Волчья ягода - Элеонора Гильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Зойка сказала, мать ее не пускает, – пожаловался Павка, когда они поравнялись с избушкой кузнеца.
– Да и вам делать там нечего, – выпустила злость Рыжая Нюрка. – Ты, Ванька, дурень. Твой отец со знахаркой кувыркался, жисть вам попортил, а ты с Нюткой теперь дружишь.
– Врешь!
– Вот те крест, – Рыжая Нюра сложила два перста[50] для пущей правды.
– А тебе что с того? – ответил за друга Павка.
Ванька нахохлился, посмурнел лицом. Плакать – себя опозорить.
– Ты рот свой закрой, дура, – неожиданно для самого себя сказал он Рыжей Нюрке и остановился. Если девка нападет на него – как даст стрекача.
– Уши-то надеру тебе, малец, – лениво сказала Нюрка, но даже шага в сторону Ваньки не сделала.
– Да подождите вы меня! Нюра! – Лукерья бежала, на ходу завязывала убрус. Она остановилась и оглядела напыженных друзей. – Вы что стоите ругаетесь?
– А надоело мне с детворой возиться, – Рыжая Нюра ткнула пальцем в Ваньку, и тот вжал голову в тощие плечи.
– Я помогу тебе, Нюра, ты не ругайся, – ответила Лукерья, – отпустили меня к Нютке Ветер, уломала я мать. А что детвора? Они хорошие у нас, смешные, да, Павка? – Она схватила за плечи брата, и тот со смехом уворачивался от старшей сестры.
– Новый убрус у тебя, Лукаша, с заморскими цветами. В городе куплен? Дорогой, видно, – оценила Рыжая Нюра. Наряжает мать Лукерью, не знает уже, чем женихов завлечь.
– Дядька Никон подарил на именины. Я и не спрашивала, сколько платок стоит. Красивый, голову греет – и ладно. Нюра, Тишка-то наш выздоравливать стал.
– Вон оно как? – протянула Нюра.
Лукерья не заметила равнодушного ее тона, с жаром принялась рассказывать, что на спине да на руках коросты у Тишки сошли, а на лице держатся, что ночами меньше орет и…
– Ага. – Нюрка подумала в который раз, что Лукаша – нудная, и дружит она с ней лишь потому, что девок подходящего возраста в деревне нет. Все перемерли.
Нюта встречала гостей вместе с матерью, словно взрослая. Кланялась каждому, к столу звала, яствами угощала. Рыжая Нюра съела не меньше четырех пирогов и, потирая надутый живот, похвалила хозяек. Таська в жисть ничего вкусного не сготовит. То сгорит у нее, то не пропечется, то таракан залезет и в хлебе останется, словно изюм. Отец ничего, добрый, посмеется только, а Тошка белеет весь да за плеть хватается.
Только гости наелись, стук в дверь.
– Заходите, заходите, – пропищала Нюта, добрая хозяюшка.
На пороге стоял Илюха, старший Семенов сын, испуганный, снег стряхивал с зипуна, на хозяйку, знахарку Аксинью, не смотрел.
Нюта принялась его угощать, вся сияя, ровно медный котелок. Рыжая Нюра смотрела на пиршество, и черная вода плескалась в ее душе. И Лукерья вместо того, чтобы с Рыжей Нюрой в уголке шептаться, ушла в амбар, где знахарка возилась. Стенки тонкие, голос у Лукаши громкий, Нюра примостилась на сундуке. Вроде уморилась и прилегла, а сама прислушивалась к каждому слову.
– Он с той поры не приезжал? – Лукаша.
– … не… Святки… – больше ничего не разобрать. Голос у знахарки тихий, будто уставшая все время. От чего устала-то? От заклинаний и приворотов своих?
– Запал в душу, ничего поделать не могу.
– … жены… – Нюра аж села на сундуке. Что про жену-то сказано?
– Ты осторожно, ненароком выспроси у него. Намекни, пожалуйста. Вечно благодарна буду. Знаю, позор так к мужику ластиться.
– … не бери… счастье…
Потом знахарка и Лукерья вышли из амбара, видно, на улице договаривали, и разобрать больше ничего она не смогла. Любопытство терзало Нюру всю обратную дорогу, но ей, лучшей подруге, Лукерья не сказала ни словечка. «А я еще счастливее буду! Лучше жениха найду!» – решила Нюра.
6. Неждан
Годы мчались быстро: не успела оглянуться – один уже пронесся, с диким присвистом, словно озорной ямщик, который выслуживался перед московским посланником или славной девкой. От одного Филиппова поста до другого Аксинья и не успела бы остановиться, задуматься об утекавшей жизни, но есть дочь…
Каждый год Нютки вмещал уйму впечатлений, радостей, обид, новых слов, выученных молитв, прочитанных в травнике строк. Ее руки год от года становились искусней. Уже и хлеб стряпала сама, и вышивкой-двухниткой овладела. И вытянулась – ноги длинные, словно у цапли, знать, в отца пошла.
Аксинья видела в дочери себя: любопытство, живость движений и слов, восторг перед миром, созданным Всевышним. Но подмечала и глубокий, непритворный интерес к людям, и глубокую жалость, и прощение, и отсутствие злопамятства – все, что отличало ее от Аксиньи. С детства Нюта слышала множество поганых слов о себе и матери, но не озлобилась, не обвиняла мир. Казалось, что она только дивилась каждому проявлению жестокости, гнева, зависти: «Как вы говорите такие нелепицы? Зачем?»
Аксинья, девочкой балованная родителями, не видавшая в ту медовую пору горестей и бед, потом остро ощущала неодобрение мира, всей кожей своей. И не забывала ни одного недоброго слова, не прощала, как подобает христианке, а будто леденела, завидев недоброжелателя. Не раз и не два возникала перед ней возможность отомстить тем, кто ей принес зло… Большое искушение.
Зная скудные запасы своего милосердия, Аксинья и восхищалась доброй натурой дочери, и боялась грядущих несчастий. Пока рядом с ней мать, которая распознает коварного или завистливого человека и убережет от несчастья, Нюта невредима.
Аксинья оставила дочь хозяйничать («Засов закрой и никого не пускай») и споро шагала в Еловую. Чем старше Аксинья становилась, тем больше времени отдавала мыслям о прошлых ошибках и будущих невзгодах. Они не пришли еще, жизнь перестала бить по спине розгами, настало затишье, но Аксинья все ждала подвоха, какой-то подлости. Что будет с Нюткой, если Бог до срока заберет ее мать?
Она, оскальзываясь на каждом шагу, спустилась с пригорка, свернула к дому Зои. И замедлила шаг.
Изба, кузня неподалеку – будто пришел к старому другу в гости и вспомнил, что ничего вас не связывает больше, что враги вы.
Из кузни вился дымок. Глебка, обученный братом, чинил сохи, бороны, ковал корявые ножи и серпы. Народ тихо ворчал, что работает он без души, с ленцой и понуканьем, да соображения свои никто Глебке Петуху не высказывал. Вдруг озлится. Кузнец – человек непростой, с нечистой силой знается, и без его помощи не обойтись.
Во дворе Зои не было ни души. Аксинья подошла к крыльцу, громко окрикнула: «Хозяева!» Молчание.
Дернула дверь, обшитую дурно выделанной шкурой. Коля Дозмор
