История города Рима в Средние века - Фердинанд Грегоровиус

Смерть Оттона, как и его жизнь, очень скоро стала легендарной. Рассказывали, что новая Медея в лице вдовы Кресцентия опутала Оттона своими чарами; желая будто бы вылечить императора, она, по одним сказаниям, завернула его в отравленную оленью шкуру, по другим — подмешала к его питью яд, по третьим — надела ему на палец отравленное кольцо и таким образом отомстила за смерть своего мужа. Умирая, император выразил желание быть погребенным в Ахене; оставаясь всю свою жизнь равнодушным к Германии, Оттон по смерти вернулся в страну своих предков. Кончина Оттона и кортеж с его телом, поспешно покидающий Италию, представляются нам глубокой трагедией, в которой тщетность высоких стремлений смертного сказалась так же образно, как и в древней поэтической легенде об Икаре. Унося с собою гроб, в котором лежало тело императора, германцы быстро проследовали через Тусцию. Епископы люттихский, кельнский, аугсбургский и констанцский, герцог Нижней Лотарингии Оттон и другие знатные лица, остававшиеся верными императору, скрывали его смерть до тех пор, пока не были собраны войска, и только тогда уже объявили о ней. Окружив процессию и сомкнувшись в ряды, храбрые германцы прокладывали путь своими мечами. Среди воинственных кликов, теснимый толпами римлян, следовал гроб с телом императора по полям, по которым некогда этот император, горячо любивший Рим, шел во главе своих войск, вдохновленный смелыми планами.

Оттон III является, быть может, самой крупной исторической жертвой восторженного отношения германцев к Италии, прекрасной стране юга, куда их неизменно увлекали идеалистические стремления. Другие народы древнего и нового времени шли на чужбину, движимые политическими соображениями; германским приобретением была исключительно одна Италия, страна истории, красоты и поэзии, страна, которая сама неоднократно призывала их. Глубокое религиозное чувство сделало германцев защитниками римской церкви и силой необходимости приковало их к Риму. Стремление к знанию привело германцев к сокровищницам древности и сделало Италию и Рим навсегда дорогими для них.

Политическими условиями была создана идея империи, и носительницей этой идеи явилась Германия. Ради церкви и империи, этих всеобщих форм, которыми должны были быть установлены и охраняемы мирные отношения между народами, германцы поступились собственной национальностью. Предводительствуемые своими королями, в продолжении нескольких веков ходили они в Рим, переправляясь через Альпы, чтобы отдать свою жизнь за религиозно-политический идеал, и это сделало германцев избранным народом. Стремясь всегда к достижению высших целей человеческого существования, Германия стала в Европе центром освободительной духовной работы. В лице своих Оттонов, подвизавшихся в Риме, эта страна восстановила непрерывность исторического хода событий, сняла печати с могил древности, связала друг с другом культуры древнего и христианского миров, сочетала романское начало с германским, положив этим основание новейшей образованности, подняла церковь, глубоко павшую, и вложила в нее дух реформы. Рим привлекал к себе Германию, как какой-нибудь духовный магнит; но потомки тех самых саксонских королей, которыми центр отечественной истории был перенесен в Рим, снова оторвали Германию от Рима, когда оказалось, что этого разрыва требует свобода духа.

Оттон III, хотя и старался быть то греком, то римлянином, в действительности был германцем от головы до пят. Самый разлад, который носил в своей душе Оттон, увлекаемый то классической древностью, то христианством, был присущ германцу. Те силы, которые двигали в то время мир, — Германия, Рим и Восток, — оказывали свое воздействие на Оттона в одно и то же время. Десятый век, завершенный Оттоном, в его лице и в лице его друга Сильвестра, свидетельствовал о том, что в культуру Европы внесены живительные начала древности и Востока. Но государственной мудрости Карла Великого и геройского духа Оттона I нельзя было ждать от государя, который закончил свой жизненный путь в таком возрасте, когда короли еще не способны править государством и даже обыкновенный гражданин еще не может считаться освоившимся с самыми простыми своими обязанностями. Образ этого юноши, душа которого отзывалась на все великое, составляет достояние скорее поэзии, чем истории, в которой существование Оттона не оставило никаких крупных следов. Соотечественники Оттона похоронили его тело в соборе Карла Великого, а предание увековечило память об Оттоне как об одном из чудес мира.

Глава VII

1. Варварство X века. — Невежество римского духовенства. — Инвектива галльских епископов. — Замечательное возражение. — Упадок Монастырей и школ в Риме. — Грамматика. — Театральные представления. — Народный язык. — Полное отсутствие в Риме литературных талантов

Последнюю главу этой книги я посвящаю изложению умственной культуры в X веке и закончу главу обзором внешнего вида Рима. Едва ли в какую-нибудь другую эпоху варварство в Риме достигало таких размеров; это не должно, однако, удивлять нас, так как причины варварского состояния Рима ясны. В век Борджиа и Медичи нравственная порча скрывалась за покровом внешнего классического образования; порочность церкви была прикрыта коврами Рафаэля; но в X веке не существовало прекрасной видимости, Образ Иоанна XII, по сравнению с образом его позднейшего преемника, Александра VI, представляет такие же основные различия, какие существовали между X и XVвеками. В эпоху Карла Запад стремился восстановить образование, существовавшее в древности, и освещался некоторым отблеском науки и искусства; в то время слагали стихи, писали картины, возводили здания, изучали произведения древней литературы и старательно переписывали их. Но когда империя Каролингов пала, когда в Италию вторглись сарацины, норманны и венгры и когда все значение пап сводилось единственно к тому, что они были владетельными римскими баронами, тогда западный мир вернулся к варварству.

