Приключения сомнамбулы. Том 2 - Александр Товбин

– Не, у меня без жил.

– Так то у тебя!

– А далеко везти? – спросил Соснин, робко пытаясь вернуть троицу сотрапезников к интересующему его сюжету.

– Далеко-о-о! – мечтательно протянула красная каска, вгрызаясь в мясо.

– Камни ещё дальше подложены, х… доедешь! – оранжевая каска потянулась к кетчупу… с губ капал жир.

– Чё-ё, дальше?

– Х… через плечо, уши заложило?

– И если объезжать, х… успеют, вон сколько ехать.

– Если б побыстрей ехали, тогда б…

– Как побыстрей-то, там теплотрасса парит, всё разлилось.

– Не, нельзя побыстрей, колесо отвалится, что тогда? – вернулась с бутылкой жёлтая каска, – укатится, потом – заменяй…

– Когда туда, на починку и очистку везли, аккурат отвалилось. Хрен знает куда закатилось, искали, искали, не нашли. И – глоток из бутылки.

– Так вот медленно везут, еле-еле, а как колесо отвалится, так быстро укатывается.

– Если бы так быстро, как колесо, успели бы.

– Колесо и есть колесо, пока обратно везут, тоже может отвалиться вполне, никто ж не подкручивает.

– А осенью грязища, увязнут. Лошади тяжёлые, ещё эти, ну, конюхи… тоже амбалы-то будь здоров! Из бронзы.

– Железо-то, на котором везут, ещё тяжелее.

– А за осенью – зима, не успеют… в пути заметёт, так хуже будет.

– Успеют! Юбилей-то ещё вон когда!

– Не, не успеть. Потом весна, развезёт.

– Ну-у, летом-то довезут… ну-у-у, опоздают, а довезут.

– Не, летом теплотрассу будем без отпусков менять, бригадир сказал, что план видел, за лето не успеть, всё разроем, а осенью… совсем близко зазвучала траурная мелодия.

– А зимой хрен довезут.

– Как справят без лошадей? Мост голый будет. И с воды ни х… не скрыть, все увидят, что не успели.

– Так и справят… на шопеновскую мелодию наложился капризно-плаксивый, почти забытый Сосниным детский голос. – Мы вновь по просьбе… с учётом приближающегося юбилея… показ десятисерийного… да, в глубине ларька, на полке над электрическими мангалами, потеснив бутылки, дрожаще светился экранчик.

…по единодушному мнению осведомлённых наблюдателей внезапному бегству из-под капельницы опального, строго охраняемого политика мог посодействовать только Путин. И – несомненно – без помощи Путина парижскому изгнаннику трудно было рассчитывать на безопасное и прямо-таки триумфальное возвращение.

Сарай-стекляшка международного аэропорта Санкт-Петербурга. Собчака, загорелого, в светлом костюме и ярко-васильковой, расстёгнутой на шее рубашке, с букетом полевых цветов, стискивает толпа репортёров… а вот он медленно вылезает из машины, кладёт букет под Гром-камень у подножья Медного Всадника.

Сарай-стекляшка… тот же, из которого улетал Шанский, – единственное, что сумел сообразить Соснин.

…смерть его была неожиданной, потрясшей…

Заснеженный Таврический сад, мороз, у ограды – чёрный хвост очереди.

Новый кадр – толчея на Шпалерной, торопливо вышагивающий Кушнер с двумя красными гвоздиками, он в меховой шапке, наглухо застёгнутом тяжёлом пальто.

– С кэтчупом сдэлать или гранатовым? – кавказец, вытирая руки о жирный фартук, весело высунулся из жаркого пахучего чада, хитро подмигнул.

Соснин опасливо отодвинулся от ларька.

– Тысячи петербуржцев, – по-детски взволнованно вибрировал закадровый голос, – пришли проститься со своим первым мэром… многих, очень многих, увы, привело сюда чувство вины… белоколонное фойе Таврического дворца, гроб на вершине цветочной горы… Входит спортивной походкой, целует вдову…

– Кто такой этот Путин? – растерянно обернулся Соснин.

– Кто, кто, – зло полоснул взгляд из-под оранжевой каски, – кто надо.

Согнулись пальмы, упал кокос. Прелестная, с распущенными волосами, ныряльщица догоняла мохнатую мечту в синей-пресиней бездне… Райское наслаждение!

Чёрные головы, гривы тем временем заслонил арочный свод ларька, Соснин поплёлся на нежный стрёкот моторчика, доносившийся из-за ларька, слева.

