Ульфила - Елена Хаецкая

За ним, помявшись, один за другим дружинники его выступили.

Тут и остальной народ зашевелился. И оказалось, что все желают.

Ульфила с Фритигерном глазами встретился. Холодно князь смотрел, как будто душой навек в зиме застрял. Давай, мол, епископ, распоряжайся. А я прослежу, чтобы все исполнялось без сучка без задоринки.

Сказал Ульфила:

– После полнолуния начнется великий пост. Вы должны будете каждый день приходить ко мне, и я буду говорить с вами. Я расскажу вам все, что вы должны знать, и научу, как молиться. – Он помолчал и вдруг фыркнул: – И все сорок дней вам придется, дети мои, не есть мяса, яиц и молока и оставить в покое ваших жен, наложниц и рабынь.

Пока вези молчали, Ульфила добавил:

– Ваш князь Фритигерн знал об этом заранее и все же решился. А когда впервые услышал, то тоже испугался.

Фритигерн еле заметно покраснел, губу прикусил. Епископ-то не прост. Чтобы прочих на свою сторону склонить, его, князя, посмешищем выставил.

И крикнул:

– Что нам бояться? Это бабы пусть боятся, когда мы свое наверстывать начнем.

Тут все сразу зашумели, стали руками махать. Кто смеялся, кто призадумался. Но видно уже было, что почти никто не отступится.

А Ульфила, бросив Меркурина одного, через толпу к Фритигерну пробрался и сказал ему:

– Пойдем что ли, выпьем с тобой пива, князь.

Сорок дней втолковывал Ульфила упрямым, тугодумным и гордым вези, что такое смирение, что такое любовь и каким образом Дух просвещает души.

Вези-то хорошо помнили, как Вотан ходил по дорогам в бродяжном обличии и умер, прибитый к дереву, – правда, не гвоздями, а копьем. Так что здесь для них особенных открытий не было. Знали они и такого бога.

Новым было то, что Бог один.

То есть, совершенно один.

Он нерожден, без начала и конца, Он вечен, Он – высший виновник всего сущего, безграничный, необъятный, невидимый, неизмеримый, непостижимый, неизменяемый, неразделяемый, не причастный никакой телесности и сложности.

И вот, не переставая быть Единым, Бог сей не для разделения или уменьшения Своего Божества, а для обнаружения Своей благости, по Своему всемогущему изволению – бесстрастный бесстрастно, нетленный нетленно, неизменяемый неизменно – сотворил и родил, произвел и установил Бога Единородного.

И хотя Сын произошел от Отца и после Отца и по причине Отца и для прославления Отца, однако ж и Сам есть великий Бог, великий Господь, великая Тайна, великий Свет.

Это уже было более или менее понятно. Тем более, что для обозначения «тайны» Ульфила взял старое слово «runa», отсылая своих слушателей к непостижимым для воинов тайнам рунного вопрошания. Стало быть, и Бог ульфилин к той тайне причастен.

Этот Божеский Сын вроде как комит при высшем военачальнике – Творец всякого за ним творения, в том числе и нас с вами, дети мои, Промыслитель, Законодатель, Искупитель, Спаситель и Праведный Судия живых и мертвых.

И добавил, Евномия вспоминая (его слова): Сын – совершеннейший служебный деятель.

Вези кивали лохматыми белокурыми головами. Дальше давай, тут все пока просто.

Дальше?

Дух Святый сотворен от Отца чрез Сына прежде всех Его творений; ни Бог первый, ни Бог второй, но от Первого чрез посредство Второго поставлен на третьей степени. Ибо Дух Святый – не Высочайная Виновность, как Отец, и не Творец, как Сын. Он – просветитель, освятитель, наставник, руководитель и вспомогатель в деле нашего спасения, слуга Христов, раздаятель даров благодати.

То есть, так понимать надо, без Духа ничего не получится, делали вывод вези. Поначалу сложно им это казалось, иные уж в уныние впадали. Но епископ был терпелив и растолковывал и так и эдак, пока вдруг не осенило нескольких, у кого воображение побогаче: вот снизойдет на нас Дух, и тотчас же перестанем тупыми быть.

А чтобы Дух снизошел, продолжали рассуждать эти простые, но чрезвычайно практические люди, его приманить нужно. Для того и храм строим, огни зажигаем, для того и Меркурин с десятком таких же, как он, молодых ребят песни разучивает, чтобы потом в храме петь.

От мысли, что Дух снизойдет и все сразу станет ясно и понятно, многие приободрились и теперь уже ждали Пасхи с острым любопытством.

С любовью и смирением куда труднее было. Смирение – не Дух, его песней не приманишь. Да и не таковы вези, чтобы смирение приманивать. Еще чего! Они и сами хоть кого усмирят, а уж к ним лучше не лезь – схлопочешь.

