Приключения сомнамбулы. Том 2 - Александр Товбин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У них что, переучёт?
– Выселяют… шибко умные, а бедные! Кризис бабахнул и – прогорели!
– Да-а, местечко-то лакомое!
Из витрины исчез Джойс – скромные «Дублинцы» и томище «Улисса» в пижонской суперобложке; если бы Соснин мог видеть какой жадной завистью сверкнули его глаза – «Улисс», по-русски?! Взялись за Пруста.
Оборвалась равелевская мелодия.
– Вы слушали радиоверсию телефильма «Три балерины и незнакомец», снятого в Париже по материалам, которые проливали свет на… Разглядывание всего одной фотографии, её, к сожалению, нельзя показать по радио, позволило приподнять завесу над тайной… радиопередача посвящена памяти нашего коллеги, неутомимого исследователя тайн культурного прошлого… он был…
И он – был? Ещё один – был. Перед затуманившимся взором промелькнули знакомые лица ушедших… пустел мир. И как все они, – посмотрел на прохожих, – живут в этой пустоте?
Приблизился старичок, позвякивая кошёлкой. – Так всё быстро меняется, не скажете, где тут бутылочки принимают?
Рассеянно покачал головой. Минута ли пролетела, час? – спохватился: спросил бы у него какое сегодня число, год…
Из книжной витрины уносили последний том Пруста, «Обретённое время». Кто перевёл? – почему-то подумал Соснин и – увидел в витринном стекле Казанский собор: рёбристый медно-зеленоватый купол, тёмную дугу колоннады, обнимающей меланхоличный фонтан. Отражение! – пронзило его, оглянулся.
Никакого собора не было.
Был и – нет.
– Простите, как к Казанскому собору пройти? – машинально спросил прохожего; тот не услышал – ухо затыкала пробочка-пуговичка, тонкий проводок тянулся к карману.
Хлопнули торопливо дверцы, заурчал мотор.
Осенние листья, пластмассовые пенальчики остались, – опять почему-то подумал Соснин, – и маркиза… кому нужен хлам?
За французской кондитерской и голландским сырным магазином с входом в виде уменьшенной деламотовской арки загорелась новая вывеска: «Еврейская кухня, суши-бар». За ней, над руинами, летал туда-сюда теннисный мячик.
Машина, увозя книги, тронулась.
Между гранитными блоками цоколя тянулась старая и шероховатая, из путиловской плиты, кладка, её испещряли детские меловые рисунки. Соснина бросило в жар – сквозь наслоения узоров и грязь проступили начертанные мелом буквы «ж», «и», «д» – три слитные буквы во всю высоту цоколя – и стрелка, направленная к маленькому подвальному окошку, его низ был вровень со слегка волнистым, вспучившимся и растрескавшимся дворовым асфальтом.
За грязным стеклом неутомимо вертелась взлохмаченная седоватая голова управдома Мирона Изральевича.
Вообще-то он был медлительный, апатичный, в обеденный перерыв шаркающей походкой брёл за нехитрой снедью на Кузнечный рынок или в угловой гастроном, да ещё успевал съесть бутерброд, выпить чаю из зелёной эмалированной кружки.
А в подвальчике домовой управы вертелся, как угорелый.
Сгорбленный, в тесном ветхом пиджачке, с длиннющим, с глубокой впадиной на переносице и красно-лиловыми прожилками, носом, на который сползли очки в тонкой чёрной оправе, вечно что-то строчил в аккуратно разграфлённых таблицах потрёпанной, в коленкоре, конторской книги, иногда что-то подчёркивал чернильным карандашом, время от времени щёлкая костяшками счёт, они всегда были у правого локтя…
Ищите, ищите мой голос в эфире… – вновь донёсся призыв из опустелого магазина. Повторное исполнение по радио? Нет, пение, сорвавшееся в мольбу, доносилось откуда-то издали, из-за забора, а из магазина – узелок завяжется, узелок развяжется…
Неужели так ни у кого и не удастся спросить какое число сегодня, какой год?
– Скорей, скорей! – спортивные молодые люди в стёганых куртках с огромными цветастыми сумками побежали к подкатившему автобусу «Кострома – Любек». Двухэтажный, малиново-фиолетовый, со стеклянным лбом и вынесенными вперёд – будто вытянутые, с отвёрнутыми вниз ладонями, руки – зеркалами заднего вида и белой, выполненной готическим шрифтом, надписью по борту, по границе цветов: «Hettich», а ниже, вдоль всего борта: mehr seen – mehr erleben. Цитата из классика? Или классик иронизировал над лозунгом туристской компании? Автобус быстро заполнился, бесшумно отъехал, открыв снова вид на кристаллические ларьки, забор, руинный ландшафт; Соснин запоздало пожалел, что не заглянул в удлинённое зеркало перед автобусной кабиной, вдруг бы…
– Туда и обратно, туда и обратно ездят, – с эпическим назиданием проворчала, подтаскивая тонкий шланг и провожая взглядом автобус, жёлтая каска.
