Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей - Александр Ливергант

Короче говоря, то, что критики зовут романтизмом, вполне реально, более того — вполне рационально. Чем удачней человек пользуется разумом, тем яснее, что реальность не меняется от того, что ее иначе изобразили. Повторяется же, приедается только изображение; чувства остаются чувствами, люди — людьми. Если в жизни, а не в книге девушка ждет юношу, чувства ее — весьма древние — каждый раз новы. Если она сорвала розу, у нее в руке — древнейший символ, но совсем свежий цветок. Мы радуемся прелести девушки или розы, если голова у нас не забита модными изысками; если же забита — мы увидим, что они похожи на картинку с коробки. Если мы думаем только о стихах, картинах и стилях, романтика для нас надуманна и старомодна. Если мы думаем о людях, мы знаем, что они — романтичны. Розы прекрасны и таинственны, хотя всем нам надоели стихи о них. Тот, кто это понимает, живет в мире фактов. Тот, кто думает только о безвкусице аляповатых стишков или обоев, живет в мире мнимостей.

В этом мире и родился современный скептический протест. Его отцы, интеллектуалы, вечно толковали о книгах, пьесах, картинах, а не о живых людях. Они упорно тащили жизнь на сцену — но так и не увидели жизни на улице; клялись, что в их книгах реализма все больше, — но в их беседах его было все меньше. Они ставили опыты, беспокойно искали угол зрения, и это было очень полезно для дела, но никак не годилось для суждения о законах бытия. Когда они добирались до этики и философии, получался какой-то набор бессвязных, безумных картин. Художник всегда видит мир с определенной точки, в определенном свете, и порой этот свет внезапен, как молния. Но когда наши анархисты принялись освещать этими вспышками человеческую жизнь, получился не реализм, а просто-напросто бред. Определенный художник в определенных целях может писать розу черной, но пессимисты вывели из этого, что красная роза любви и бытия так черна, как ее малюют. Определенный поэт в определенных целях может назвать луну зеленой — и философ тот час же торжественно заявит, что луна кишит червями, как зеленый сыр.

Да, что-то есть в старом добром призыве «искусство для искусства». Правда, понять его надо чуть иначе: пусть люди искусства занимаются своим искусством. Каковы бы ни были законы человеческой жизни, вряд ли они меняются с каждой модой на рифмы или на брюки. Эти законы объективны, как чернозем или прилив, а вы не освободитесь от приливов и чернозема, объявив старомодными розу и луну.

Я не меняю взгляда на эти законы, потому что так и не понял, с чего бы мне их менять. Всякий, кто слушается разума, а не толпы, может догадаться, что жизнь и теперь, как и во все времена, — бесценный дар; доказать это можно, приставив револьвер к голове пессимиста. И здравый смысл и жизненный опыт говорят нам, что романтическая влюбленность естественна для молодости, а в более зрелые годы ей соответствуют, ее продолжают супружеская и родительская любовь. Тех, кого заботит правда, а не мода, не собьет с толку чушь, порожденная раздражительностью и распущенностью. Те же, кто видит не правду и ложь, а модное и немодное, — несчастные жертвы слов и пустой формы. Их раздражают бумажные розы, и они не верят, что у живой розы есть корни; не верят они и в шипы — пока не вскрикнут от боли.

А все дело в том, что современный мир пережил не столько нравственный, сколько умственный кризис. Смелые Современные Люди смотрят на гравюру, где кавалер ухаживает за дамой в кринолине, с той же бессмысленной ухмылкой, с какой деревенский простак смотрит на чужеземца в невиданной шляпе. У них хватает ума только на то, чтобы подметить: теперь девушки современно стригутся и ходят в коротких юбках, а их глупые прабабки носили букли и кринолины. Кажется, это вполне удовлетворяет их неприхотливый юмор. Снобы — незамысловатые существа, вроде дикарей. Вернее, они похожи на лондонского зеваку, который хохочет до упаду, услышав, что у французских солдат синие куртки и красные рейтузы, а не красные куртки и синие рейтузы, как у нормальных англичан. Я не меняю ради них своих взглядов. Стоит ли?