Будто Ульфила этого не знал. Усмехаясь про себя, на площадь пришел, где все собрались епископа послушать – что еще блаженный расскажет интересного. Опомниться никому не дал Ульфила – с ходу про то заговорил, что ежели по правой щеке тебя огрели, подставить левую надлежит и, зажмурясь, ждать, пока и по левой врежут. А не кишки мерзавцу выпускать, как это у вези в обычае…

Ох, ничего себе!.. Ну, загнул!..

Ульфила фритигерновым вези нравился, потому убивать его за такие советы никто не захотел. Но возмутились страшно. Кричать стали, плеваться, кулаками махать.

Ульфила этого и ждал. Замолчал, обвел глазами. Фритигерна заметил – тот стоял, как обычно, в последнем ряду и еле заметно улыбался. И стоило Ульфиле отвернуться, как шепнул что-то стоявшему рядом дружиннику.

Вышел княжий дружинник вперед. Рослый, широкоплечий, лицо шрамом рассечено. Храбрый, верный человек, испытанный воин, страха и сомнения не ведал. Кто же его не знает, этого Арнульфа.

Ульфила рядом с ним совсем потерялся – от земли епископа не видно.

И сказал Арнульф, князем подученный:

– А что, епископ, ежели тебя по лицу ударить – ты тоже другую щеку подставишь?

Меркурин за ульфилиной спиной побледнел, за нож схватился.

Ульфила подумал немного и ответил честно:

– Меня еще никто по лицу не бил. Но если хочешь, можешь попробовать.

Арнульф на руку свою поглядел. Большая рука, тяжелая, одним ударом хребет переломить может. На епископа глянул. И видно было, что смутился Арнульф. Вокруг все замерли. Фритигерн с холодным интересом смотрел то на Ульфилу, то на дружинника своего. Ждал.

Нарочно князь такого медведя выбрал – Арнульф-то убивал людей не задумываясь. И вот смотри ты, топчется перед этим стариком, точно парень перед девкой, и – батюшки! – густо краснеет.

– Прости, – бормочет. И боком прочь лезет.

А Ульфила как ни в чем не бывало свои наставления продолжает. И слушали его в тот день так, как Фритигерна после удачной битвы слушают.

За ночь святой субботы до утра светлого воскресенья Пасхи Ульфила устал так, как, наверное, никогда в жизни не уставал. Он не считал, сколько человек получило из его рук крещение; просто знал, что очень много.

Фритигерн был первым, гордец князь. Ульфила вдруг с удивлением заметил, что Фритигерн взволнован, хоть и скрывает изо всех сил. И губы улыбающиеся подрагивали у Фритигерна, когда подошел к своему епископу в новенькой церкви, которая еще пахла сырой древесиной. (Можжевеловую стружку только к середине ночи жечь начали, когда совсем уж сгустился запах пота.) Ульфила глаза прищурил и по шее князя – хлоп! Забыл поклониться. Впервые, должно быть, Фритигерн не перед отцом своим голову склонил. Странно и стыдно ему было, но пути назад не было. Зубами скрипнул и подчинился. А Ульфила сказал ему тихо: «Завтра пойдешь к причастию, вот и узнаешь, пьют ли кровь христиане».

«Ты и так у меня ведро крови выпил, Ульфила», – хотел было сказать Фритигерн. Но его уже водой облили и прочь прогнали: отойди-ка, сын мой, ты тут не один у меня такой.

Тем временем обширные территории севернее Дуная ощутимо потряхивало предвестие большой беды. Надвигалось – и уже не первый год – поистине чудовище обло, озорно, огромно, стозевно и, главное, лаяй.

Гунны.

Первыми приняли на себя удар аланы – племя кочевое и свирепое. Но куда аланам до тех раскосых чудовищ, что будто приросли к своим уродливым коням! Дрогнули аланы…

Если уж аланы дрогнули, то что о других говорить! И выскочили-то неожиданно, так что между опозорившимися от страха племенами решено было считать, будто из-под земли они появились, а до той поры таились в недрах праматери Геи.

Происхождение же этих гуннов было самое низменное и устрашающее. Был некогда король. И вот обнаружил он, что среди народа его завелось много зловредных ведьм, и ведьмы те непотребства колдовские творят. Осерчал тут владыка и прогнал сквернавок прочь, в непроходимые болота. Там снюхались они со злыми духами и породили от них потомство – как на подбор, плоскорожее, косоглазое, с черными волосьями, кривыми ногами… Скрывалось это потомство в гнилых топях и там умножалось в тайне и скверне, ожидая своего часа.

И вот грянул час, и вырвались на волю. Уродливые, бесчисленные, беспощадные – лучшая на свете конница, непобедимая, как явление природы.

Нежданно-негаданно загремели копыта их коней от края и до края.

Наскочили на аланов, будто лавина с гор. Часть алан в битвах полегла, часть признала над собой власть победителя и вошла в союз гуннских племен. Ну, а часть бежала.