Том 4. Стихотворения 1930-1940 - Демьян Бедный

Быть впереди*

Шестая часть земного шара,Советский край необозрим.Под риском вражьего удараМы жизнь по-новому творим.С пути сметая все помехи,Мы, развернув рабочий фронт,Чтоб охранить свои успехи,Весь озираем горизонт.Не видно ль где тревожных знаков,Везде ли даль его чиста?Наш горизонт не одинаков:Есть неспокойные места,Места, где хищные законы,Где воздух сперт и мрак глубок,Места, где лютые драконыСплелися в мерзостный клубок,Места, где бешеною тварьюОбезображен лик страны,Места, откуда тянет гарьюПодготовляемой войны,Места, где тайные раденьяСвершает зреющий разбой,Места, откуда нападеньяМы можем ждать в момент любой.Но против вражеской гастролиТройной создали мы оплот,И к величайшей призван ролиНаш боевой воздушный флот:Он охраняет наше зданье,Все рубежи и берега,Ему – первейшее заданьеПри появлении врага,Ответ страны единодушнойНа первый вражеский нажим.Нет, кавалерией воздушнойМы не напрасно дорожим!

Но дорожим не в меньшей мереИ авиацией иной,Ее работой в атмосфере,Не омрачаемой войной.При нашей площади гигантскойНе всюду – близкая стезя.Без авиации гражданскойНам обойтись никак нельзя.Связать советские просторыВоздушной связью в краткий срок –Нужны могучие моторыИ крылья, сделанные впрок,Нужны пропеллеры такие,В которых суть их столь хитра,Чтоб из Москвы могли б мы в КиевСлетать часа за полтора.И мы достигнем этой прыти.К чему таинственный покров?У нас немало есть открытийСвоих советских мастеров.Что я не склонен к пышной фразеИ знаю, слово где беречь,Сошлюся точно в этом разеНа ворошиловскую речь:

«У нас есть полная уверенность, что в ближайшее пятилетие мы выйдем на уровень мировой авиационной техники и создадим все условия для того, чтобы в этой области быть впереди других».

Две темы*

Стареет все – таков закон природы! –И все идет к законному концу.Богатыря подкашивают годы,И богатырь завидует юнцу:«Тебе еще отламывать походы,А мне уже… – И тени по лицу. –Ты не слыхал, не пахнет ли войною?Еще бы раз тряхнул я стариною!»

Ах, жизнь полна такого озорства,Так молодо, пестро ее цветенье!Так красочна зеленая листва!На молодежь посмотришь – загляденье:Как много в ней живого торжества!И рушится меж нами средостенье –Мои года, я юн в ее кругуИ к старости привыкнуть не могу.

Нет, мозговой не болен я сухоткойИ не скажу, что стал уже сдавать,Но жизнь идет вперед такой походкой,Что трудно мне за нею поспевать,И даже мне – с моею крепкой глоткой, –Мне не успеть все битвы воспевать,И я зову – вернее, бью тревогу:«Товарищи-поэты, на подмогу!

В какие вы забилися углы?Что там в углах творите сепаратно?Все – в общий фронт, на башни, на валы,Туда, где враг нас хочет сбить обратно!У нас, певцов, заслуги не малы.Но перекрыть мы их должны стократно.Рабочий фронт – вот общий наш Парнас.Поэты, жизнь опережает нас!

Вам, молодым, сейчас все карты в руки.Все козыри у вас, у молодых.Вы так должны запеть, чтоб ваши звукиВзбодрили нас, певцов, как я, седых,Всю музыку, весь гром, все шумы, стукиУ жизни взять из недр ее крутых,Весь героизм ее в стихи оправитьИ тем ее – а с ней себя – прославить.

Наш фронт певцов отстал. К чему скрывать?И в этом-то хандры моей причина.Хандра меня не свалит на кровать,Не так я стар, и старость – не кручина,Коль силы есть еще повоевать.Некстати мне унылая личина,Но согласись, читатель дорогой,Что поворчать я вправе раз-другой.

Среди певцов давно уж выйдя в дяди,Любовно я гляжу на молодняк,Я не хочу, чтоб он трепался сзадиУ боевых строителей-вояк.«Эй, я кричу, не уступать ни пяди!Вы быть должны средь первых забияк!Передовым не станет запевалойТот, кто в тылу бредет походкой вялой!»

Мне кажется – быть может, я не прав, –Что натиск слаб на фронте стихотворном,Что, сил своих в едино не собрав,Находимся в провале мы в бесспорном,Не создали еще мы первых главО мужестве невиданно-упорном,Том мужестве, что каждый день и часЯвляет нам наш пролетарский класс.

