Падеспань - Ростислав Жуков

«Пóшли до вина Вова и Марек». Чех в альберге имелся только один. Парень он был вежливый и культурный; было видно, что альберговский бардак очень его угнетал. Он был нашим добрым знакомым. Звали его Владимир – как он объяснил, такое имя дали ему родители-коммунисты. Владимир немного говорил по-русски. Вечерами он обычно сидел в салоне и писал, так как изучал испанский язык.

Владимир собирался ехать в Аргентину и готовил для этого документы. Для этого он регулярно посещал аргентинское посольство, и дело у него шло успешно; вместо Буэнос-Айреса, впрочем, он быстро оказался в родной Праге – ниже я объясню, почему.

Приятелями Владимира были два словака. Одного звали Марек, а другого – Янек. На нас, русских, они смотрели сперва косо. Чехам и словакам, как и другим восточноевропейцам, конечно, есть за что не любить русских. При посредничестве Владимира сошлись мы и со словаками. По-русски они не говорили.

Марек и Янек ребята были простые. Часто они скандалили из-за чего-то между собой, причём дело, возможно, доходило до рукоприкладства.

Как-то я наблюдал их разборки. Сначала Марек и Янек вполголоса переругивались, потом альберговский гомон перекрыл голос Марека:

– Еден х..!

На это Янек что-то ответил, и Марек с размаху врезал кулаком по столу:

– Ты ешь свóе, я ем свóе!

Неугомонный Янек вновь что-то пробубнил, и горячий Марек, вскочив, воскликнул:

– Пóйдем выйдем!

Драка не состоялась.

Однажды, когда у нас с Шоссом завелись какие-то деньжата, я выпивал вместе с Владимиром, Мареком и Янеком. Пили мы вино из картонов на скамейке на улице Сумель – это пешеходная улочка возле метро Симанкас. Картоны, которые покупались тут же рядом то мной, то Владимиром (у словаков денег не было), быстро выпивались и сменялись новыми. С чехословаками мы обсудили как пражские события 1968 года, так и раздел Чехословакии на два государства. Выяснилось, что и чех, и словаки считают своей страной Чехословакию, а образование на её территории двух государств – придурью политиков. Беседа, правда, была затруднена тем, что я ни по-чешски, ни по-словацки почти ничего не понимал, а по-русски говорил только Владимир, да и то неважно.

Через пару дней чехословаки вновь собрались на улицу Сумель и активно агитировали меня составить им компанию, но мне то ли не хотелось в тот вечер пить вино, то ли я предчувствовал недоброе. Так и случилось: Владимир, Марек и Янек, основательно накачавшись из картонов, подрались с неграми. Я так думаю, что инициатором, как самый горячий, был Марек; факты таковы, что приехавшая полиция забрала всех троих, а позже депортировала. «Пóшли до вина Вова и Марек…» – имитируя чешскую речь, напевал потом Шосс.

Габриел и Андре. Бассом мазолят. Словак Габриел, с которым мы познакомились на второй день нашего пребывания в альберге, жил в моей спальне. Отношения с ним мы поддерживали и после того, как из альберга съехали. Парень он был свойский: время от времени основательно надравшись, он спал в одежде поперёк койки, а по-русски говорил вполне понятно. Габриел происходил из города Чоп, что находится на стыке Словакии, Украины и Венгрии, и свободно говорил по-венгерски со своим другом венгром Андре из Будапешта; я слышал версию, что и сам Габриел – словацкий венгр.

Как Габриел, так и Андре в то время занимались продажей газеты «Фарола».

Венгра Андре не следует путать с вышеупомянутым Андре, шефом альберга, и поэтому будем лучше называть его так, как его звал Габриел, то есть Унгар. Это значит «венгр», хотя по-каковски это, я не знаю. С Унгаром у нас тоже сложились самые дружеские отношения. В отличие от весьма простого, хотя и по-крестьянски хитро-смекалистого Габриела, Унгар был парень очень начитанный и умный. С Унгаром, впрочем, приходилось общаться по-испански, так как по-русски он не понимал.

По-русски Унгар знал слова «товарищ», «дружба» и «человек».

Как-то раз, встретив на улице идущих к метро Габриела и Унгара, Шосс вспомнил вычитанное когда-то в книге про солдата Швейка венгерское выражение бассом мазолят и немедленно сообщил его Унгару, который действительно был чрезвычайно похож на венгерского гонведа с известных иллюстраций Йозефа Лады. Лицо Габриела вытянулось, а Унгар выпучил глаза и спросил, откуда Шосс узнал эту дрянь. Шосс объяснил и поинтересовался, что это по-венгерски значит. Унгар развеселился, но отвечать не захотел.

