Ульфила - Елена Хаецкая

Отличные воины вези. И лучше с ними в мире жить, тем более, что от персов забот по горло, не разорваться. Потому Валент с облегчением вздохнул, узнав, что вместо Атанариха стал Фритигерн.

Ему было бы еще легче, если бы Атанарих каким-нибудь случайным образом в ходе всех этих усобиц умер. Однако ж ушел старый волк к Днестру, и никто не смог остановить его.

Надумал тогда Валент, чтобы совсем уж ему спокойно было, Фритигерна приручить. Пусть бы принял готский властитель ту же веру, какой ромеи держатся. И глаз выжидательно прищурил: ну, что на это Фритигерн скажет?

Фритигерн сказал «да». Только попросил проповедников прислать толковых и таких, чтобы на готском языке говорили.

Когда Ульфила от Валента приехал, Фритигерн на охоте был, так что посланцев новой веры без князя встречали.

Сильно разочарованы были вези.

Ждали роскошного патриарха при всех регалиях, а вместо того явился сухой, костлявый старик в простой одежде. А что спина прямая – так какой вези с прямой спиной не ходит?

Усталым выглядел. От мяса отказался, хотя видно было, что голоден. Сжевал кусок хлеба, вином запил. Юношу, который сопровождал его повсюду, как сын, отпустил, и тот убежал к княжеским дружинникам из лука по мишени бить. Сам ушел в холмы, никого с собой не взял, сказал, что побыть в одиночестве желает.

Фритигерн перед самым закатом вернулся с охоты. Ворвался на двор веселый, рот в крови – взяли оленя и печень сырую съели. «Что, епископ-то приехал?»

Мгновенно заметил среди дружинников чужака, глазами с ним встретился, головой коротко кивнул, чтоб подошел.

Меркурин подошел, лицо поднял. Фритигерн на коне сидит как влитой, плащ на Фритигерне белый с оторочкой из серебристых шкурок – у сарматов плащ этот взял. Солнце золотом его умывает. Взор у Фритигерна ласковый, сонный, как у змеи.

– Кто таков? – спросил князь.

Меркурин назвался. И сразу об Ульфиле заговорил – все равно же про него Фритигерн спросит. Так мол и так, епископ в холмы ушел.

Фритигерн без худого слова коня повернул и со двора поехал.

– Как ты его в холмах-то отыщешь? – спросили князя.

Фритигерн даже головы не повернул. Только сказал:

– В этих холмах я любого найду.

И нашел.

Смотрел Ульфила, как со стороны заката всадник на него несется, любовался. А тот коня осадил, как с Ульфилой поравнялся.

– Ты, что ли, служитель новой веры?

Ульфиле вдруг Евсевий вспомнился. Видать, не всем дано величие источать, как тому старцу. И потому просто ответил:

– Я.

Фритигерн спешился, коня за узду взял. И пошли на восход луны.

Сперва молчали, только снег под ногами хрустел. Потом вдруг спросил князь:

– Почему от людей ушел? Обидели тебя мои мерзавцы?

Ульфила удивился.

– Вовсе нет.

– Смотри, – предупредил Фритигерн, – если что, мне скажи. Я их за ноги подвешу. – И прибавил: – Мне мир с Валентом дороже.

Опять замолчали. Поглядывал Ульфила на молодого князя искоса – так вот он каков.

Молчание Фритигерн прервал. Заговорил отрывисто, деловито: приглядел место для храма новой веры, хочет завтра Ульфиле показать. Расспрашивал, как храм тот строить, как алтарь должен выглядеть, какие святыни для храма потребны. Не выдержал – кольнул: есть тут, мол, старые каменные алтари, еще от даков, на них человеческие жертвы приносились. Камень больно хорош, мрамор – привозной. И резьба красивая. А что пятна кровавые, то их и стесать можно.

И усмехается втайне, ждет. Как, взбеленится епископ?

Ульфила не взбеленился. Это на христиан, ежели противоречили, наскакивал яростно; с язычниками же, их обратить желая, многотерпелив был. Только и сказал кратко:

– Нет, такие не подойдут.

– А мне говорили, будто христиане приносят кровавые жертвы, – сказал Фритигерн, на этот раз без всякой насмешки, от души любопытствуя. – Император ромейский будто бы таковые у себя в Городе запретил. Через то и единоверцы твои сильно пострадали. Это верно?

– Нет, – сказал Ульфила.

Фритигерн не отступался, и не понять было, дразнит он Ульфилу или действительно понять что-то хочет.

– Мы тут от одного ромея слышали, пока не убили, что ваш бог так и сказал: ешьте, мол, мою плоть и пейте кровь из моих жил.

– За что ромея того убили? – неожиданно спросил Ульфила.

Фритигерн отмахнулся.

– За дело. Ты на вопрос мой ответь.

