Приключения сомнамбулы. Том 2 - Александр Товбин

Однако Соснина отвлекли гвалт, гудки. Чёрные, синие, зелёные, сверкавшие лаком джипы, эдакие компактные танки с мощными никелевыми бамперами, обтекаемые «Мерседесы» со стальным отливом, хромированными рыльцами и стыдливо притемнёнными стёклами. Толкаясь, будто овцы в отаре, автомобили беспорядочно въезжали на кривые тротуары, расчищенные кое-как от панельных обломков; проезжая часть была забита. А как усердствовал, протискиваясь и содрогаясь, пока окончательно не застрял, голубой микроавтобус, опоясанный оранжевым призывом: «бронируйте номера в Баден-Бадене, телефон… факс…»

– Какой х… дорогу перегородил?

– Только дубы спилили и опять не проехать!

Гудки, гудки, крики.

– Новый джип пригнали, брать? – рычал сбоку, прижимая трубочку к уху, толстяк в красной майке навыпуск, кедах, – да, «Мицубиси», да, с тонированными…

– Алло, Алло! Ты с ним поласковей, не сразу по фейсу…

– Сколько? На Рублёвке сотка и то дешевле…

– Когда совок ездить научится? В воскресенье намордник помяли, сегодня в жопу саданули, багажник всмятку… тачка все бабки жрёт…

– Спятил? Сам назад дёрнул, сам мне морду смял… заплатишь, сука…

– Я тебе заплачу, мудак, я… я так заплачу, что наплачешься…

Ржал опухший бродяга с пустой бутылкой.

Авто, газуя, сталкиваясь, уже так плотно прижимались боками и бамперами друг к дружке в сизом вонючем мареве, что дверцы даже нельзя было приоткрыть, беспомощные водители ругались, высовываясь, насколько могли, в окошки. Машины, похоже, уставали тратить энергию в этом опустошавшем перенапряжении. Как живые, только у последней черты: безнадёжное рычание, предсмертные хрипы. Соснину вспомнились собственные малоприятные ощущения в пробке на Невском, вспомнился кинокошмар, случившийся с Мастроянни. Но удушливые воспоминания неожиданно отогнало зрелище, которое развёртывалось в зарешечённой дыре бетонного забора, под тупым углом примыкавшего к деревянному – там, впереди, в самом узком месте перегородили автодорогу красно-белыми барьерами с сигнальными лампочками: жёлтая и оранжевая каски наспех пытались забетонировать маленькие колодцы у чугунных столбиков с провисавшими между ними цепями, столбиков, врытых вокруг каждого из двух большущих дубовых пней; за образец почтения были взяты, похоже, столбики с цепями под мемориальным Петровским дубом. Жёлтая и оранжевая каски вкалывали, подгоняемые матом, гудками, там же хлопотали аккуратненькие старичок и старушка из «Инспекции по охране памятников». – Как не охранять? Это наша история, тут, уточнили краеведы, располагалась Шереметевская усадьба, в ней гостил Батюшков, мог Вяземский бывать на балах, – объясняла старушка разгорячённому, с перекошенным ртом, автомеханику, который, едва дорожный затор отнял у него клиентов, примчался с монтировкой. – Как память не оставить потомкам, как? Дубам-то поди под двести лет было, – старушке поддакивал старичок.

С другой стороны, от кладбища, к горловине затора приближалась бетономешалка.

– Сюда, сюда! – закричала, замахала брезентовой рукавицей оранжевая каска, а жёлтая кинулась навстречу крутящемуся слону, подхватила толстый и длинный гофрированный хобот… мгновенно заполнив маленькую ямку у столбика, бетон захлестал.

– Ты что-о?! Ох…л? Застынет, так не сбить будет!

– Бетон и есть бетон, отбойными разобьём.

– Хрен потом разобьём, хуже камня.

– Как не подлить? – мимо ехала.

– Стоп, сто-о-оп машина!

– Мало, что д……ы столбами с цепями х…..и дорогу сузили сильнее, чем дубы раньше, так ещё… тут бы подбетонить и ведёрка хватило на всё про всё! – орал, размахивая монтировкой, автомеханик, которого в этом бедламе никто не слушал.

Ветер, подхватив с земли, уносил за забор стайку дубовых листьев.

Из японского, дрожавшего от нетерпения джипа равнодушно вещало радио: в конкурентной борьбе за полёты в Тель-Авив и Эйлат побеждают Ярославские авиалинии – удобный график полётов, кошерное борт-питание… и сразу звонко, радостно – солнечный круг, небо вокруг…

Особый тип плесени Botrytis Cinerea, или «благородная гниль», и создаёт столь ценимый гурманами вкус «Сотерна» – Соснин снова перевёл взгляд с сияющего постера с винной бутылкой и тонконогим бокалом на хлеставшую из хобота лаву.

