Суровая мужская проза - Андрей Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старший лейтенант Романов – дисциплинированный, безропотный и идейный служака – был на высоком счету у начальства: его уважали, регулярно поощряли, ставили в пример другим и даже (по-тихому, сугубо кулуарно), предрекали большое будущее. Большое – в плане скорой и успешной воинской карьеры…
В госпиталь к раненому Роману генерал-лейтенанта Громова пустили только на пятые сутки.
Медицинская палата на четыре койки, три из которых пустовали. А на четвёртой лежал…
– Что это с ним? – удивился Палыч. – Осунулся до полной невозможности. Даже нос слегка заострился. Чёрно-сизые круги залегли под глазами. Бледный-бледный. И взгляд какой-то пустой, равнодушный и отсутствующий. Натуральный «человек-в-футляре»…. Привет, боец болезный! Как самочувствие?
– М-м-м-м-м…
– Да что происходит-то, в конце концов? А, док?
– Сильнейший нервно-обсидиальный синдром, сопровождаемый полной апатией, – охотно пояснил пожилой врач. – Достаточно редкое явление, между нами говоря. Особенно в профессиональной армейской среде.
– И как вы собираетесь его лечить?
– Предлагаю – незамедлительно отправить приболевшего офицера на Родину, подальше от этих знойных и гиблых мест. Гиблых – для нервной системы этого конкретного пациента. Воспоминания, воспоминания. Глушить их надо, глушить. Пока не поздно…. Мы, психиатры, считаем, что в определённых случаях именно воздух Родины является самым лучшим и эффективным лекарством…
– Не вопрос, сделаем, – обрадовался Палыч. – Организуем экстренный вывоз в Россию. Ну, и поместим…э-э-э, пациента, как вы выразились, в отличный профильный санаторий. Расположенный, например, в Западной Сибири.
– Почему – в Сибири? – заинтересовался доктор.
– А там «открытого» песка нет. Совсем. Сплошная тёмно-зелёная тайга, наполненная живительным птичьим щебетом. Следовательно, и воспоминания о недавнем происшествии «заглушаться» сами собой.
– Одобряю. Вы всё очень верно и правильно понимаете, господин генерал.
– Должность у меня такая.
– Не надо – в профильный, – неожиданно подал голос больной. – Не надо. Ради Всевышнего…
– Почему – не надо? – насторожился Громов. – Что, Саня, ты имеешь в виду?
– Дайте мне лист бумаги и ручку, – отстранённо глядя в сторону, попросил Романов.
– Зачем?
– Рапорт хочу написать. Об отставке. Не могу я больше. Отпустите, пожалуйста, Палыч…
Надломилось что-то в старшем лейтенанте, короче говоря. Провести долгое время в знойном и тесном плену, без воды, среди разлагающихся трупов, это, доложу я вам, совсем и не шутка. В том смысле, что дорогого стоит…
Вот, у Романова – в результате всего пережитого – и произошёл психический срыв-сдвиг по фазе. Неслабый такой, по полной и расширенной программе.
К этому «сдвигу» мы ещё вернёмся. Обязательно.
Только чуть позже…
Глава девятая
А вон там – седые генералы…
Спасательная команда доставила в «ооновский» лагерь двоих выживших и восемь трупов.
Через полтора часа прилетели и генералы.
Объявили траур. Ну, и понятное дело, «особый режим». Типа – на всякий пожарный и экстренный случай, как и полагается…
На следующее утро, сразу после завершения завтрака, состоялось общее построение списочного состава корпуса (за исключением тех, кто в плановом порядке нёс боевое дежурство). Вернее, что-то вроде траурно-похоронного митинга.
Сперва Виталий Палыч, хмуро глядя в сторону, сказал несколько дежурных фраз в чисто философском ключе – о превратностях злокозненной Судьбы и о высокой миссии воинского братства.
Потом слово взял Фрэнк Смит.
Генерал Смит был уже достаточно пожилым человеком, поэтому его сразу же пробило на слезливую сентиментальность: сплошные перлы о священном рыцарском долге и о цене, которую всем нормальным людям (то бишь, бойцам), приходится платить за достойное выполнение вышеозначенного долга. О непомерно-высокой цене…
В конце речи старичка потянуло на воспоминания о своей славной армейской юности, которые (вполне прогнозируемо), завершились декларированием следующего стихотворного текста:
Смерть пришла из ниоткуда.Просто проходила мимо.Огонёк наш увидала.И на ужин заглянула.Просто проходила – мимо…Говорят, страшнее нетуСмерти, что проходит мимо.Что зовёт неотвратимоВ Край Несбывшихся Надежд,Всем подмигивая – криво…И тогда она пришла.Хмуро дунула на угли.За собою позвала.Мы ушли за нею – в джунгли.За собою – повела…Джунгли – страшная планета.Сорок пацанов – в пути.До десятого рассветаТолько трое добрели.Джунгли – страшная планета…Молодыми уходили.Не считая вовсе дни.Месяц – в зеркале обычномЛишь седые старики.Молодыми – уходили…Сорок лет прошло.Всё помню.Каждый шорох – в этих джунглях.Каждый крик и каждый вздох свой.И предсмертный хрип друзей.Что поделать, коль солдатуВ этой жизни достаётся,Позабыв о страхе смерти,Только честь свою спасать.От Судьбы и от начальства.От предательства и страха.От себя и от безумства.Только – честь свою – спасать…
После трескучего траурного салюта, произведённого, как и полагается, из винтовок М-16, восемь чёрных мешков с трупами сослуживцев торжественно загрузили на борт «ноль-один».