Невежество духовенства, замечавшееся повсюду в Италии, должно было казаться особенно поразительным в Риме. Галльские епископы, будучи в Реймсе говорили так: «Теперь в Риме нет почти никого, кто был бы просвещен в науках, а между тем, по уставу никто не может стать даже привратником, не будучи знаком с науками. По сравнению с римским епископом можно допустить некоторое невежество в других пастырях; но в римском епископе оно не может быть терпимо, так как он призван решать вопросы веры, образа жизни и благочестия духовенства и все вообще дела католической церкви». В защиту папства апостолический легат Лев, аббат монастыря Св. Бонифация, приводил буквально следующее: «Наместники и ученики Петра не желают иметь своими наставниками ни Платона, ни Вергилия, ни Теренция и никого другого из всей скотской породы философов, которые то, как птицы в воздухе, подымаются в горном полете мысли, то, как рыбы в море, погружаются в глубь вещей, то движутся шаг за шагом как овцы, опустошающие пастбища. И потому, говорите вы, тот, кто не напичкан подобными фантазиями, не может занять место привратника? А я вам говорю, что ваше утверждение — ложь. Петр ничего этого не знал и все-таки был поставлен при вратах, ведущих в небо, так как сам Господь сказал ему: Я дам тебе ключи от Царства Небесного. Наместники и ученики Петра знают апостольское и евангельское учение, и красота их слова не в напыщенности речи, а в смысле и разуме того, что говорят они. В Священном Писании сказано: чтобы поразить сильного, Бог избирает слабого. И от начала мира Бог делает своими провозвестниками не философов и ораторов, а людей неученых и простых». Этот ответ был смелым признанием римской курии X века; римская церковь открыто сознавалась в своем незнакомстве с гуманистическими науками и даже заявляла о своем презрении к философии. Игнорируя св. Павла, всемирного ученого, церковь опиралась на то, что ключи к небу держит в своих руках неученый рыбак Петр. В конце концов образованные епископы Галлии и Германии принуждены были сложить оружие перед камнем Петра.

Вместе с монастырями, в которых раньше бенедиктинцы продолжали некоторое время заниматься науками, пришли в упадок и школы. В этом отношении не составила исключения даже и та все еще существовавшая школа певчих в Латеране, которая со времени Григория Великого имела значение духовного университета. Рукописи в библиотеках подвергались тлению; монахи разбежались и уже более не работали; если же между ними и попадались ученые, то недостаток бумаги являлся препятствием в занятиях перепиской. С той поры, как Египет, древняя отчизна папируса, подпал под власть арабов, недостаток в писчем материале стал чувствоваться по всей Италии. Умственное невежество, царившее в X веке, Муратори приписывает отчасти этому обстоятельству. Восстановление списков обходилось непомерно дорого; поэтому повсюду в Италии пользовались пергаментными рукописями и с этой целью стирали с них первоначальный текст. Возникновение таких палимпсестов было причиной того, что произведения древних авторов во многих случаях оказались окончательно утраченными для нас. Невежественный монах сводил текст книг Ливия, Цицерона или Аристотеля и на чистые листы этих книг, погубленных им свидетелей мудрости древних, заносил антифонарии или жизнеописания святых. Таким образом, древние рукописи подверглись тому же превращению, как и древние храмы; когда в роскошном здании, украшенном портиками, прекратился языческий культ, богиня, занимавшая это здание, покинула его, чтобы дать место христианскому мученику, и точно так же явилась необходимость стирать божественные идеи Платона с пергамента, чтобы написать на нем церковный канон. По отношению к Риму того времени мы, однако, ничего не знаем ни о библиотеках, ни о переписчиках; а между тем в это же время в Германии и во Франции прилагались невероятные усилия к тому, чтобы создать коллекции книг. Духовенство, если только оно способно было вообще читать и давать объяснения, ограничивало все свои знания пониманием Символа веры, Евангелия и Посланий Апостолов. О математике, астрономии и физике не было и помину. Все классическое образование сводилось к жалкому знанию одной «грамматики». Эта наука, без сомнения, должна была иметь большое значение в эпоху, когда литературные произведения непрестанно грешили против грамматических правил и когда народный язык создавался разложением всех законов латинской речи. Грамматика изучалась в Риме даже в это время, так как порой мы встречаем прозвище «грамматика» (grammaticus), которое носил, например, Лев VIII. Шаткие общественные условия, партийные раздоры и перевороты исключали возможность процветания каких-либо просветительных учреждений, если только приходило кому-либо на ум подумать о них. Нельзя, однако, сомневаться в том, что школа римского права продолжала существовать именно в этот период времени, когда lex Romana снова получил свой блеск, когда римскому судье с торжественной церемонией вручалась книга законов Юстиниана и предписывалось судить по этим законам Рим, Транстеверин и весь мир. Эта и другие церемонии при дворе Оттона точно описаны в Graphia; но, перечисляя разного рода придворные чины, она не упоминает ни о докторах права, ни о схоластах, ни о грамматиках. Как о роскоши, составлявшей непременную принадлежность двора, Graphia говорит о театре.