Магазин потерянной любви - Константин Шеметов

Узнав о Джони, Рёнэ обрадовалась, но ответила не сразу и как-то неопределённо. «Мы знали, что он хороший человек и своего добьётся», — написала она. Да, Наташа переведёт его рассказы, если потребуется. На самом деле, заметила она, «Ардис» как раз и славился тем, что издавал на языке оригинала. «В пору Советского Союза, — продолжала Рёнэ, — в «Ардис» только и занимались тем, что возвращали русский язык на родину».

Пожалуй, с Рёнэ не поспоришь. «Ардис» основали Карл и Эллендея Проффер (1969). Спустя некоторое время эти двое стали близкими друзьями Иосифа Бродского. Именно они предоставили ему убежище в США (1972), печатали его и всячески помогали. А вот и фрагмент из выступления Иосифа Александровича на вечере памяти Карла Проффера: Карл Проффер «вернул русской литературе её целостность и чувство собственного достоинства». В СССР не печатали «экстремистов», зато их печатали на Западе. В 2002 году издательство было продано Нью-Йоркскому Overlook Press. Продано целиком, вместе с правами и архивами. По мнению Наташи Рёнэ издание писателей-диссидентов на языке оригинала, является одновременно и благим делом, и не очень. «Тут тебе и доброе имя, — заключила она, — и материальная заинтересованность, не говоря уже о политике и всевозможном пиаре». В своём роде лингвистический пиар, предположил Митя и переключился на Тайку.

Оставалась Тайка Нефёдова, пиар-менеджер информационного агентства «Римус». Они встретились в девять вечера в кафе «Тайм» на Николоямской. В метре от них стояло пианино, а под потолком покачивалась люстра в форме театрального зеркала. Зеркало из гримёрной Иисуса Христа, подумал Захаров, а пианино и в самом деле было что надо. По сути, старинный артефакт. Прошлое, что, будучи проданным, сулит богатство. Пока несли рагу из овощей, Захаров открыл инструмент и взял с десяток аккордов. Звук оказался на удивление сносным. Он исполнил мазурку Шопена, а чуть погодя и «К Элизе» Бетховена.

— Неплохо, — улыбнулась Тайка.

Кто бы сомневался. Митя упражнялся уже не один год. Придёт с работы и играет себе. Играет, играет, но легче не становится. Хотя и тут как посмотреть. Музыка давала ощущение эйфории — пусть и кратковременное, но всё же. Вряд ли при своём текущем состоянии Митя мог бы рассчитывать на что-то большее.

— Исторически, — продолжала Нефёдова, — музыка представляет собой довольно эффективный инструмент пиара. Хоть и недолговечный, — добавила она. — Вскорости на смену музыке придут звуки — бытовые, промышленные, звуки природы, а там и тишина.

Первобытная тишина, размышлял Митя. Тайка, как никто другой, знала о будущем пиара. Но знала ли она о будущем человечества — вопрос. Насколько вообще правомочно говорить о параллельном развитии различных сфер жизни? Иными словами, блоха если и донимала Вику Россохину, то донимала сама по себе и безо всякой связи с Викиной предрасположенностью. К чему была предрасположена Вика? Да кто ж её поймёт.

Тайка всё смотрела на люстру и думала о своём.

— И что у нас там с Джони? — спросила она.

На этот раз Нефёдова выглядела куда интересней. Она будто вышла из имидж-салона и теперь излучала состоятельность подиумной модели. Взгляд у неё был живой, но был ли этот взгляд искренним — Митя сомневался. Он рассказал ей про «Ардис», уценённый отдел в «Библио-Глобусе», про Карла Проффера, опального политика Немцова и про блоху.

— Блоха что надо, — ответила Нефёдова и просмотрела содержание сборника. — Почти все новые, — заключила она.

В её голосе сквозило сожаление. Так и хотелось утешить её, да что толку. Если подумать — Митя и сам бы расстроился. Фактически Тайку отстранили от ведения Джониных дел. Даже по скромным подсчётам Тайка лишилась не менее полутора миллионов за текущий тираж, солидной суммы за переиздание в будущем, не говоря уже о правах на книгу.

Ещё один фактор КОМИССИИ, мелькнула мысль. Стоимость услуги, как видим, в значительной степени непредсказуема. Подобно биржевым индексам, комиссия зависит от множества случайных событий: сегодня ваш продукт в цене, но уже завтра не миновать уценки.

Вот и с Тайкой то же. Она вдруг сникла. Даже её белоснежные зубы внезапно потускнели. Тая подошла к окну, да так и простояла там битый час в глубокой задумчивости. Митя терпеливо ждал. Он заказал себе ещё виски и всё играл свою мазурку, как ни в чём не бывало. К нему то и дело подходили посетители кафе и с умилением слушали. Редко кто музицировал здесь. Так что поклонников у Мити поприбавится.