– Берегись! – резко сдвинулись доски, в щель протащили немецкий мешок с цементом. Потом принялись передавать из рук в руки – по конвейеру – ящики с зелёными фауст-патронами.

А-а-а, Соснин, осенённый, вспыхнул, подбежал к бетономешалке, наконец-то заглянул в торчавшее из кабины зеркальце.

Надвое разломанная плита с пучком арматуры, вырывавшейся из разлома.

Кирпичи, брошенные в лужу, дабы облегчать пересечение водной преграды.

Трава, заляпанная битумом.

Смотрел, остывал.

Забор, наклоняясь ли, выпрямляясь, вытягивался, прячась в лощинах, вписываясь в рельеф, и вдруг упрямо пёр поперёк рельефа, карабкался по склону из последних силёнок, и снова опасно выгибался пропеллером, снова забор в рискованном наклоне подпирали, где кольями, подкосами, а уж в самых дряхлых, трухлявых местах всё чаще поблескивали телескопические конструкции с нарезными втулками, хромированные, защищённые от коррозии. У основания каждой подпорки – кучка красноватой земли, битое бутылочное стекло. Выпивали пиво, разбивали бутылку? Одна подпорка – пропущена: для неё лишь вырыта в глине аккуратная прямоугольная ямка, на стенках ямки обрублены корни; рядышком – травянистая шапка дёрна.

Мы парни бравые, бравые, бравые, и чтоб не сглазили подружки нас кудрявые, – строем приближались курсанты с голубыми петлицами.

Соснин глянул в помутневшее небо; накрапывало.

Ревели, задыхаясь, моторы.

Пора-а-а в путь-дорогу…

Но почему цемент, бананы, ящики с патронами или бутылками – пустыми, полными – протаскивают в щели, сдвигая доски, а разноразмерные дыры в заборе забивают фанерой, затягивают толем, арматурными сетками, чем угодно, включая чугунные отливки и кроватный матрац? Досада и так перекипала в раздражение, тут новые неувязки – в груди клокотало, хватит, хватит! Не зная, что поделать со скованностью, изводящею маятой, как догадывался, вменёнными ему табуированным пространством, из которого не мог выбраться, двинулся прочь от нерассасывавшейся пробки, двинулся вдоль забора, заметил заплату из рогожи на проломленных сырых досках; коричневато-рыжая рогожа была приколочена по замахрившемуся контуру крупными ржавыми гвоздями… нижний угол рогожной заплаты отстал, его маняще задирал ветер. И гибельное любопытство проснулось, толкнуло Соснина изнутри, он дёрнул за угол заплаты, раздался треск, он смог пролезть в дыру.

Эпизод 9

Его накрыли тёплые сумерки.

Блеснул зажурчавший вблизи ручей.

Соснин раздвинул мокрые кусты ольхи.

На косогоре размыто темнели стога, ветерок опахнул медовым духом клевера… лето? Глубоко-глубоко вдохнул, снова вдохнул целительно-свежий воздух, присел на берегу, заслушавшись соловьиной трелью. Вот где он смог бы собраться с мыслями!

Рядом угадывался какой-то круглый чёрный предмет, заросший камышами, высокой травой. Нащупал узорчатые углубления на резине – сдвоенное, большегрузное колесо; далеко закатилось… что с гудками, натужным шумом моторов, гвалтом и грохотом, которые только что оглушали? Стояла мёртвая тишина.

Сгущались сумерки, но левее, над зубчатым силуэтом забора, небо зарозовело.

Пошёл опять вдоль забора, вдоль другой, оборотной, его стороны.

Ручей впадал в сточную канаву.

Канава расширялась, нечистоты сгущались – вонь становилась непереносимой. Старался идти быстрее, ещё быстрее, почти бежал, бежал, но казалось ему, что углублялся в клоаку. Хотя… сообразил вдруг, что бежит – вверх! Выше, ещё выше. Одолел пологий пригорок, следующий пригорок уже был покруче, и вверх, явно вверх текла в канаве зловонная каша – тропинка вилась вдоль взбиравшегося по склону слева от Соснина забора. То отходя от обрывистого берега канавы, то к нему прижимаясь, оставляя для прохода узенькую тропинку, забор темнел зубчатым силуэтом, вытягивался и изгибался, в зрительных наложениях своих звеньев образуя нечто пугающее – эдакого ленточного, свернувшегося, будто прикорнувшего в ожидании рассвета змеевидного монстра с пытавшейся проглотить небо пастью; небо розовело, светлея.

Поднимался, а небо удалялось.

Справа громоздился новый силуэт – гора с множеством искусственных торчков, неровностей, в которых Соснин распознал могучие ржавые ракеты, танки, понуро опустившие в разные стороны свои пушки, и даже две чудом забравшиеся на гору сумбарины; у подножия грозной горы валялись винты вертолётов, тачанки, пулемёты «Максим», дальше – простиралось автомобильное кладбище.