Ох уж эта Люся - Татьяна Булатова

«Что-то должно быть, – лихорадочно соображала Филипко. – Не бывает людей без недостатков».

Конечно, не бывает. Был, был у Павлика недостаток, который он тщательно скрывал от окружающих и которого он стеснялся, как внебрачного ребенка! Жебет не умел брать кровь из вены и потому отчаянно избегал любых внутривенных манипуляций.

Как это смогла вынюхать мадам Филипко, одному Господу Богу известно. Грех талантливого студента, будущего светила кардиологии, выплыл наружу, и дело запахло профнепригодностью. И Павлику ничего другого не оставалось, как обратиться за помощью к тем, кто владел этим сложным искусством. Медсестры родного кардиологического отделения остались безучастны к жебетовскому воплю о помощи, что и неудивительно – Марья Федоровна лично проинструктировала каждую и в случае непослушания обещала осложнить им и так непростую жизнь.

Павлик заметался, и ноги вынесли его на нужную дорогу между вторым и третьим этажом. Именно там он и столкнулся со своей будущей женой, тащившей наверх блестящие биксы. Позже Павлик признается, что не смог пройти мимо, ибо в этот момент что-то сверкнуло. Но Люся – не Снежная королева, а Жебет – никак не Кай. И сверкнула не молния, а отразившийся в стеклах очков люминесцентный свет. Павлик интуитивно почувствовал спрятанную за стеклами очков родственную душу, а потому с несвойственной для него решительностью перегородил Петровой дорогу.

– Позвольте, я вам помогу.

– Мне? – растерялась Люся.

– Тут вроде бы больше никого нет, – оглянулся по сторонам медбрат.

– Нет, – подтвердила девушка.

– Тогда дайте, – приказал Жебет и решительно потянул бикс на себя.

Петрова улыбнулась и посмотрела в лицо очкарику. «Близорукость, – подумала она и тут же про себя добавила: – Круглолицость, светлобровость, очкастость».

– Берите, не жалко, – уступила Люся.

И Павлик понесся вверх, перескакивая через две ступеньки.

– Куда нести? В хирургию?

«Еще и картавость», – отметила Петрова и согласилась:

– В хирургию.

Люся распахнула дверь в отделение и по стремительному движению Павлика в сторону процедурного кабинета поняла: из наших. Жебет остановился перед очередной запертой дверью – Петрова в очередной раз ее распахнула. Помощник влетел в процедурный, увидел разложенные шприцы и вспомнил о своем грехе.

– Вы внутривенно умеете делать? – спросил Павлик, отводя глаза в сторону.

– Очень плохо. Делала пару раз и то в присутствии процедурной дневной сестры.

– А системы кто же ставит?

– Из урологии девчонок прошу.

– Это же нарушение.

– Нарушение. Но и манипуляция сложная, ответственность большая. Тренировка нужна.

– Вы что? Это категорически запрещено делать на больных, а муляжей для этого еще никто не придумал.

– А я не на больных.

– А на ком же? – растерялся Павлик.

– На себе.

– На себе?

– А что в этом плохого?

– Просто странно, – протянул Жебет.

– Ну да, – согласилась Люся. – Не совсем, конечно, привычно. Да и неудобно.

– Слушайте, а можно я тоже буду на вас тренироваться? – трогательно попросил юноша в белом халате.

– А почему на мне-то? – засопротивлялась Петрова.

– А на ком тогда еще? – с неподдельной искренностью удивился Павлик.

– Ну на себе хотя бы, – продолжала сопротивляться коллегиальному потребительству Люся.

– На себе непродуктивно, уменьшается степень ответственности, соответственно при меньшей доле риска минимальная выработка адреналина. Следовательно, эффект усвояемости процентов на сорок ниже, чем при введении в чужую вену.

Петрова оторопела от научного подхода к элементарным манипуляциям и заробела: никак не могла понять, кто перед ней – то ли свой брат-медик, то ли будущий нобелевский лауреат.

Это позже, спустя несколько лет, кардиолог Жебет признается педиатру Петровой, что причина их знакомства носила более чем меркантильный характер, а тогда на карту была поставлена честь науки в отдельно взятом месте проведения эксперимента.

В общем – Люся сдалась и с готовностью протянула руку с мерцающей голубой венкой. Павлика можно было пожалеть: начинать ему пришлось не с элементарного. Вена под толстой иглой истончалась и, словно нарочно, пряталась куда-то далеко под кожу. Пара подходов – и она исчезла. Юноша загоревал: дежурство перевалило за половину, а навык он так и не усвоил.

– Что у тебя с венами?

– Плохие.

– Покачай еще.

Петрова судорожно сжимала и разжимала кулак:

– Так? Нормально?