– Кто ездит-то?
– Кто, кто, – евреи.
– Не, евреи в Израиль едут.
– И к немцам едут, ещё как едут.
– Не, их немцы не любят.
– А им что? Им всё по х… их не любят нигде, а едут.
Оранжевая и красная каски подпихивали компрессор, подключали.
Содрогаясь, компрессор горячо задышал.
– Берегись! – подтащили шланг. И отбойный молоток жадно вгрызся в цоколь.
«Хочу познакомиться с бизнесменом, заплатившим налоги, и спать спокойно (с ним). Бухгалтер». Окно объявлений не трогали.
Из-за занавеси высунулась дебелая рука со свежелиловым маникюром, принялась выставлять в первый ряд новые сувенирные поступления – фавны полулёжа, посматривая в телевизоры, лакомились трепангами.
Взвыл от нетерпения второй отбойный молоток.
Соснин бесцельно побрёл к дубам, на фоне двух лиственных шатров всё ещё взлетал теннисный мячик.
страсти накануне Уимблдона– Отстроимся, даст бог, до зимы, зять брёвна вчера завёз… ветер шумел в исполинских дубовых кронах; кружились листья.
– А как фундамент класть? Ровного места нет, горки, панели битые, блоки все вкось и вкривь, – засомневался, вытирая руки паклей, автомеханик. – Без фундамента-то как строить?
– Кирпичи подложим, – качнул над газетой соломенной шляпой белоусый краснолицый старик.
– Так вода повсюду, рвёт и рвёт теплотрассу, кирпичи отсыреют, раскрошатся.
– Не-е-е, достали огнеупорные.
Визг дисковой пилы, мат.
– Стой, стой…
– Куда попёр, сучий потрох? Ослеп? – последние деревья остались, – кинулся на помощь автомеханик.
– На х… те дубы? Гниль одна, – отпила пива из бутылки жёлтая каска.
– Гниль и есть гниль, – привычно прилаживала хромированную подпорку к забору красная каска.
– Пишут, шереметевские дубы, тут графская усадьба была когда-то, до революции, – укоризненно отложил газету старик.
Двое в салатных комбинезонах «Омега-банка», пусть и сжатые орущей толпой, и не думали выключать пилу. Вековой – не обхватить – ствол, потрескивая, начал медленно крениться, падать, люди кинулись врассыпную, кого-то задело веткой. Взлетели, громко крича, вороны… певчие пичужки, вмиг лишённые крова, онемевшие от ужаса, панически разлетелись по сторонам, как осколочки после взрыва, за ними – насмерть перепуганные, едва опомнившиеся; ветка чиркнула и по забору, по нему, внезапно ожившему, пробежала дрожь. Принялись за второй ствол. Шофер в грузовике ждал, вяло оправдывался. – Узко, всё камнями завалено, не проехать из-за этих дубов, а кузов у нас широкий; бригадир сделал ему знак помолчать.
– А чего проезжать-то? Тут люди живут, отдыхают. Чего надо-то? Чего, суки, хотите через нас провезти? Сколько будут народ н…….ь? Скорей бы Примаков с Лужковым пришли, навели порядок! – механик раскраснелся, кровь ударила в голову.
– Мало, что «евроремонт» насмарку, «Большой Ларёк» заслоняет козырьком небо, так дубы пилят! Чем дышать будем?
– И приструнить некому…
– Деды наши сажали, поливали, растили…
– Ироды сущие! И не слушают… не за понюшку табаку, надо думать…
Второй ствол повалили, по-быстрому отрезали ещё качавшиеся от удара, ещё казавшиеся упруго-живыми ветки.
Поверженный исполин с твёрдой чёрной корой, мхом в морщинках, тёмно-зелёными бархатистыми лишаями; в ворохах сепиевых листьев шуршаще закопошились, собирая жёлуди, дети.
– Ну чего, суки, довольны? Чтобы проехать и такое… Ну, суки, з….и, но дождётесь, дождётесь, – не утихал автомеханик.
– Несмотря на жестокий системный кризис наш банк счёл своим духовным долгом, а вы… – спокойно и уверенно, с чувством собственной правоты, объяснялся худенький веснущатый бригадир в салатном комбинезоне, – да, мы на условиях благотворительности везём по заданию Правления Банка годовалые вишнёвые саженцы, да, прямо из питомника, там, – махнул рукой, – посадим вишнёвый сад. Для вас стараемся, такая красота будет, а кузов такой широкий оттого, что саженцев много.
Автомеханик, успокаиваясь, вскочил на колесо, заглянул для порядка в кузов, удовлетворённо кивнул.
– Они трухлявые были, старые, только название, что дубы, – задумчиво согласилась с потерей кислорода толстуха в коротких брюках, с боксёром на поводке.
