувствуя слабость в ногах, присела на край кровати.– Пустой, холодный внутри… Мы совсем стали чужими друг другу. Я не этого хотела для тебя.
– Что же делать?– подавленным голосом прошептала Лин, глотая слезы.
– Поедем в Хьюстон?
– Я никуда не поеду, мама!– без злобы возмутилась Лин и тут же засомневалась в собственных желаниях.
Хелен тяжело вздохнула и отступила:
– Хорошо! Тогда скажи, что мне сделать, чтобы облегчить твое состояние? Джек хочет, чтобы я уехала? Хорошо, я уеду…
– Мама…
Милинда отчаянно бросилась к матери и обняла ее за плечи. Как было приятно ее заботливое материнское объятие. Милинда хотела вернуться в беззаботное детство, когда все решения принимались за нее и не нужно было выбирать.
– Мама,– еле слышно заговорила она, чтобы не выдать страдания в голосе,– ты же знаешь, что я люблю тебя, что я всегда рада тебе. Не надо никуда уезжать, я прошу… Давай просто… Ну… я не знаю… Иисусе, что же делать?!
– Тихо, не плачь,– попросила Хелен, чувствуя горячие слезы дочери на своей шее.
– Я не плачу…
– Плачешь… А мое сердце тоже плачет по тебе…
Хелен смело отстранила дочь от себя и, взглянув в искренне раскаявшиеся глаза, предложила:
– Вот что: мы поедем с тобой в Хьюстон на несколько дней. Доктор Логан понаблюдает за твоим здоровьем. Там ты приведешь свои мысли в порядок, отдохнешь от домашней рутины и, если по-прежнему решишь остаться с мужем, то так и быть. Я не могу проживать жизнь за тебя. Но знай, что я всегда на твоей стороне и приму тебя любой.
Милинда беспокойно поводила глазами, но потом вдруг решительно приняла предложение матери.
– Да, так будет лучше. Я немного отдохну, и с Джеком все обязательно разрешится… Он хороший, просто чувствует себя обделенным.
Хелен надеялась на то, что дочь осознает истинную сущность Маузера и не захочет возвращаться к нему. Но, судя по ее словам, она все еще цеплялась за свои счастливые воспоминания о нем, не желая взглянуть реальности в глаза.
Хьюстон, сентябрь 1997 года
– Мама, Лин, мы здесь!– воскликнула София, подпрыгивая вверх и махая руками из-за толпы встречающих.
Хелен радостно улыбнулась, помахала в ответ и первой пропихнула через узкий проход Милинду.
– Наконец-то мы добрались. Эта поездка была тяжелой, как никогда,– проговорила Хелен и смутилась, когда ее глаза неожиданно встретились с глазами Логана.
Взгляд был коротким, но оба уловили в нем радостный трепет, смешанный с чувством неловкости. Она не ожидала его увидеть.
София тоскливо обняла мать и сестру, крепко прижимая обеих к себе.
– Я так рада! Я очень рада! Мы обязательно сегодня же отпразднуем встречу где-нибудь в городе… О-о, Бен, давай в том ресторанчике на берегу?
Логан охотно кивнул, но на его лице промелькнуло волнение, которое заметила Хелен, и не смогла объяснить.
– Экипаж подан, дамы,– с настроением сказал Бен.
София развернула родных к выходу и, обнимая их за талии, повела за крестным.
– Лин, ты что такая хмурая?– спросила София, обратив внимание на скованность и несвойственную сестре угрюмость.
Милинда прятала глаза. Она стыдилась своего поступка –
