На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Приподнятое состояние Логунова, особенно усилившееся после встречи с ротой, поблекло от рассказа Свистунова.

— Легкомысленны и в легкомыслии своем неисправимы, — сказал капитан. — Величко-то — инженер! Генерал! Профессор инженерной академии!

После обеда получили приказ ломать гаолян от позиций полка до деревни Маэтунь.

Ломать гаолян надо было давно, но как-то случилось, что ломать его было некому: солдаты рыли окопы, каменистый грунт плохо поддавался лопате, палило солнце, люди выбивались из сил. Где тут было думать еще о гаоляне! Некоторые командиры поставили ломать гаолян китайцев. Но китайцам не нравилось истреблять свои поля, и дело почти не двигалось.

Во главе ломщиков шел Емельянов. Он быстро приспособился к этой своеобразной полевой работе. Стебель высотой в полторы сажени он надламывал в трех четвертях аршина над землей и ловко пригибал к земле, направляя в сторону неприятеля. Идти по такому полю было невозможно.

— В чем дурак, а в чем умен, — сказал Федосеев, осмотрев его работу, и приказал всем делать так.

До самого вечера ломали гаолян. Впереди поднимались горы, уже занятые противником. Даже как будто дымки костров различал в бинокль Логунов. Веял прохладный ветер, и, чем ближе было к вечеру, тем он становился прохладнее и приятнее. Оглядываясь на Ляоян, Логунов видел над ним мутную дымку пыли: по всем дорогам от Ляояна к передовой шли войска.

Уже вечером он отправился искать 17-й лазарет, но лазарет менял расположение, и Логунову не удалось обнаружить его следов. Огорченный и разочарованный, поручик зашагал на батарею Неведомского.

Артиллерийские позиции занимали обратные склоны холмов между передней линией и главными позициями.

Внимательно осматривал он главные позиции, и они представлялись ему достаточно серьезными. Начинались они на правом берегу Тайцзыхэ фортом у деревни Хауцзялинцзя, тянулись полукругом к югу от Ляояна и упирались своим левым флангом в Тайцзыхэ у деревни Эфа — восемь фортов, восемь редутов.

Между Ляояном и передовой были разбросаны стрелковые окопы, назначенные задерживать прорвавшегося противника, а также прикрывать расположенные здесь батареи.

Логунов еще издалека на окопчике увидел Неведомского и Топорнина.

— Не пугайтесь меня, — сказал он им, подойдя сзади.

… Сидели на косогоре. Логунов рассказывал о бое в ущелье, о японцах, которых он близко видел в плену.

— Вася, — спросил он под конец Топорнина, — а помнишь японскую девушку, которая на вечере в ремесленной школе читала «Буревестник» Горького? О ней ты что-нибудь узнал? Кто она? Не оправдались мои подозрения?

— Твои подозрения в шпионстве?! — засмеялся Топорнин. — Друг мой, я встретился с ней. Это свой человек. Но судьба ее сложна, сложна… Но я надеюсь… у меня, понимаешь ли, есть соображения…

Логунов засмеялся:

— Ты что-то путаешься в словах, Вася!..

Топорнин улыбнулся:

— Представь себе, запутался… Впрочем, скажу тебе чистосердечно: душой она не менее прекрасна, чем лицом!

… Отсюда, со склона сопки, обращенного к Ляояну, видна была железнодорожная станция и полотно, убегавшее на север. Офицеры смотрели в бинокли.

Какая-то толчея наблюдалась на станционных путях. Несколько составов подходило с севера, но еще большее количество готовилось к отправке на север.

— Странно, — сказал Логунов, — к Мукдену как будто идут не пустые составы, а груженые.

Над Ляояном, в постоянном над ним облаке коричневой пыли, садилось солнце. Садилось огромное, расплющенное, багровое.

2

Вечером в распоряжение полка прибыла пулеметная рота, Свистунов, узнав, что ротой командует старый его сослуживец капитан Сурин, отправился поглядеть на пулеметы.

Пулеметы были заграничного происхождения, новенькие, и солдаты-пулеметчики тоже были новенькие, опрятные, какие-то самоуверенные солдаты. Они и честь отдавали иначе, с сознанием собственного достоинства.

Сурин отвел Свистунова в сторону и спросил:

— Что японцы — действительно так сильны?

— Мирон, японцев можно бить. Я бил их своим батальоном.

— Ну, тогда я от тебя не отстану.

Назад Свистунов пошел через вершину Сигнальной горы.

В сизой скале, в нише, приютилась небольшая кумирня. Цветные лоскутки на полу, чашечка с почерневшими зернами риса около решетки. Когда-то на Сигнальной горе было тихо и пустынно, изредка заходили сюда окрестные жители положить лоскуток в дар горному духу. Над кумирней, на вершине сопки, торчала будка телефонной станции. Саперы рубили вторую будку.