Я говорю, что я не прав, быть может,Что, может быть, все это и не так, –Но все же мысль меня такая гложет:Пропущен ряд победнейших атак,Которым од уже никто не сложит.По части од Державин был мастак.Но век его сравнить и – наши годы,Какие мы писать должны бы оды!

Нет, вправду, мы поэты, не таё…А между тем у нас не только дела,Что, так сказать, домашнее, свое:Дух Октября не ведает предела.Такой секрет кому же не в знатье?И наша жизнь как нами б ни владела,Не смеем мы, увлекшись этим, тем,Не освещать международных тем.

Значенье их доказывать не нужно.Мы – армии всемирной авангард.Той армии, что с нами в ногу дружноНа мировой идет октябрьский старт.Могу ли я сказать: «мне недосужноВскрывать игру фашистских темных карт!»Нет, я как раз, закончив строчку эту,Перехожу к фашистскому сюжету.

Сюжет простой, до ужаса простой,Достойный все ж не беглой лишь заметки.   Геробер Фриц, мужчина холостой,Немецкой был наичистейшей ветки:В нем кровь была, сказал бы я, настой,В котором все проспиртовались предкиОт гениев до пошлых дураков.Да, вот он был Геробер Фриц каков!

Он был сынком какого-то чинуши.Потом сынок в чинуши вышел сам.Отец ушел туда, где предков душиАрхангельским внимали голосам.Его вдову с лицом иссохшей грушиТож повлекло за мужем к небесам.Над матерью, прожившей век безгрешно,В предсмертный час сын плакал неутешно.

Ей не дожить, он видел, до утра.Но на часы взглянув, он рек: «Мамахен,Я ухожу. Прощай навеки. Мне пораИдти в ферейн. Прощай. Вас ист цу махен!Дай бог тебе загробного добра,Попасть в Сион, в небесный наш Аахен,Где средь цветов течет небесный Рейн!»Сказавши так, герр Фриц ушел в ферейн.

Мещанский быт свои имеет штампы.В дверях уж сын мамашу стал просить:«Чуть не забыл! Ты, умирая, лампыНе позабудь, мамахен, погасить».(Такой типаж у театральной рампы –Ну, как его слезой не оросить?)Вот был каков Геробер Фриц в натуре:Особый тип по крови и культуре.

Культура… Речь покамест не о ней.А с кровью вот случилась неувязка:Фриц стал страдать от чирьевых огней,У Фрица жар, у Фрица злая тряска,Фриц с каждым днем бледней, бледней, бледнейИ вот за ним явилася коляска…Он полутруп… Конец… Его везутВ полночный час в какой-то институт.

Фриц бормотал в бреду; «Квод лицет Йови…»Так классицизм в него со школы врос!Над Фрицем врач бубнил, нахмурив брови(Пфуй, у врача какой еврейский нос!):«Спасенье все – в переливанье крови…»А кровь кто даст Героберу? Вопрос.Но врач, горя к болящему любовью,Пожертвовал своей еврейской кровью.

В больного кровь врача перелита,Отмерена едва ль одним стаканом.У Фрица кровь взыграла уж не та,Чрез месяц Фриц стал крепким великаном.Богатырем. Он с пеною у ртаКлял коммунизм и потрясал наганомИ, присягнув фашистам, в их рядахВыл громче всех о мерзостных жидах.

И вдруг оно раскрылось… роковое…Пропало все, фашистский весь почет!Пронюхали шпиков каких-то двое,Что в Фрице… кровь еврейская течет!Фриц, несмотря на имя родовое,От «фюрера» вдруг получил расчет.Кровь засорив свою ужасным сором,Со службы Фриц уволен был с позором.Фриц… Боже мой!.. Не чистый немец он!..Он не фашист и не чиновник боле!..Он… может быть, уж он Израильсон…Он, тот, кто был Геробером дотоле!..Он… Это явь или кошмарный сон?..Позора Фриц снести не может доле:«Жиды, жиды за все ответ дадут!»И Фриц бежит в тот самый институт.

В тот институт, где жизнь ему вернули.За жертвенность свою ответил врач:Геробер в лоб ему всадил три пули,Он, своего спасителя палач.Фашистский суд признал его… вину ли?!Геробер вновь на линии удач:Был приговор о нем, как немце чистом,Который вновь достоин быть фашистом.

Ну, вот и все. Фриц круглым стал, как шар.Фашистский хлеб так распирает тело.Фриц говорит, что в рейхстаге пожар,Конечно же, еврейское все дело,И коммунизм – еврейский тоже дар:«Еврейство кр-р-ровь, кр-р-ровь нашу пить хотело!»Кровь… Как забыть о жертвенном враче?У Фрица вновь шесть чирьев на плече!

На новую ступень*