— Ну что, идёмте? — внезапно оживилась Нефёдова.

За окном сгустились сумерки. Они вышли на улицу и осмотрелись. Словно на перепутье, у Земляного Вала стояли двое: Митя Захаров и Тайка Нефёдова. Со стороны они выглядели влюблённой парой. Их взору открывалась полная Луна, фрагмент эстакады на Садовом кольце и пиццерия «Папа Джонс» с другой стороны улицы.

А теперь вот что: перенесёмся в Лондон на набережную Альберта к Музею истории сада. Который день уже ко входу в музей приходила Эмили Бонер — ещё одна восторженная почитательница Джони Фарагута. Придёт и сидит себе на ступеньках, вглядываясь в бескрайнюю даль. О писателе она узнала из галереи «Интерпола» и теперь искала с ним встречи, то и дело назначая свидание у Museum of Garden History.

Джони не знал, что и думать, но познакомившись с Эмили, быстро убедился в её порядочности. Так что время от времени он приходил. Эмили кидалась к нему навстречу, и они допоздна ошивались не бог весть где. Часами смотрели на Темзу, сидели по клубам и до утра занимались любовью, где придётся: у неё, в парке у Victoria Station, а то и в подземном переходе у Букингемского дворца. Бонер изучала русскую культуру в Кембридже и даже съездила как-то в Мухосранск посмотреть, как люди живут. «Посмотрю, как люди живут», — засмеялась она в тот раз на таможне.

Люди жили там — не приведи господи. Но это лишь подзадоривало Эмили. По её мнению, мир был абсолютным культурологическим абсурдом, а Джони как раз и привлекал её тем, что исследовал этот абсурд. К тому же он ненавидел его всей душою и искал спасения от него всеми доступными ему средствами. «Что Путин, что Ангела Меркель, — говорил он, — разница лишь в количестве пролитой крови». Особенно его смешили все эти бесконечные требования свободы собраний. На западе, к примеру, свобода собраний существовала давным-давно, а что толку? Тамошние демонстранты и до сих пор свободно выходили на улицу, но большей частью их требования никого не интересовали. Их требования не выполнялись и в лучшем случае влияли только на сменяемость власти. При этом любая власть преследовала одно и то же — своё счастье.

Иными словами, свобода собраний в Джонином понимании ничего не решала. Тем более она ничего не решала в России. Те, кто хотел собираться, собирались и так. Дело в другом. По-настоящему здесь протестовали единицы. Потомки уцелевших храбрецов. Чудом оставшихся в живых буниных, ахматовых и бродских. Остальные если и возмущались чем — то скорей для развлечения, а то и для корысти. Так что выхода нет. Даже протестуя против бандитов, русские избирали их снова и снова.

Ума им не хватает, а не свободы, не сомневался Джони. Лучше б вообще не ходили к урнам. В целом же свобода собраний притупляла ироничный взгляд на вещи. Взять хотя бы американскую мечту. Никакая свобода собраний не прибавит вам ума. Или вы приличный человек и тогда сочиняете легкомысленную прозу, или бандит, и тогда управляете «Прекрасным миром компьютеров».

Уж чего-чего, а этих магазинов хватало.

Они были разбросаны по всей Земле. Капитализм бодро шествовал по миру, и Эмили, надо сказать, недоумевала: Джони считал себя антикоммунистом и тем не менее неистово критиковал буржуазную демократию. Может быть, он анархист? — спрашивала она саму себя. Впрочем, без разницы. Джони нравился ей — будь он даже дураком-анархистом.

В тот день, 17 июня, Джони появился у Museum of Garden History, как она и просила, без пятнадцати шесть. На нём были синие джинсы, голубая худи и белые кеды Converse. Стояла пятница. Лондонцы прогуливались вдоль Темзы, прохладный ветер шелестел листвою и накрапывал дождь.

— Your latest book is delicious (твоя последняя книжка восхитительна), — сказала Эмили.

— Спасибо, — ответил Джони.

На самом деле он понимал, что книжка никакая не восхитительная. «Ардис» взялся за неё только из жалости. Рассказы были слишком заумными, а издатели ждали от него романа. «We expect from you a classic novel, — писали они. — Available in a popular style of the novel — with criticism of the regime, with sex and the elements of the investigation» («Мы ждём от вас классический роман. Доступный роман в популярном стиле — с критикой режима, сексом и элементами расследования»). Легко сказать. Джони был отщепенцем. У него не было постоянной работы, дома и хотя бы отчасти законных прав. Его искали по всему свету. И вот-вот схватят, опасался он. Ни о каком гражданстве США «Ардис» и не заикался.