Западные отроги Сигнальной огибала железная дорога, пропадавшая через три версты в скалистом ущелье. Там лежала деревня Гудзядзы. За деревней темнели поля гаоляна, чумизы, бобов.

Ближайшую сопку на восток изрезывали коричневые ленты окопов. Невысокие вершины и седловины указывали общее направление хребта к северо-востоку, туда, где, очевидно, сосредоточил свои войска Куроки. Там дымились биваки казачьих и японских передовых частей. И там была долина Тайцзыхэ, какие-то речки и ручьи, и над ними уже тянулись туманы.

С Сигнальной к Ляояну спускалась широкая военная дорога, с блиндажами для начальства по обе стороны.

Едва Свистунов пришел в батальон, как его вызвали к Ширинскому.

У палатки командира полка на складном стулике сидел Гернгросс и объяснял Ширинскому и командирам батальонов положение дивизии и задачи полка.

Полк не должен был подпустить японцев к деревням Маэтунь и Гудзядзы.

Гернгросс говорил обстоятельно и, кончив, спросил, все ли понятно.

— Все совершенно понятно, ваше превосходительство, — отозвался Ширинский, — кроме одного, весьма важного обстоятельства, Будет ли прикрыт наш правый фланг?

— Утешу вас, полковник: вправо и позади вашего правого фланга стоит генерал Самсонов с девятнадцатью сотнями казаков, а на одной линии с вами, верстах в восьми, одиннадцать сотен Мищенки. Поэтому ужинайте спокойно, а воюйте еще спокойнее.

Генерал пожал руку Ширинскому. Адъютант побежал за генеральским конем.

— Господа, — сказал Ширинский, когда Гернгросс уехал, — нам выпадает честь оборонять самый ответственный участок — Сигнальную гору, местопребывание командира корпуса. Кроме того, имейте в виду, наш правый фланг — деревня Гудзядзы — в то же время правый фланг всей ляоянской позиции. Туда сейчас же отправятся первый батальон и пулеметная рота.

Он нашел глазами Свистунова и сказал:

— На вас, капитан, я надеюсь.

«Надеешься, а подполковника где-то там придерживаешь», — подумал Свистунов.

— Вот, Коля, — сказал он Логунову, — хотел завтра отпустить тебя на целый день для выполнения твоих сердечных обязанностей перед Ниной Григорьевной, да уж увидитесь потом, после боя… И скажу в утешение: после боя будет приятнее.

В деревне Гудзядзы улицы имели направление с юга на север, что было удобно для подхода резервов. Деревню окружали плотные глинобитные стены с низкими толстыми башнями по углам. Фанзы и сараи тоже отделялись друг от друга земляными стенами.

— Ты присматривайся, Сурин, с точки зрения твоих пулеметов, — наставлял Свистунов. — Надо их поставить так, чтобы они уж всю службу сослужили. По правде говоря, ты из них стрелял?

— Будь спокоен.

— И пулеметы настоящие, бьют по цели и поражают ее?

— Будь спокоен, Павел.

— Тогда я счастлив, прямо счастлив, Мирон! Ты был бесшабашной головой. Командир пулеметной роты, по-моему, и должен быть разбойником.

Деревня была большая, пустая. Ветер гулял по брошенным фанзам, врываясь через открытые двери и выставленные рамы.

Батальон уже входил в Гудзядзы. Перед выступлением Логунов был у себя в полуроте. Он снова принял свою старую полуроту, оказавшись, таким образом, в подчинении у Тальгрена. Солдаты неторопливо готовились к походу. Всякие его размышления о том, правильна война или нет, вызвана необходимостью или преступными действиями правительства, отступили на второй план.

Для Логунова было ясно: здесь наконец разрешится то невыносимо томительное состояние, которое создавалось с начала войны. Он знал, что победы жаждут те, к кому он не мог относиться приязненно, но вместе с тем поражение отзовется горечью во всем русском народе.

— После Тхавуана, ваше благородие, — сказал Корж, — я так думаю, что мы его разобьем. Почему не разбить? Ведь били же.

— Командующий сам поведет армию, — сказал Жилин. — Говорил мне об этом ординарец из штаба полка. А раз поведет Куропаткин, то победит, потому что он всегда побеждал, и турок бил, и еще кого-то бил. Бил вдребезги. Японцы же если и били наших генералов, так других, а Куропаткина — ни разку…

В той свободе, с которой теперь разговаривали с ним солдаты и которая пришла как-то сама собой, Логунов находил глубокое удовлетворение. А ведь еще недавно стена стояла между ними.