Лошадиные головы вновь вынырнули из-за ларька, поплыли, еле заметно смещаясь. Заборную дыру, в которую протаскивали из подъехавшей машины коробки с бананами, опять перечеркнула вдали платформа, казавшаяся неподвижной; опять штабель ржавых отопительных батарей, слипшиеся кособокие сараи-гаражи, сдавленные кучами мусора, два выгребных сортира, и опять чёрные лошадиные головы скрылись, на сей раз за массивной красной, с бойницами и скруглённой башенкою с пикой, стеной. Перед замком стрекотала газонокосилка, её старательно возил по травяным лоскуткам, лавируя между обломами панелей, кучами окаменелой извести садовник в блекло-голубом джинсовом комбинезоне. У высокого крыльца был разбит альпинарий с цветником, расползался по замковой стене плющ. Из зарослей лотоса, накрытых стеклянным колпаком, тянули шеи розовые фламинго.

Распуская веером хвост, зашелестел металлическими перьями приваренный к каминной трубе павлин.

На балкон вышла блондинка в бигуди и летучем сиреневом пеньюаре; рядышком положил передние лапы на перила красавец-дог.

Потянулась опять, причудливо выгибаясь и накреняясь, глухая, полусгнившая, с подпорками, дощатая плоскость.

За плавным, чуть ли не по циркульной дуге, изгибом забора, на который свисали ржавые рваные ветви колючей проволоки, старательно сплоченные доски были поновее, посуше, забор всё гуще пестрел объявлениями, афишами. «Предотвращаем импотенцию, лечим», «Секс по телефону, по субботам и воскресеньям – оральный секс по телефону, наш номер…», «Купим волосы, цена договорная», «Вампука, «Суп с котом», «Лазерная коррекция эрогенных зон», международный симпозиум «Конец истории», опять «Вампука». Поверх выцветших афиш «Довлатовских чтений» голая девица извивалась в объятиях железного монстра-киборга, приглашала на шоу в «Камелот»; стриженый «под горшок» русоволосый, улыбчивый Яша Блинов в огненной атласной косоворотке – с многовековой печалью во взоре и гитарой наперевес, Яша обещал вечер еврейских напевов; скоростные и комфортабельные автобусы фирмы «Hettich» при минимальном тарифе доставляли пассажиров в Германию из деревянных городов Русского Севера транзитом через блистательный Санкт-Петербург. Состоялось торжественное открытие маршрута «Великий Устюг – Дюссельдорф», Дед Мороз и Санта-Клаус заключили друг друга в объятия…

«Мозольный оператор» предлагал круглосуточные услуги.

На «Мистические прорывы в апокалиптические видения» зазывал клуб «ЛСД».

Закружились снежинки, но Соснин не ощущал холода.

Человек тридцать, в шумной взволнованности столпившихся у забора. Кто-то, невидимый из-за тёмных ушанок, оренбургских платков, клобуков, произносил дрожавшим голосом речь: чистота души, ясность и высота помыслов позволили Олегу Никитичу… снежинки кружились… зима? Под аплодисменты упала тряпка, а-а-а, мемориальная доска академику Доброчестнову; на доску не поскупились – массивная, из мясистого мрамора, с импозантным бронзовым барельефом – расплывшийся лик у заострённого цилинра ракеты. Чтобы забор не опрокинулся, слева и справа от мраморного знака признательности, накренившиеся серые доски подпирали новенькие телескопические подкосы.

Снежок растаял.

А вот это уже поинтереснее…

За изгибами забора покорно следовал длинющий, составленный из множества столов, стол с книгами, их было куда больше, чем в витрине прогоревшего книжного магазина, что-то из его уценённых книг, наверное, привезли на этот развал – был и внушительный том Мирона Галесника: «На гранитном причале. (записки из подвала)».

Но были и другие книги.

И сколько!

С краю стояла – именно стояла – полуоткрытая для устойчивости – книга в твёрдом переплёте с посвящённой Довлатову поэмой эстонской поэтессы, подруги его суровых таллиннских дней, «Довлатов во мне», а стояла книга для того, чтобы можно было прочесть отрывок-врезку на задней стороне обложки: «Над Виру враждебные веяли вихри… веяло расставанием…» – поэтесса переходила внезапно на белый стих. Соснин потянулся к книге, но тут же отдёрнул руку – пожилая продавщица в очках-зеркалках и сереньком пуховом берете, жевавшая банан, машинально прикрикнула. – Если каждый будет грязными руками листать…

Вдоль книжного ряда промаршировали бритоголовые парни в чёрных рубашках с бумажным лозунгом: долой сионистскую писанину. – Долой, долой еврейское засилье, – горячо присоединился пожилой красномордый прохожий, высмаркиваясь в мятый платок, – повсюду жиды, повсюду, кто будет наших детей воспитывать? Сбоку вышагивал… О, в вальяжном, с нарукавной повязкой, вожаке чернорубашечников Соснин к ужасу своему узнал официанта Пашку, вороватого балагура, соседа по лестничной площадке, вчера ещё приветствовал у лифта. – Ильюшенция… раздобрел Пашка…