Ещё через пару-тройку минут вертолёт взлетел в небо и взял курс на средиземноморское побережье.
Печальная церемония была завершена, служивый люд принялся разбредаться – кто куда: одни проследовал на вверенные объекты, другие – в жилые палатки.
– А мы? – спросила Ванда.
– Может, братья и сёстры, в столовую заскочим? – предложил Егор Леонов, находившийся после недавнего происшествия с тремя успешно-застреленными диверсантами на заслуженном «больничном». – Лично у меня, когда нервничаю или, к примеру, сильно волнуюсь, аппетит зверский просыпается.
– Принимается…
Они шагали между идеально-ровными рядами пятнистых палаток, и Лёха ворчливо бормотал под нос:
– А седовласый генерал Смит, оказывается, пиит завзятый. Да, дела-делишки. Кто бы мог подумать. Джунгли, блин горелый, понимаешь, страшная планета. Ну, надо же, придумщик мечтательный…
– Не нравится – придумай лучше, – отстранённо улыбнувшись, посоветовала Ванда. – Ворчун белобрысый.
– Давно уже всё придумано. Года три c половиной тому назад, по аналогичному скорбному поводу.
– Так зачти. Если, конечно, не замучен стеснительностью излишней.
– И зачту, не вопрос. Только, извини, на русском языке. Слушай…. И когда торжественно, печально, под оркестр гроб тот понесли, стало скучно, вдруг, необычайно. Мы ушли…. Мы ушли в тот сумрак тёмно-синий. В те кусты – сплошная бузина. Помянули над чужой могилой, как ты и просил – тебя…. А вон там – седые генералы. Надрываются, весь белый Свет любя. Похрен. Наливайте, братцы, снова. За – тебя…. Ну, как?
– Внушает…
– А можно и мне маленькой скромной виршей отметиться? – помолчав с минуту, поинтересовался Леонов. – Тоже на русском, понятное дело? Спасибо, друзья боевые, за оказанное доверие. Итак…. Вы – психолог? Да, ладно. Вы – клоун из бродячего цирка. В детстве вас видел на арене. Помню…. Что вам надо? Я искренне не лезу в бутылку. Просто оставьте меня в покое…. Как это – поздно? Упал вертолёт, там были люди, которые мне дороги. Да, я печален, и застрелить готов любого, кто станет на моей дороге к моргу, где они лежат – мёртвые – все…. Я клянусь, что буду спокоен. Пистолет отдам без боя, вовсе…. Пропустите, пожалуйста, доктор. Я посмотрю только, как они там – мои Дикие Гуси…
– Аж, до слёз пробрало, – жалостливо шмыгнула носом Ванда. – Шагаем, пииты в погонах. Шагаем…
Они, набрав на пластмассовые подносы всякой съедобной разности, расположились за дальним столиком.
– Эх, помянуть бы ребят по-человечески, – вздохнул Леонов. – В том плане, что выпить – по сто положенных грамм.
– Не вопрос, как вы, господа военные, любите говорить, – извлекая из своей объёмной дамской сумочки маленькую плоскую бутылку, хмыкнула Ванда. – По сто грамм, к моему большому сожалению, не получится. Двести пятьдесят разделить на три, это будет…
– По восемьдесят три, запятая, и три в периоде грамма на брата, – подсказал Петров. – Ну, и на сестру…. А что это за напиток?
– Виски – «Белая лошадь». Сгодится?
– Она ещё спрашивает. Срочно освобождаем бокалы от пошло-приторного апельсинового сока и наполняем их по-настоящему благородным напитком.
Они освободили и наполнили. А после этого, молча, и без тостов, выпили. Потом наспех закусили и помолчали…
– А что это, Леон, ты в последнее время такой задумчивый и слегка заторможенный? – спросил Лёха. – Ходишь, как в воду опущенный. В том глубинном смысле, что словно бы стукнутый пыльным мешком из-за угла. Причём, точно по темечку…. Случилось что?