Уинстон Черчилль {646}

Осада Сидней-стрит

Утром 17 декабря 1910 года вся Англия была охвачена волнением, узнав из газет о случившемся накануне необычайном преступлении. В десять часов тридцать минут вечера некий мистер Айзенстайн, владелец галантерейного магазинчика на Хаунсдитч, обратил внимание на таинственный стук в задней части помещения. Этот стук был замечен двумя неделями ранее, и полиция уже наводила по этому поводу справки. Однако на этот раз постукивания были громче и отчетливее и, по всей видимости, доносились из соседнего дома. Мистер Айзенстайн вызвал полицию. На место прибыла команда из шести офицеров и констеблей; двое остались на посту возле задней части магазина, а сержант в сопровождении трех других полицейских направился к дому, откуда предположительно происходил шум, и постучал в дверь. По традиции, которая до сих пор в Англии была практически неизменной, полицейские не носили с собой оружия. Дверь приоткрылась дюймов на шесть, и за ней показался мужчина.

― Почему вы стучите, вы тут работаете? — спросил сержант.

Ответа не последовало.

― Вы говорите по-английски? В доме есть кто-нибудь, кто говорит по-английски?

Мужчина прикрыл дверь, оставив зазор в один дюйм и не ответив на вопрос, исчез наверху. Сержант толкнул дверь и оказался в комнате, освещенной газовым рожком. Казалось, для принятия мер предосторожности особых причин не было. Сержант всего лишь проводил обыкновенную проверку по вызову, полому он выждал еще одну минуту. Она стала для него последней. Внезапно дверь распахнулась, грянул выстрел, и сержант замертво упал на порог. Еще один выстрел, на этот раз со стороны неосвещенной лестницы, заставил ринувшихся вперед полицейских отпрянуть от двери; из-за нее появилась мужская рука с длинным автоматическим пистолетом, последовало несколько выстрелов, и через пару секунд все четыре констебля лежали на мостовой — кто-то был мертв, кто-то смертельно или тяжело ранен. Из дома выскочил человек, палящий из пистолета направо и налево. В строю оставался только констебль Чоут, безоружный и уже раненый. Не колеблясь ни минуты, он схватился с убийцей, и, несмотря на то, что был ранен еще двумя выстрелами, не отпускал хватки до тех пор, пока один из преступников не выстрелил еще один раз сзади, отчего констебль упал и впоследствии скончался от двенадцати ранений. Банда убийц оторвалась от преследования шестого полицейского и под покровом темноты бесследно исчезла в лондонской суматохе.

Дальнейшее расследование показало, что преступники замышляли тщательно продуманное ограбление, но не магазина мистера Айзенстайна, а ювелирной лавки, где в сейфе хранились драгоценности на сумму тридцать тысяч фунтов. Под кирпичной стеной дома был прорыт туннель, в котором полиция обнаружила полный комплект принадлежностей для взлома сейфа при помощи ацетиленовой сварки.

На следующий день в три часа ночи две женщины вызвали доктора к молодому человеку, который назвал себя Джорджем Гардстайном и объяснил, что один из его друзей по ошибке выстрелил ему в спину из револьвера три часа тому назад. Человек этот, настоящее имя которого было Morountzef {647}, оказался преступником, убившим сержанта полиции. Как оказалось, в схватке с констеблем Чоутом его легкие и желудок пронзила пуля, прошедшая сквозь тело храброго полицейского. До утра он так и не дожил, оставив после себя автоматический пистолет системы Браунинг, кинжал и скрипку.

Такой в кратком изложении была история, про которую писали на протяжении нескольких дней все газеты. Было очевидно, что мы столкнулись с таким видом преступления и типом преступника, каковые не могли найти себе аналогов на протяжении всей истории Англии. Беспощадная жестокость преступников, их изощренность, безошибочно меткая стрельба, современное оружие и оснащение — все это выдавало русских анархистов. В последующие дни также выяснилось, что убийцы являлись членами ячейки под предводительством анархиста по кличке Питер «Художник» {648}, состоявшей из примерно двадцати латышей и укрывавшейся в центре Лондона. В дальнейшем их ячейку стали называть «зародышем» анархии, революции и убийств. Эти жестокие существа, ведущие, как уже было сказано, звериный образ жизни, занимались разработкой хищнических планов и организацией тайных заговоров. Ограбления и убийства они совершали с целью обогащения, но за их действиями скрывались их политические цели. Несколько лет спустя именно Питер «Художник» стал одним из тех извергов, которые во время потрясений Первой мировой войны грабили российское государство и издевались над его народом.

Чудовищность этого преступления вызвала в стране гнев и возмущение. Все силы Скотланд-Ярда были брошены на поимку преступников. Как министр внутренних дел я отдал приказ обеспечить полицейских самыми лучшими из доступных на тот момент моделями автоматических пистолетов. Героям, павшим жертвами обстоятельств при выполнении служебного долга, были устроены публичные похороны в соборе Святого Павла, и во время торжественной панихиды к их гробам, покрытым национальным флагом, пришли проститься многие официальные лица Лондона.