Япония в меняющемся мире. Идеология. История. Имидж - Василий Элинархович Молодяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стремясь расположить к себе общественное мнение «великих держав», японские имиджмейкеры отдавали приоритет «мягкому» моделированию – не навязывали заграничному потребителю готовую модель, но позволяли ему «самостоятельно» увидеть тот образ страны, который считали желательным. Сначала это был образ «живописной Японии», страны поэтов, художников и красавиц-гейш, который формировался усилиями преимущественно иностранцев – путешественников и деятелей культуры (Пьер Лоти, Редьярд Киплинг, Клод Фаррер, Константин Бальмонт, Бернгард Келлерман), известных и влиятельных у себя на родине. Для популяризации этого образа особенно много сделал широко известный в конце XIX – начале XX вв. прозаик и эссеист Лафкадио Хёрн, переселившийся в Японию и ставший ее активным имиджмейкер ом.
С течением времени этого стало недостаточно. Японии надо было активнее популяризировать и пропагандировать себя усилиями самих же японцев. Коммерческие успехи и экспансионистские акции страны не прибавляли ей симпатий у тогдашних хозяев мира – США и европейских держав, со стороны которых все чаще звучало осуждение курса официального Токио. Правящие круги, разумеется, вели свою пропаганду, но эффект от официальных заявлений и разъяснений был все меньше и меньше – им попросту не верили и не принимали всерьез. Единственной возможностью что-то реально изменить стало появление японцев, которые завоевали бы искреннее доверие иностранцев, прежде всего представителей «великих держав». Учитывая типичное в ту пору презрение «белых» к «желтым», эти люди должны были говорить на языке «белых», т. е. оперировать понятиями, знакомыми и понятными европейцам, апеллировать к их представлениям, чтобы сначала заставить себя слушать, а потом верить. Для этого требовалось безукоризненное знание английского (в меньшей степени французского) языка, европейской христианской культуры, обычаев и менталитета потенциальных потребителей пропаганды. Достичь этого можно было только путем длительной жизни за границей, причем без отрыва от собственных национальных корней, ибо космополитические японцы едва ли смогли бы внятно поведать о традициях своей страны. Япония начала открываться миру только в 1860-е годы. Прежде чем такие люди появились, должно было пройти несколько десятилетий.
Голландский японовед Карл ван Вольферен, автор известной книги «Загадка японского могущества» (1989), назвал эту категорию людей «буферами» и «информаторами», дав развернутое определение их деятельности: «Под «буферами я имею в виду тех, кому доверена задача делать контакты с иностранцами максимально гладкими. Это сугубо японское явление[47], легко узнаваемое как в государственных учреждениях, так и в мире бизнеса. Живущие в Японии иностранные дипломаты и бизнесмены имеют с ней дело через посредника – сообщество англоговорящих и предположительно интернационализированных буферов, смягчающих удары, которые непредсказуемый внешний мир может нанести их структурам.
Эти буферы, – продолжает Вольферен, – могут быть на удивление откровенными, проявлять подлинное понимание трудностей иностранца и часто создают впечатление если не готовности удовлетворить желание партнера, то, по крайней мере, серьезности, с которой представляемые ими структуры относятся к его проблемам. У Японии есть полдюжины супер-буферов, которые посвящают большую часть своего времени разъездам по всему миру, урегулированию конфликтов и объяснению действий Японии на международных конференциях (выделено мной – В.М.). Некоторых из них, как Окита Сабуро или покойного Усиба Нобухико, даже делали представителями правительства по вопросам внешней торговли, но в этом качестве они только усиливали путаницу, поскольку, несмотря на должность, не имели права что-либо решать и соответственно не могли реально вести переговоры.
Порой более влиятельные министры или лидеры экономических организаций и даже сам премьер-министр играют роль буфера в общении с иностранными торговыми представителями. Иностранные визитеры, возвращающиеся домой с новостями, что на сеи раз они говорили с действительными хозяевами положения и что они находятся под впечатлением от их готовности принять эффективные меры, обманывают самих себя. Людей с такими широкими полномочиями в Японии нет.
С категорией буферов частично совпадает класс информаторов… которые постоянно беседуют с заезжими знаменитостями и журналистами. Остальной мир узнает о Японии со слов гораздо более малочисленной группы, чем обычно думают. Визитеры, встретившиеся с «надежным источником» в лице одного из информаторов, зачастую остаются под впечатлением, что они услышали интересное личное мнение. Большинству невдомек, что эти информаторы всего лишь повторяют банальные суждения на злобу дня или более общего характера… Они могут вносить в это некоторые персональные нотки, но суть послания все время одна и та же… Речи высокопоставленных информаторов могут содержать критику отдельных сторон политики правительства или действий бюрократии и бизнеса, но они почти всегда поддерживают общие утверждения ведущих институтов Системы, что Япония является плюралистской демократией с экономикой свободного рынка, что в открытии (японского – В.М.) рынка достигнут прогресс, что рост индивидуализма надо поощрять, что большинство японцев начинает осознавать необходимость стать более космополитичными, что иностранцы не прилагают должных усилий в соревновании с ними и что конфликты с Японией происходят в основном от недостатка понимания с их стороны».
Перечисленные Вольференом положения отражают состояние дел на конец 1980-х годов; что-то из сказанного им утратило актуальность, что-то нет. но по-прежнему актуальными остаются его выводы: «Вместе взятые действия японских буферов и информаторов являются пропагандистским актом, который не воспринимается в этом качестве, поскольку почти всегда скрыт в облачении искренних усилий «объяснить» Японию миру». «Верить в то, что эти предсказуемые утверждения отражают личное мнение, – заключает Вольферен, – значит проявить неуважение к умственным способностям наиболее высокопоставленных переговорщиков Японии. Их подлинное личное мнение часто очень интересно и может существенно отличаться от сказанного во всеуслышание, но доступ к этому мнению требует долгого знакомства, большого количества сакэ или – много реже – внезапного понимания с их стороны, что вы вообще не склонны воспринимать официальную линию всерьез»[48].
Возможно, пространную цитату из современного аналитика можно заменить более короткой, но не менее выразительной. В 1942 г. Хью Байес, многолетний токийский корреспондент «Таймс» и «Нью-Йорк тайме», выразительно назвал подобных информаторов «очаровательными апостолами полуправды, объяснявшими Японию западным народам»[49]. Тон сказанного можно списать на военное время, но проблема остается, причем остается почти не исследованной. Автор настоящей работы рассматривает ее не первый раз[50], но впервые «переходит на личности».
В японской историографии принята периодизация по правлениям императоров. Это деление условно и не связано напрямую с ключевыми событиями мировой истории, но по-своему символично. Исключением является уникальный по продолжительности и по насыщенности историческими событиями период Сева (1926–1988), который принято делить на довоенный и послевоенный. Таким образом, перед нами пять периодов: Мэйдзи (1867–1912), Тайсё (1912–1926), довоенный Сева (1926–1945), послевоенный Сева (1945–1988) и Хэйсэй (с 1989 г.) – которые представлены пятью персоналиями. Двое из
