Страсть - Федор Раззаков

Позднее Медея все же переехала жить к мужу, но ее терпения хватило лишь на полтора года: собрав свои нехитрые пожитки, она вместе с дочкой вернулась на родину. Их отношения продолжались всего три года. В течение нескольких лет после этого Козаков опять пребывал в свободном поиске. Женским вниманием никогда обделен не был, более того, мог иметь одновременно по две любовницы. Вот его собственный рассказ:

«Был в моей жизни период (между браками), когда ходили ко мне аж две девушки: одна совсем молодая, другая – чуть постарше. Я был очень счастлив с обеими. Мне нравилось, что и молодые мной интересуются (а с другой стороны, куда им деваться, бедным, когда кругом одни «голубые»?!). Одна из моих девушек жила в другом городе, поэтому приезжала ко мне лишь раз в полтора-два месяца. Но другой я честно признался: «Милая, ты у меня не одна». Если бы вы знали, какое облегчение мы все почувствовали! Ни одна из них от меня не ушла…»

Году в 70-м актеру очень приглянулась актриса Театра на Таганке Татьяна Иваненко, однако кто-то из коллег предупредил его, что она – «женщина Высоцкого» (чуть позже Иваненко родит Высоцкому дочь). Козаков тут же отстал.

А спустя примерно год он женился в третий раз. И вновь на женщине с очень редким именем Регина (она была полуеврейкой-полутатаркой). И хотя детей этот брак не дал, однако прожили они вместе более семнадцати лет. (Стоит отметить, что со всеми своими прежними женами Козаков поддерживал добрые отношения, а детям регулярно платил алименты. В те годы он зарабатывал в месяц порядка 700 рублей, что было достаточно приличной суммой.)

В октябре 1974 года Козаков, вопреки всем приметам, справил свое сорокалетие. Актер вспоминает: «Регина уговорила меня. «Давай, – говорит, – устроим что-нибудь неординарное». И мы арендовали фабрику-кухню, где и организовали костюмированный прием. Пришло много моих друзей: Миша Ульянов, Булат Окуджава, Шурка Ширвиндт, Олег Табаков. Ульянов оделся арабом, Регина – звездочетом, а я был юным пионером с барабаном на шее. Ширвиндт, который вырядился Арафатом, сказал: «Вот Козаков дает – умудрился отметить свое сорокалетие на заводе Михельсона, где Каплан стреляла в Ленина». Этот день рождения я запомнил на всю жизнь. Такое, впрочем, и должно быть раз в жизни…»

В 1980 году Михаилу Козакову было присвоено звание народного артиста РСФСР. Спустя несколько месяцев после этого радостного события он угодил в серьезную автомобильную аварию и едва не погиб…

В тот день вместе с друзьями (администратором Театра на Таганке Валерием Янкловичем и сценаристом Игорем Шевцовым) он ехал в аэропорт Домодедово, но где-то на полпути сидевший за рулем Шевцов не справился с управлением. К счастью, никто из находившихся в машине не погиб, однако длительное пребывание в больничных покоях они себе обеспечили (Козаков с множественными переломами и трещиной костей таза пролежал в клинике почти пять месяцев).

Впрочем, Козаков вообще большую часть второй половины 80-х провел в больницах. Сначала (осенью 1985 года) у него отказали почки, да так, что он было уже решил – вот и настал конец его непутевой жизни. Однако врачи сумели-таки поставить его на ноги. А два года спустя на почве душевного расстройства Козаков угодил сначала в клинику Бехтерева в Ленинграде, а затем – в Соловьевскую психушку в Москве. Из Соловьевки Козаков выписался месяц спустя, а еще через два месяца его третья жена Регина навсегда уехала в Штаты (по словам артиста, одной из причин ее стремительного отъезда было его пристрастие к «зеленому змию»).

Развод с женой, с которой прожил 17 лет, Козаков воспринял без особого драматизма. Более того, спустя всего несколько месяцев после ее отъезда в компании общих знакомых он познакомился с 31-летней Анной Ямпольской, которая вскоре стала его четвертой женой. Анна в те годы была не свободна и должна была отправиться к мужу, который ждал ее в Германии. Но встреча с Козаковым перевернула все ее планы. В 1989 году у них родился мальчик, которого счастливые родители назвали Мишей.

Вспоминает Анна Ямпольская: «Козаков действительно принадлежит к тому редкому типу мужчин, которые обязательно женятся на своей возлюбленной. И не представляют брака без детей. Так что наш старший – Миша – был произведен на свет не только с общего согласия, но и по настоянию Михаила-старшего. «Без ребенка нормальной семьи не будет», – заявил он тогда».

В 1990 году Козаков снял на телевидении очередную картину «Тень, или Может быть, все обойдется», которая стала для него семейной экранизацией: в фильме снялся он сам, его молодая супруга (она тогда училась в ГИТИСе на заочном отделении) и его годовалый сын. «Тень» оказалась последней постановкой Козакова перед его отъездом в Израиль.

Козаков покинул родину в июне 1991 года. Почему? Сам он позднее объяснил этот отъезд следующими причинами: «Перестройка, новая жизнь застала меня врасплох. Я понимал: все изменилось, работать надо по-другому. А как по-другому, я не знал. Последние годы в России много работал на телевидении. Делал передачи по Фридриху Дюрренматту, по Артуру Миллеру, но чувствовал, что сейчас телевидению это больше не нужно. А вестерны, вообще коммерческое кино, я не снимал. Не потому, что не хотел, а потому, что не умел. Не мое это дело. Создалась какая-то тупиковая ситуация, появилось чувство безысходности, ненужности. Я нашел спонсора, он дал мне миллион (это тогда!) рублей, и я снял «Тень» Евгения Шварца. Получил 15 тысяч, вставил зубы. Что дальше? Раньше я знал точно: 250 рублей в театре, еще 250 в среднем – за кино, ТВ, концерты. А теперь я не мог знать точно, как будет завтра, послезавтра… Родился Мишка. Коробка памперсов стоила 25 долларов. Где их взять?

Антисемитизм? Да, тоже было, конечно. Но не столько по отношению ко мне, тут я больше о Мишке думал… Все это создавало ощущение какого-то развала… И еще – само понятие «заграница». Мне хотелось пожить за границей. Чтобы выезжать из России, надо было стать своим в некой «стае выездных». А я не хотел быть в этой «стае»…

Бог мудрее нас: ты думаешь, что ты совершаешь поступок, а его совершают за тебя другие. Одно дело читать про эмиграцию у Бунина, Цветаевой, Набокова, Довлатова, а другое – самому все это пройти. Да, в других условиях, по другим причинам. Если бы я этого не прошел, живя в России, я бы все представлял иначе.

Я бы себе говорил: вот я сижу, работы не слишком много, кино затухает, художественное телевидение практически закончилось, концертов нет, а в это время в Израиле мои товарищи в театре «Гешер» (что в переводе значит «Мост») успешно играют, они попробовали, что такое другая жизнь, а я так и не решился. Зная свой самоедский характер, могу сказать точно: я бы себя сгрыз. Мне нужно было все попробовать самому. Надо было узнать, что такое в 57 лет начать учить иврит, что такое играть на чужом языке, что такое суметь на нем преподавать в театральном институте, и многое другое…»