Но Ульфила молчал.

Фритигерн обращался в христианство с честной истовостью варвара. И людей своих понуждал к тому же. Сказал, что станет христианином, слово дал – значит, в лепешку разобьется, а сделает, чтобы только гордости своей не ронять.

Тем более, что оказалось все это не так уж скучно, как сперва опасался. И к епископу постепенно привык – а ведь поначалу показался он князю чуть ли не слабоумным.

Князь так Ульфиле сказал:

– Работа тебе предстоит трудная. Мне паренек твой говорил, будто ты мяса не ешь и вообще дурью маешься.

Ульфила улыбнулся.

– Это «пост» называется.

Но Фритигерн только рукой махнул.

– По мне, хоть как назови, а все равно дурь. Тебе силы понадобятся. Думаешь, просто будет объяснить моим вези, почему они должны твоему плотнику поклониться? – Он торжествующе улыбнулся. – Это я, может быть, понимаю, что такое мирный договор с ромеями. И как вкусно можно поесть и сладко выпить под этот договор. А они воины. Они на мои соображения плевать хотели. Им такое подавай, чтоб за душу забирало. А какая у них душа – то тебе, наверное, рассказывать лишнее, сам знаешь. Нет, – заключил Фритигерн, – если ты хочешь хорошо сделать свое дело, ты должен питаться по-человечески, а не травой, будто лошадь или коза.

Тут Ульфила его и огорошил – про великий пост рассказал. Фритигерн рот приоткрыл. И как выпалит, прерывая на полуслове:

– Что?! Сорок дней дерьмо жрать и баб не трогать?

Епископ расхохотался. Больно глупый вид у князя был. Фритигерн это быстро понял, мгновенно удивление свое подавил и постарался дело в шутку обратить.

– Похоже, этот мирный договор мне дороже станет, чем я думал.

Они разговаривали, как часто в эти дни, прогуливаясь по дороге от селения к сенокосному лугу и обратно.

Несмотря на годы, Ульфила оставался легким на подъем и подвижным. С возрастом утратил юношескую угловатость и стал благообразен.

Снег уже начал таять, зима умирала. Скоро весна, начало страды. О том, как растить пшеницу, Ульфила знал значительно больше, чем можно было ожидать от епископа.

Он вообще начинал скучать по своей общине. Подолгу вспоминал то одно, то другое. Рассказывал об отце Меркурина, Авдее; о своем дьяконе Силене. Фритигерн смеялся.

Описывал Ульфила и маленькую деревянную церковь на берегу речки. Про церковь Фритигерн слушал чрезвычайно внимательно. Он добросовестно относился к взятому на себя обязательству стать христианским владыкой и потому не упускал ни одной мелочи.

Однажды разговор зашел об Атанарихе. Фритигерна послушать, так чем Ульфила от него, Фритигерна, отличается? Одинаково повздорили они с Атанарихом, одинаково часть племени от него оторвали и за собой увлекли. Разве не так, епископ? Возрази мне, скажи, что я ошибаюсь.

И ничего не сказал на это Ульфила. Было какое-то глубокое различие между тем, что делал Фритигерн, и тем, что делал в своей жизни Ульфила. Но в чем оно заключалось и как его отыскать – этого он объяснить не мог.

Да и некогда было. Другие заботы подступали.

Ульфиле казалось, что Пасха стала наступать значительно чаще, чем прежде. Раньше год тянулся и тянулся и был длиною в целую жизнь. А теперь только успевай поворачиваться. Перед началом того самого великого поста, которым пугал Фритигерна, объявил во всеуслышание: кто всерьез хочет в христианскую веру обратиться, пусть скажет сейчас, ибо время для того настало.

Вези фритигерновы на площади собрались, где обычно суд вершился. Там и проповеди Ульфилы слушали. Успели уже привыкнуть к этому худощавому старику, за которым, как привязанный, таскался молодой золотоволосый ромей.

Проповеди им очень даже нравились. Сперва Ульфила что-нибудь рассказывал, всякий раз новое. После слуга или сын его, этот Меркурин, по книге нараспев читал.

Книга эта тоже всех интересовала, особенно Фритигерна. Князь, конечно, знал, что ромейский язык можно знаками записать, но никогда прежде не слыхал, чтобы и для готского языка такие же знаки придуманы были.

И все больше утверждался князь в изначальном своем мнении: от христианства большая польза. Куда больше, чем вред.

Ну вот, пришли вези новую историю послушать, посмеяться, поплакать, покричать вволю. А Ульфила вот такое брякнул: лопайте. Кто решился, пусть скажет.

При всех пусть скажет.

Фритигерн (он с дружиной исправно все проповеди посещал, только почти никогда вместе с остальными не смеялся, разве что улыбнется едва) на прочих грозно глянул и первый вперед вышел.