В погоне за памятью. История борьбы с болезнью Альцгеймера - Джозеф Джебелли

– Я сразу зауважала Кэрол, – сказала Элисон Гоути. – Прямо капитан команды – всех уговорила участвовать.

Тем временем в Лондоне полным ходом шла охота на мутацию. Был задействован основной принцип генетики: гены, расположенные в хромосоме по соседству, обычно и наследуются вместе – говорят, что они генетически связаны. Это означает, что если определенные участки ДНК всегда наблюдаются в семьях, у которых есть история деменции, можно сделать вывод, что мутация прячется где-то в этом отрезке ДНК. Если бы здесь сработала пресловутая «поисковая машина ДНК», это положило бы начало новой эре персонализированной медицины. Было бы разработано лечение генетических дефектов, что, вероятно, искоренило бы главную причину проблемы, и необходимость в препаратах вроде такрина отпала бы.

– Ацетилхолиновые лекарства одобрены, потому что больше ничего нет, – сказала Гоути. – Конечно, для некоторых больных и это лучше, чем ничего, но они лечат не причину, а симптомы. Однако генетическая предрасположенность подсказывает, какие лекарства принимать.

Однако выявить мутацию оказалось нелегко. Хотя ДНК – простая молекула из четырех повторяющихся химических групп – аденина (А), тимина (Т), цитозина (Ц) и гуанина (Г), – полный генетический код человека состоит из 3 миллиардов таких «букв». Если его записать, получится 200 томов по 1000 страниц каждый; чтобы его перепечатать, у машинистки ушло бы полвека работы по восемь часов в день. И как тут прикажете найти опечатку?! К счастью, связь с синдромом Дауна и расположение гена-предшественника бета-амилоида обеспечивали надежную отправную точку – двадцать первую хромосому.

Гоути обнаружила мутацию всего через четыре года, в феврале девяносто первого6. Одна-единственная буква генетического кода: Т вместо Ц. Три миллиарда букв – а этого оказалось достаточно, чтобы погубить семью Кэрол. Генетика особенно наглядно показывает, что все мы живем под дамокловым мечом.

Открытие стало настоящей сенсацией в прессе. «Наследственность дает надежду найти лекарство от болезни Альцгеймера», объявила «Таймс». «Обнаружена генная мутация, вызывающая болезнь Альцгеймера», возвестила «Нью-Йорк Таймс».

Сразу после открытия Гоути с коллегами пришли в гости к Кэрол и ее семейству. Все собрались в гостиной Кэрол в Ноттингеме. Родные Кэрол не могли дождаться, когда им расскажут, что обнаружили ученые и что это значит для них. Гоути объяснила, что у этой мутации, как говорят генетики, полная пенетрантность, то есть у всех, у кого она есть, неизбежно будет ранняя форма болезни Альцгеймера. А еще она доминантная, а значит, с вероятностью 50 % есть у всех присутствующих. А теперь главное: существует анализ. Сделать его могут все желающие, в том числе Кэрол. Свои плюсы и минусы есть у любого решения. Если точно знаешь, есть ли у тебя мутация, то в случае отрицательного ответа беспокоиться не о чем, а в случае положительного можно соответствующим образом планировать оставшуюся жизнь. А если не знаешь, можно жить дальше без того бремени, которое возложит на тебя положительный результат.

У подобных дилемм есть особое название – «выбор Хобсона». Легенда гласит, что в XVII веке жил один конезаводчик, у которого в конюшнях стояли 40 лошадей, но клиентам он разрешал брать только ту, которая стояла ближе всего к двери. То есть выбор на самом деле иллюзорен: есть только один вариант, хочешь – соглашайся, не хочешь – отказывайся. Ну как, хотите знать точно?

Когда я работал над диссертацией, мне как-то раз предложили точно узнать, заболею ли я хореей Геттингтона. Одна моя приятельница писала диссертацию об этой болезни и интересовалась, меняется ли при этом состав крови. Для этого ей нужна была кровь здоровых добровольцев, и я сдал анализ, не задумываясь, что на самом деле моей приятельнице, очевидно, нужно будет удостовериться, что я и в самом деле здоровый доброволец. Когда лаборант взял у меня кровь, мне вручили бланк с вопросом, хочу ли я, чтобы меня поставили в известность, если результат окажется положительным. Следует учесть, что мои шансы заболеть близки к нулю: болезнь наследственная, а в моей семье ни у кого ее не было.

Но я все равно подписал отказ. Хорея Гентингтона, как и болезнь Альцгеймера, – страшный, беспощадный недуг. Он вызывает неконтролируемые хаотичные движения и нарушает когнитивные функции, а затем больной скатывается в кошмарную деменцию. Лечения нет, даже симптоматического. Вот я и подумал, что хуже болезни могут стать только долгие годы под бременем знания, что рано или поздно она меня настигнет.

Кэрол тоже сказала нет. Она не видела смысла знать, есть ли у нее мутация, раз все равно ничего невозможно сделать. В августе 2012 года Кэрол, совершенно здоровая, но приближающаяся к возрасту, когда у ее родных наблюдался дебют болезни, сказала в интервью:

– Никогда не хотела этого знать. Сделать анализ можно всегда, хоть сейчас. Но я думаю, что если я узнаю, что «вот оно», то просто сломаюсь7.

После смерти Уолтера Кэрол посвятила 30 лет исследованиям по болезни Альцгеймера и распространению знаний о ней. Фармацевтические компании возили ее по всему миру с лекциями о том, что такое болезнь Альцгеймера и как она сказалась на ее семье. К тому же Кэрол ежегодно добровольно делала сканирование мозга, что позволило ученым собрать бесценный массив данных. Поскольку все исследования были двойными слепыми, даже исследователи не подозревали о генетическом роке, преследовавшем Кэрол.

– У моей бабушки было пятнадцать детей. Это же представить себе невозможно, правда? – Кэрол негромко рассмеялась и покачала головой. Дело было 18 сентября 2015 года, после полудня. Я сидел в гостиной ее скромного домика на узкой тенистой улочке в Ковентри и разговаривал с Кэрол и ее мужем Стюартом.

– Я вот вспоминаю, кто еще болел, – сказал Стюарт, протягивая мне чашку чаю. Ему было 59, он был историк и университетский капеллан. Пухлое ангелоподобное лицо, глубоко посаженные глаза. – Давай подумаем, Кэрол. Твоя тетя Одри. Дядя. Еще, конечно, Кэт, но у нее, наверное, обычная старческая форма болезни Альцгеймера.

– Да-да, конечно, – ответила Кэрол мягко, с глубоким чувством. – А знаете, у моей бабушки было пятнадцать детей! Это же представить себе невозможно!..

Болезнь диагностировали у Кэрол в декабре 2012 года. Ей было 58 – тот же самый возраст, в котором появились первые симптомы у ее отца Уолтера. Но, по словам Стюарта, первые провалы в памяти