– Нормально. Только вена все равно уходит.

– Давай на другой руке?

Люся с готовностью подставила другую руку. Вены на ней казались более плотными – это вселяло надежду. Павлик с готовностью вставил иглу и порадовался: из широкого отверстия закапала кровь, жирная и густая.

– Попал, – отметила Люся.

– Попал, – порадовался практикант.

– Подложи ватку, – тихо попросила Петрова.

– Зачем?

– Халат зальет.

Павлик завороженно смотрел на багровые ручейки и испытывал странное возбуждение. Иначе себя чувствовала Люся. Чем радостнее становился коллега, тем грустнее она. Его бодрил результат (попал и точно), ее покидали силы. Ну почему бы именно в тот момент не появиться рядом таинственному астрологу? Почему бы ему не предостеречь милую девочку, не зашипеть в ухо: «Берегись!» Почему бы не вмешаться в ход роковых событий с далекоидущими последствиями? Нет, ничего подобного не произошло, на сегодня закончившийся эксперимент имел свое продолжение. Теперь тренировки носили характер системный и повторялись периодически. И в них, между прочим, нуждались оба: Павлик, понимая, что другой такой мишени ему не найти, и Люся в силу наивной веры, что если не она, то кто же спасет человеческую жизнь и кардиологическую честь. Вот и получается, что этот союз был взаимовыгоден обоим.

Дежурства Петровой и Жебета совпадали довольно часто, потому условия эксперимента становились все лучше, а результаты – все более обнадеживающими. Павлик обретал уверенность, а его враг – Мария Федоровна Филипко – многия грусти и печали. Жебет стал ее головной болью. Из-за него пришлось сменить образ жизни. Даже ночами не было покоя! Павлик являлся Марии Федоровне во сне и укоризненно смотрел в ее опухшие от слез глаза, не произнося ни единого слова. Мадам Филипко просыпалась от внутренней дрожи и тихо плакала, не понимая: за что?! За что же наказывает Господь? Вроде она не лучше и не хуже других, и дорогу почти никому не переходила, и к людям всегда по-человечески! (Во всяком случае, она так думала.) Но это спокойствия не приносило, угроза, исходившая от Жебета, приобретала тотальный характер.

Вскоре старшая медсестра вообще утратила спокойный сон, похудела на пятнадцать килограммов, а один раз дошла до абсолютного края, забыв нанести на волосы оттеночный шампунь «Ирида» в целях получения интеллигентного фиолетового окраса.

Заметив это, заведующий во время утреннего обхода строго посмотрел в печальные глаза прежде отличавшейся здоровьем и благополучием главной женщины отделения и сухо бросил: «Зайдите ко мне…» Филипко обмерла. Опытная интриганка, сжившая со свету не одну молоденькую сестричку, почувствовала, что настал «день мщения, наказания», и приготовилась к великому исходу из родного отделения.

Заведующий, облаченный в белый халат с вышитыми на кармане инициалами Е. Б.И., сидел за рабочим столом и листал очередную историю болезни.

– Борис Йосич, можно? – в дверь втиснулось расстроенное лицо с обвисшими от неожиданно нагрянувшей худобы брылами.

– Жду. Жду, матушка, – прогудел Ефимов.

От покровительственного и одновременно домашнего «матушка» у Филипко задрожали губы, а на глаза навернулись слезы. Заведующий подумал: «Климакс», Марья Федоровна: «Не в курсе».

– Борис Йосич, вызывали? – соблюдала протокол старшая медсестра.

– Проходи. Садись, Маша, – приглашал к неформальному общению кардиолог Ефимов.

– Я слушаю, Борис Йосич.

– Брось ты. Заладила «Борис Йосич, Борис Йосич». Что с тобой, Машенька?

При слове «Машенька» Филипко зарыдала:

– Боря… Боря… Это ужас. Я ничего не могу с собой поделать. Меня то в жар, то в холод. Ночью трясет, рубашка мокрая. Утром – головная боль. Ни есть, ни спать не могу. Работать не могу… Все о…

Ефимов не стал дожидаться окончания тирады и заговорил:

– Маша, это нормально. Это физиологический процесс. Гормоны. Сама понимаешь. Через это проходит каждая женщина. Потом – возраст… Сходи к гомеопату. Хочешь консультацию лучшего гинеколога, профессора Брайля, организую?

Марья Федоровна оцепенела:

– Какого Брайля, Боря? При чем тут Брайль? У меня жизнь под откос катится, а ты мне Брайля…

Ефимов секунду помолчал, пытаясь отыскать в словах иссохшей подруги здравый смысл, не нашел и потому решил поменять тактику. Голос Е. Б.И. стал по-особому ласковым и вкрадчивым: