Империи песка - Дэвид У. Болл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отец Жан регулярно обращался к кардиналу Лавижери, архиепископу Алжирскому и основателю «Белых отцов», прося прислать то, в чем остро нуждалась миссия. Кардинал столь же регулярно отвечал, посылая обильные благословения, но ничего из просимого. Отец Жан докучал старым друзьям во Франции, и те присылали лекарства и консервы.
Приют и больница всегда были заполнены до предела. Часовня всегда пустовала. Население Уарглы ценило доброжелательность «Белого отца», пользовалось его медицинской помощью, но в его религии не нуждалось. За двадцать лет своего миссионерского служения ему удалось обратить в христианство только одного человека. Но отец Жан был очень терпеливым.
– Если мы будем заботиться о людских телах и умах, за ними последуют и души, – говорил он.
Он без устали трудился от рассвета почти до ночи. Жители Уарглы ему доверяли.
Тем самым единственным человеком, обращенным в христианство, была Мелика – девушка, осиротевшая еще в младенчестве. Обычно дети содержались в приюте до восьми лет, а затем уходили, освобождая место для младших. Но Мелика задержалась. Она быстро обучалась. В десятилетнем возрасте она помогала отцу Жану учить других детей. В восемнадцать ее познания в медицине почти не уступали его собственным. Она великолепно умела ладить с пациентами. Ее помощь была поистине неоценимой, поскольку она еще ухаживала за животными и продолжала учить детей. Мелика преподавала французский, географию и арифметику. Она готовила детям еду, лечила их синяки, шишки и воспаления глаз.
Мелика боготворила отца Жана. Строго говоря, она не являлась новообращенной, поскольку отец Жан фактически вырастил ее и в его Бога она верила гораздо меньше, чем в самого отца Жана.
В эту миссию Мусса и привез Поля глубокой ночью. Поль был без сознания. Мусса крепко привязал его к седлу мехари. Отец Жан позвал Мелику, и они втроем сняли Поля с верблюда и перенесли в комнату Мелики. Больница, как всегда, была полна, а других помещений, пригодных для таких целей, не имелось. Мелика не возражала. Такое случалось часто. Она могла ночевать и в приюте на соломенной циновке.
Отец Жан трудился всю ночь. В прежней жизни, до принятия сана, он был врачом. Война в Европе унесла жизни его жены и детей, а его самого сделала седым. Тогда ему еще не исполнилось и двадцати пяти. Здесь он лечил все существующие заболевания. Ему приходилось ампутировать конечности и накладывать швы на изуродованные тела. Он был сведущ в медицине не хуже любого знахаря на юге Алжира. Поэтому он вполне мог сделать врачебный прогноз по своему новому пациенту и рассказать об этом туарегу, ожидавшему во дворе.
– Этот молодой француз умрет. Он перешел опасную черту. Думаю, и без огнестрельного ранения пустыня уже высосала из него все жизненные соки.
– Он не умрет, святой отец. Он сильный человек. И хороший. Пустыня не убила его, когда у нее для этого были возможности. Он станет одним из чудес вашего Бога.
Отец Жан улыбнулся:
– Простите, я забылся. Сказываются долгие годы работы врачом. Вы говорите мне слова, которые я должен был бы сказать вам. Разумеется, я буду молиться о том, чтобы ваши надежды оправдались. Я сделаю все, что в моих силах.
Мелика заступила на свое первое дежурство у постели пациента. На рассвете туарег уехал.
Рана была воспалившейся, с нагноением по краям. От нее исходило ужасающее зловоние. Отец Жан качал головой.
– Если бы ему выстрелили в руку или ногу, я бы произвел ампутацию и остановил заражение организма, – сказал он Мелике. – Но у него плечевая рана, и я просто не знаю, что делать.
Он обрезал кожу по краям раны и промыл ее карболкой, шепча при этом молитвы. Мелика промывала рану каждые несколько часов и меняла повязки. Иногда Поль вскрикивал от боли, поскольку вместе со снимаемым бинтом отрывались кусочки кожи. Пуля пробила ему плечо насквозь, проделав большую дыру на влете и еще более крупную на вылете. Стоило перевернуть больного, как у него открывалось кровотечение. Мелика отгоняла от него назойливых мух.
В бреду он много говорил, бормоча о Муссе, приходской школе при соборе Сен-Поль. Он вспоминал Флаттерса, Недотепу и Реми. Последнее имя Мелика запомнила очень хорошо. Реми, Реми. Рука. Его рука. Однажды пациент вскочил на постели, крича, что ему отсекли руку. Мелика успокаивала его, повторяя снова и снова:
– С вашей рукой все в порядке. Она при вас. Тише…
Мелика вытирала ему вспотевший лоб и обмывала губкой, чтобы унять внутренний жар. Маслом из козьего молока она смазывала его распухшие губы и растрескавшиеся, кровоточащие ступни ног. Она читала больному вслух, хотя сомневалась, что он слышит. Читала Библию отца Жана и книги по медицине. Читала название разных мест на картах, по которым учила ребятишек географии. И вообще, читала все, что могла найти.
Облик пациента завораживал Мелику. Она впервые видела такого обаятельного молодого человека. У него были густые светлые волосы, почти достигавшие плеч. Окладистая борода имела цвет янтарного меда. Ухаживая за ним, она пыталась представить, кто он, представить его жизнь. Она знала, что он военный и зовут его Поль. Это она узнала от туарега, который привез его сюда. А больше она не знала почти ничего.
По ночам он кричал. По лбу обильно струился пот. Тогда Мелика качала его, как ребенка, и тихо шептала, стараясь успокоить. Она не знала, через что ему довелось пройти, а туарег об этом ничего не рассказал.
Она поила его козьим молоком, поднося ложку к губам. Он проглатывал молоко, даже не просыпаясь, и шевелил губами, прося еще. Он был совсем отощавшим – кожа да кости, – и она старалась давать ему побольше молока. Мелика пела ему гимны, которым научилась, когда была единственной прихожанкой на службах в маленькой часовне. Она знала легенды шамба и ради забавы переложила их в стихи, а к стихам подобрала музыку. Конечно, звучало это ужасно, но солдат находился без сознания и вроде бы не возражал. Иногда ей казалось, что на его лице появлялась улыбка. Отец Жан тоже слышал ее пение. Он кивал и улыбался.
Мелика всматривалась в лицо воина и представляла, что́ он видел и чем занимался в пустыне. В его
