На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

— Командующий сам поведет армию, — сказал Жилин. — Говорил мне об этом ординарец из штаба полка. А раз поведет Куропаткин, то победит, потому что он всегда побеждал, и турок бил, и еще кого-то бил. Бил вдребезги. Японцы же если и били наших генералов, так других, а Куропаткина — ни разку…

В той свободе, с которой теперь разговаривали с ним солдаты и которая пришла как-то сама собой, Логунов находил глубокое удовлетворение. А ведь еще недавно стена стояла между ними.

Батальон пришел в Гудзядзы уже в темноте. Слышались возгласы унтеров, фельдфебелей, команда офицеров. Но вот загорелся костер, второй… яркие костры из гаоляновой соломы. Высокий свет костров поднялся над улицами, дворами и стенами Гудзядзы.

Рота быстро приспособила под оборону стену. В верхней кромке пробили бойницы; чтобы подниматься к ним, насыпали землю.

Когда все было кончено, Куртеев распорядился:

— Спать!

— Ты, Емеля, рядом со мной ложись, — сказал Жилин. — Думаю я о солдатской жизни; и чем, думаю, она легка? Солдатская жизнь тем легка, что есть приказ и солдат исполняет приказ. А что и почему — его не касается, Это уже господ офицеров касается.

Он устроил голову на соломе и закрыл глаза. В бою он решил быть рядом с Емельяновым, Все-таки человек-скала.

Подбросив в костер соломы, улегся и Корж.

— Между прочим, на Тхавуане я рассмотрел японское обмундирование, — сказал он. — Как все изготовлено… ну, тщательно-тщательно. И из какого, Емеля, материала добренного! Поясной ремень. Желтенький, широконький и шелковой желтой ниткой прострочен. А фляга легкая, и в ней вода с вином. На ногах сапог нет — башмаки. Посмотрел я башмак: подбит гвоздями. В таких башмаках можно лезть на любую скалу, не соскользнешь. На боку у него корзиночка с рисом. Ловко все. Очень мне понравилось. Ничего лишнего. Где же, думаю, у них вещевые мешки, шинели да палатки? Видать, кто-то за ними все это таскает. И между прочим, обнаружил я еще один предмет, у нас совсем невиданный.

Как бы почитается в женском обиходе. Привязан на белом шнурочке веерок. Жарища была страшная. Попробовал я этим веерком… Братцы мои, жить можно! Заботливое у них начальство. Вот, Хвостов да Емеля, нам бы с вами по веерку.

— Корж! — крикнул Куртеев. — Был приказ спать…

— Спать так спать, — пробормотал Корж.

Костер потухал. Все явственнее проступали звезды, и куда то в тень уходили крыши фанз, стены и одинокая ива в углу двора.

3

Торчинов чистил револьвер на ступеньках крыльца небольшого домика, в котором жил Куропаткин.

— Ты что же расположился на самой дороге? — спросил Алешенька Львович.

— Никого не велено пускать.

— И меня?

— Только тебя. — Торчинов подвинулся.

Куропаткин крупными шагами ходил по комнате.

— Вы мне нужны, Алешенька Львович. Сейчас мы с вами заготовим приказы, и вы проследите, чтобы они своевременно дошли по назначению.

Алешенька сел за столик. В вагоне Сахарова, стоявшем на отдельной ветке, шагах в двадцати от куропаткинского домика, шторы были спущены — ведь там молодожены! Алешенька вспомнил, как Куропаткин на днях сказал ему задумчиво:

— Вот, Алешенька Львович, каков русский человек: война, завтра-послезавтра решительное сражение, а у него медовый месяц!

Куропаткин еще раз прошелся от стены к стене. По его быстрым движениям, по сжатым губам, по частому разглаживанию левого уса Ивнев увидел, что Куропаткин взволнован.

Алешенька тоже взволновался. Все, что было до Ляояна, казалось ему как бы прологом того, что должно быть под Ляояном. Все сомнения его отступили перед вновь вспыхнувшей верой в Куропаткина.

Куропаткин недавно, вернувшись из поездки в одну из дивизий, сказал ему:

— Я чувствую, Алешенька, — дух нашей армии крепнет с каждым днем. Солдаты и офицеры ждут не дождутся решительного сражения.

А иностранным корреспондентам в тот же день он заявил:

— Сейчас у нас превосходство в силах, мы отбросим японцев и, опираясь на ляоянские укрепления, будем наступать. Судьбы войны в наших руках. Моему другу маршалу Ойяме я испорчу настроение.

Он говорил своим ровным глухим голосом и слегка улыбался, как улыбаются люди, знающие про себя нечто очень приятное для всех.

«Все будет хорошо, — подумал Алешенька Ивнев. — У нас двести десять боевых батальонов, сто пятьдесят семь сотен и эскадронов, шестьсот сорок четыре орудия. К Ляояну уже подходят эшелоны 1-го армейского корпуса. Мы значительно превосходим в силах японцев».

