Портрет себе на память - Татьяна Николаевна Соколова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тамара держит на руках кота, напряженно вглядываясь в уже разгаданный кроссворд. Она к разгадыванию кроссвордов подходит творчески, постоянно их редактирует, а про ошибки сообщает в редакцию газеты. Когда не может отгадать, звонит своему двоюродному брату; как я понимаю – это её единственный близкий родственник в Одессе. Он большой интеллектуал и знает все. При моем появлении она со слезой в голосе вскрикивает:
– Как ты могла? Я два часа волнуюсь.
– А что случилось?
– На тебя могли напасть, сейчас такое время.
Я понимаю, что вся проблема в том, что я оставила её без слушателя на весь день и почти на весь вечер. Ещё мне вдруг вспоминается, что обычно, когда я ей звоню из Петербурга, она всегда спрашивает: «Сколько я могу говорить?» И говорит всё время, которое я ей предоставляю: даёт мне советы, оценивает политические события, выражается по поводу казнокрадов и бюрократов, жалуется, что когда она мне отправляет письма, её на почте заставляют писать на конверте «Россия», а она не признает распада СССР, и называет это событие дележкой бесчестных людей.
Успокоившись, она набирает в легкие воздух и начинает свой рассказ:
«Одесса такое место, где все друг друга знают, но в семье не без урода, здесь тоже иногда совершаются и кражи, и нападения. Особенно в тяжелые времена, а тем более после войны, когда на свободе оказалось много разбойников.
Однажды к какому-то празднику мама пошила нам новые платья. Хоть она меня и не любила, – вставляет она свою коронную фразу, – но одевала и кормила вполне достойно. Ляле купили золотое кольцо, как она хотела, а мне подарили часы. И вот мы с Лялей и ещё с другими ребятами, мальчишками (ведь я дружила только с мальчишками) идем в кино в рабклуб. Клуб далеко от дома – на Портофранковской. Уже вечер, темнеет. Вдруг какой-то парень пробегает мимо и как бы нечаянно задевает меня за руку. Мальчишки, которые с нами шли, сразу на дыбы, но парень – такой простоватый, неряшливо одетый – на ходу извиняется и улетучивается. Через какое-то время я вдруг чувствую, что что-то не так. И когда мы уже вошли в клуб, я вдруг поняла, что часиков-то моих нет. А часики были дорогие по тем временам. Мальчишки стали думать, как поймать негодяя, но я решила поступить иначе.
Мы тогда жили на углу Канатной и Малой Арнаутской, и в нашем дворе в доме, который выходит на Канатную, жила неблагополучная семья, у них была дочка Маруся. В детстве мы играли вместе, по праздникам мама посылала им домашнюю выпечку, потому что её мать-пьяница не вела дом. А когда девочка выросла, она связалась с дурной компанией и называть её стали Манька Косая Блямба, потому что она слегка косила на один глаз. Мы почти не общались, только здоровались при встрече. И я пошла к этой Маньке, подхожу, из окна слышится музыка – Манька гуляет; вызываю её во двор и всё рассказываю, прошу помочь. Манька мне ничего не обещает, но на следующий день приносит часы и спрашивает: «Твои?»
– Вот как было, вот такие были мышки и пышки, – добродушно заканчивает Тамара.
Меня клонит ко сну, да и Тамара, видно, устала сегодня. Но пока она в хорошем настроении, опять хочу спросить про Олю.
– Мне интересно про Олю, – говорю я. – Вы поменялись, ради неё, значит, она вам близкий человек. И где теперь она?
– Все мои ученики мне близкие люди, – отвечает она. – А как я переезжала! Я уже тогда была больна. Это к твоему приезду я навела порядок, а так тут даже нераспечатанные коробки стояли. А она?.. Она купила здесь квартиру, хотела переехать насовсем, но потом передумала. А квартиру сдает. Она стала похожа на прибалтийцев.
Вот и весь ответ.
Пирушка с Раей
На следующий день мы приглашаем в гости Раю. Мне разрешается купить печенье и конфеты, я заодно покупаю и мороженое. Она долго копается на полуметровом подоконнике среди пакетиков и коробочек и, наконец, достает бутылку самодельного вина. Вино пить невозможно, оно уже превратилось в уксус, но мы с Раей пригубливаем, а возбужденная нашей пирушкой Тамара хлопает целую рюмку. Рая сообщает последние новости: какие-то люди благодарят Тамару за то, что она помогла организовать концерт, где выступал в качестве концертмейстера чей-то сын, кто-то уехал в Америку и тому подобное.
Потом Тамара открывает пианино, заваленное книгами, и собирается играть нам свои сочинения. Концерт начинается «Гимном еврейскому народу». Она исполняла этот гимн в начале девяностых в нескольких прибалтийских странах, куда её приглашали на мероприятия, посвященные жертвам холокоста. Помню, она писала мне об этом. Гимн начинается патетическими аккордами, вторая часть гимна очень лиричная, а заканчивается он трелями, похожими на колокольный звон, – впечатление производит. Потом мы слушаем украинские народные песни в её переложении. Среди этих песен любимая песня её отца.
Мы с Раей уговариваем её взять телевизор в еврейской общине – дают даром, новый. Но ей ничего и ни от кого не нужно, если бы она захотела, родственники и ученики завалили бы её разным барахлом. Тогда я ей нахально вру, что по телевизору каждый день транслируют концерты классической музыки, что она сможет слушать мировых исполнителей, и говорю, что без музыки она живет в вакууме. И тут она оживляется, смеется и объясняет мне глупой, что ни дня в своей жизни не прожила без музыки, потому что музыка всегда звучала внутри. И люди, с которыми она часто соприкасалась, научились угадывать, какое произведение сейчас исполняется в её внутренней филармонии. Наверное, это были мужчины, но о мужчинах я совсем ничего не знаю. Заканчиваются наши посиделки обменом информацией о судьбе собак и котов, живущих в соседних дворах.
Когда Рая уходит, я чувствую, что жара спала, тянет на улицу, ведь это Юг, а на Юге нужно проводить все время на свежем воздухе. Мы так много сидим дома.
Тамара откликается на мое предложение о прогулке, решаем прогуляться к новому музыкальному театру. Когда мы идем по