– Это значит «… твою мать», – объяснил Габриел, и они с хихикающим Унгаром скрылись в метро.

С тех пор мы приветствовали Унгара строго выражением бассом мазолят, а он отвечал тем же и хихикал. С Габриелом же мы здоровались общеславянским словом курва.

Гога и Нодар. Бывший Союз Советских Социалистических Республик в альберге «Эль Парке», кроме нас с Шоссом, представляли: молдаванин Саша (мы так и называли его – Саша-Молдаван); грузины Нодар и Гога; крымчанин Гена (ныне покойный); русский Вова-Карман; ещё какие-то русские хмыри; политик А. М. Бедарьков; наконец, Олег, позже наречённый Тушканом, с которым мы впоследствии стали друзьями.

Гога и Нодар, конечно, сразу узнали в нас с Шоссом бывших соотечественников, но заговорили с нами не сразу и поначалу неохотно. Позднее я понял, почему. Русскоговорящая публика, обретающаяся на Западе, вдали от границ бывшего СССР, – как правило, весьма сомнительного свойства. В скором времени мы с Шоссом сами в этом убедились.

Пообщавшись с заграничными русскими и поняв, что не в пример лучше иметь дело с неграми, нежели с бывшими соотечественниками, я, заслышав где-то в Мадриде русскую речь, старался не подавать виду, что я русский. Позже я ещё вернусь к этой теме.

Конечно, даже среди экс-советских встречались ребята нормальные. Гога и Нодар, несомненно, таковыми являлись. Ну, что значит нормальные? С ними можно было поговорить о том, о сём, не испытывая при этом неприятных эмоций. Напротив, они нас часто веселили, а мы – их. Мы обедали вместе в столовой на Палос де ла Фронтера, ходили в парк Ретиро, а иногда даже выпивали как за наш, так и за их счёт.

Думаю, Гога и Нодар на меня не обидятся, если я упомяну, что они были любителями покурить чего покрепче табака. Купить у альберговских арабов первоклассный марроканский гашиш, как я говорил, не являлось проблемой. Что касается Гоги, то он также обожал кодеин, который выпрашивал в аптеках следующим образом. Зайдя в аптеку, Гога говорил с жалостливым видом:

– Я турист, я русский, я грузин, – и дёргал себя за кадык. Это должно было означать, что у него кашель: как это сказать, Гога не знал (кодеин считается средством от кашля). Рассказывая об этом, Гога веселился. Кодеин отпускался по рецептам, но, услышав про русского-грузина, Гоге его иногда продавали и так.

Жуки. Куда-то идти с ними было невозможно, так как передвигались они со скоростью 2 км/ч, да и то часто останавливались, так как всегда были погружены в некие астральные мысли. Если была возможность проехать на метро хотя бы одну остановку, Гога и Нодар немедленно направлялись в метро: высокий Гога прыгал через рога (удивляюсь, как при его постоянной заторможенности это у него так резво получалось), небольшого роста Нодар жуковал под рога. Оказавшись по ту сторону турникета, Гога и Нодар мгновенно возвращались к прежнему темпу своего передвижения – они действительно напоминали больших жуков. По билетам они, кажется, не ездили вообще никогда.

Утром они вставали позже всех. Персоналу альберга всегда стоило больших трудов их растолкать. Встав, они, как большие жуки, долго ползали по коридору в туалет, в спальню, опять в туалет, в салон, опять в спальню, опять в туалет и т. д., невзирая на то, что альберг уже все покинули, и персоналу надо было его закрывать.

Выйдя наконец из альберга, они, как жуки, медленно ползли к метро. Утром они иногда продавали газеты, а потом отправлялись в парк Ретиро, где до вечера дремали возле большого монумента Альфонсо ХII у пруда. К ночи они постепенно приползали в альберг.

Утренние разговоры с Гогой. Однажды утром, проснувшись, я услышал, что меня зовёт Гога. Он лежал, и глаза его были закрыты.

– Капитон, – медленно сказал Гога, не открывая глаз, – у тебя есть… э-э… золотой бумажка от шоколада?

– Нет, – сказал я, – а зачем тебе?

– Э-э… – сказал Гога. – Героин курить.

В другой раз, войдя утром в салон, я увидел, что Гога сидит там неподвижно и в полном одиночестве, а перед ним на столе лежит только какая-то большая и массивная никелированная ложка.

– Гога! – сказал я. – А это-то тебе зачем?

– Э-э… – сказал Гога. – Героин делать.

Так делать. Русские слова Гога иногда забывал. Как-то раз он попросил у Шосса рубашку, и он ему дал. Вечером Шосс увидел, что рубашка висит у него на кровати ненадёванная, но выглаженная.