Командующий взял со стола бумагу, протянул Алешеньке:

— Вот список частей, заготовьте конверты с адресами.

Не садясь, он стал писать на большом плотном листе крупными буквами. Исписал весь, взял второй, исписал половину, передал Ивневу.

Алешенька стал снимать копии с приказов. Куропаткин не любил, чтобы это делал Шевцов. Это были приказы дивизиям, бригадам, батальонам отправляться в разные места на северо-запад и на юго-восток прикрывать фланги армии.

Куропаткин писал быстро, Алешенька едва успевал переписывать. Мелькнула мысль: «Ни с кем не советуется, даже с Сахаровым. Это, пожалуй, хорошо. Куропаткин есть Куропаткин».

Еще пять приказов, Все о том же. Полк за полком, батальон за батальоном уходили прикрывать фланги армии. И вдруг мелькнула мысль. Сначала она показалась нелепой: «Что же получается? Чуть ли не вся армия уходит прикрывать свои фланги?!»

Он стал торопливо подсчитывать, сколько сил уйдет бездействовать на фланги. Он почувствовал, как приказы стали двоиться и троиться в его глазах, сердце забилось. Чувствуя, что вдруг из уверенного, радостно взволнованного состояния он попадает в какую-то пучину, где обретают силу все его сомнения, он сказал дрогнувшим голосом:

— Ваше высокопревосходительство! Простите, что же это такое?

— Что, что, Алешенька? Дважды в одну и ту же часть?

— Ваше высокопревосходительство, я только что подсчитал: у нас для непосредственного участия в бою остается только восемьдесят батальонов и двести семьдесят орудий. Это из двухсот десяти батальонов! То есть на поле боя мы будем не в два раза сильнее японцев, а в два раза слабее. Ваше высокопревосходительство, простите, мне вспомнились слова Наполеона… Наполеон, помните, сказал: «Мне обыкновенно приписывают больше таланта, чем моим противникам. Тем не менее накануне каждого сражения с моими противниками, которым я привык наносить поражения, я все же сомневаюсь, достаточно ли у меня войск, и не пренебрегаю поэтому никакими малыми силами, которые я могу притянуть».

Куропаткин внимательно посмотрел на своего адъютанта:

— У вас отличная память, Алешенька… Но я… я — не Наполеон.

Последние слова он сказал не с горечью, не со смирением, а с какой-то даже гордостью. Точно, не обладая полководческим талантом Наполеона, он обладал чем-то другим, более важным.

— Ваше высокопревосходительство, однажды вы привели слова Скобелева: «В случае победы никто в тылу не посмеет шевельнуться. Не заботьтесь излишне о тыле и флангах…»

— Повторяю еще раз, у вас отличнейшая память… Но запомните: Скобелев мог рисковать. Он мог проиграть сражение. Я не могу проиграть.

У Алешеньки чуть не сорвалось: «Но сколько сражений мы уже проиграли!»

Куропаткин откинулся в кресле и погладил ровно обстриженную бороду:

— Я с вами всегда откровенен, Алешенька, и рад, что и вы откровенны со мной. Послушайте меня. У каждого человека свои особенности. Один побеждает потому, что он беспредельно отважен, хотя, скажем, и не совсем умен. Он бросается очертя голову, бросается вопреки всем и всему — и побеждает. Это талант? Может быть, талант. Но такому таланту я завидовать не буду. Другой побеждает каким-то песьим верхним чутьем. Увидит расположение противника, получит данные о нем или даже не получит, но постигнет что-то свое, идет в бой и побеждает. Он может победить десять и двадцать раз. Таким отчасти был Наполеон. Кроме того, Наполеон обладал вдохновением, то есть, говоря прозаически, умел мгновенно рассчитать. Но я такому таланту, Алешенька, тоже не завидую. В конце концов, верхнее чутье может изменить, вдохновение, то есть мгновенный расчет, — допустить ошибку, гипноз его исчезнет, и полководец терпит поражение.

Куропаткин говорил медленно. Голос его звучал тяжело, почти сурово. Должно быть, он не раз думал над тем, о чем говорил.

— Я должен победить иначе. Я должен победить при помощи тех способностей, которые отпущены мне. Не мгновенным, а кропотливым, исключающим всякие ошибки расчетом. Обладая этой способностью, полководец рано или поздно поставит своего противника на колени.

Глаза его заблестели. Он был уверен в себе, это было несомненно для Алешеньки.

— Вы все мечтаете о переходе в наступление, — сказал Куропаткин, — и считаете, сколько батальонов у нас и сколько у японцев. Одни говорят, что у японцев много, другие — что у них не так много. Но сколько бы у них ни было, имейте в виду, Алешенька, батальон японский внушительней нашего. Он превышает наш по количеству штыков, японские солдаты лучше наших приспособлены к местным условиям. Они вооружены горной артиллерией и пулеметами. А у нас? Много ли у нас пулеметов? Горной артиллерии нет. А полевая имеет только шрапнель. Если мы завтра перейдем в наступление, чем прикажете разбивать японские укрепления?