Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца - Камал Равикант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маленький мальчик идет домой со своей матерью. На улице стоит вечер, щебечут птицы. Он скачет вприпрыжку, вместо того чтобы спокойно идти, а его мать смеется. Они входят в свою квартиру и проходят на кухню. Свет горит. Мальчик видит, что его отец сидит за столом: в правой руке он держит стакан, наполовину наполненный желтой шелковистой жидкостью. На столе стоят две пустые бутылки. Мотылек медленно кружит вокруг лампочки на потолке, его тень трепещет на стенах.
Мальчик чувствует, что его мать стоит рядом с ним. Все тихо. Он поднимает голову и видит, как мотылек кружит вокруг него. В комнате жарко, во рту металлический привкус. Он опускает взгляд и видит, что тонкие губы его отца сжаты, а сам он дышит через нос. Его глаза налиты кровью, и он крепче сжимает стакан, угрожая разнести мир на осколки.
Мальчик хватает руку своей матери, сжимает и чувствует, как ее страх просачивается сквозь кожу, пока не становится его собственным.
Несколькими днями ранее мои глаза начали слегка розоветь. Я зашел в аптеку, купил лекарство, которое порекомендовал фармацевт, но они продолжали краснеть. Мой рациональный ум напомнил мне, что я мог подхватить инфекцию. Но ночью, когда я лежал без сна в темноте, я видел языки пламени, несущиеся по земле, пожирая все на своем пути и оставляя после себя пепел, который медленно оседал, подобно мягкому снегопаду.
Я открываю глаза и, прищурившись, смотрю в зеркало. Все еще красные. Когда я возвращаюсь, Лоик стоит, облокотившись на прилавок, и болтает с женщиной.
«Ты выглядишь усталым», – говорит он мне.
«Я просто проголодался».
С деревянной балки наверху свисает свиной окорок. Лоик просит женщину нарезать несколько кусочков и заказывает бутылку риохи. Мы едим соленую сухую ветчину и пьем холодное вино.
Лоик наклоняется ближе. «Испанские девушки – это класс, они очень хорошенькие. Иногда по ночам я все еще не могу уснуть, когда думаю об испанках, которых встречал двадцать пять лет назад. Но они не любят, когда к ним прикасаются, – настоящие недотроги».
Он задирает нос кверху, рассмешив меня.
«Ты можешь только смотреть, – он печально качает головой. – Я не знаю, как они размножаются».
После обеда женщина подходит к двери и машет Лоику, пока мы гуськом идем по траве. Вино, кажется, благотворно подействовало на мою голову. Я не чувствую, что у меня слезятся глаза. Мы пересекаем шоссе, а затем тропа расширяется и ведет через поросшую травой равнину. Справа от нас высятся изрезанные бороздами холмы.
«Дай-ка я расскажу тебе сон, который видел прошлой ночью, – говорит Лоик. – Чудесный сон, который я никогда не забуду: моя лодка плывет по пескам Сахары на всех парусах, а над ней висит большая круглая луна».
Он умолкает, как будто смакует свой сон.
«Знаешь, однажды мне предложили поработать штурманом в команде Ротшильда. Он хотел участвовать в гонках на своей лодке – назовем ее так, хотя она была довольно большой, – он хотел пересечь Тихий океан, но я отказался». Он щурит глаза, как матрос, будто наблюдает за чем-то далеко за горизонтом. «Я хочу сказать, что никогда не стремился к этому».
Я пожимаю плечами, не совсем понимая, к чему он клонит.
«Если я скажу тебе правду, ты не поверишь. Я боюсь моря».
Я смотрю на него, ожидая смеха, продолжения шутки. Однако едва взглянув на его лицо, понимаю, что ошибаюсь.
«Мой отец тоже боялся моря, – говорит он. – По правде говоря, оно вселяло в него ужас».
Пока мы ехали на автобусе из Барселоны, он рассказал мне о своей семье, обо всех поколениях рыбаков из Бретани – региона, где в каждой деревне есть часовня в память о людях, погибших в море.
«Но когда человек обретает веру в детстве, – говорит он, – от нее нелегко избавиться».
Он откашливается, проводит рукой по своим коротким вьющимся волосам.
«Хочешь узнать, когда я острее всего чувствую себя живым?»
«Конечно», – говорю я.
«Когда управляю своей лодкой. Когда я сталкиваюсь лицом к лицу со своим страхом перед морем. Это и есть мой утес, с которого я прыгаю, и у меня вырастают крылья».
«Типа волшебного места?»
Он усмехается.
«Да. Там, где ты сталкиваешься со своими глубочайшими страхами, возникает волшебство».
Указатель выводит нас на двухполосную дорогу, которая петляет мимо пустынных парковок, автосалонов с сетчатыми заборами, а затем торговых центров. Тротуар потрескался, и по нему больно идти. Мы оба примолкли, как обычно бывает на Камино, когда покидаешь леса и бескрайние поля, окунаясь в многолюдные города.
Дорога расширяется до нескольких полос. Мы проходим мимо рядов тесно сгрудившихся многоквартирных домов с развевающимся на балконах сушащимся бельем. Мы вдыхаем городские запахи, и воздух становится горячим и гнетущим. Тротуары заставлены столиками уличных кафе.
Дорога примыкает к перекрестку с четырехсторонним движением, и трафик на ней становится напряженным. Как раз в тот момент, когда гудки и толпа становятся невыносимыми, мы входим в старый Бургос. Появляются мощеные дороги, старинные здания и церкви. Поток машин редеет. На площадях высятся статуи и фонтаны, по обе стороны дороги растут отбрасывающие тень деревья, а в поле зрения появляется река. Лоик смотрит на меня и кивает. Мы оба ощущаем перемену.
Дойдя до своей гостиницы, он кладет руки мне на плечи, чмокает в обе щеки.
«Твой отец шел своей дорогой. А ты идешь своей».
Я сглатываю слезы и обнимаю его. Мы встретимся завтра вечером в следующем приюте. Я оставляю его у стойки регистрации и иду по стрелкам, нарисованным на уличных указателях. Снова один, ремни впиваются мне в шею и плечи с каждым шагом.
В такие моменты, как этот, я жалею, что не могу поддержать компанию, что у меня в кармане нет лишних денег, чтобы я мог остановиться в хорошем отеле, если захочу. С другой стороны, если бы у меня было достаточно денег, чтобы делать все, что пожелаю, я, вероятно, не отправился бы в этот поход. Режим вынужденной экономии тоже открывает новые возможности.
Я долго иду, потом останавливаюсь у реки, чтобы посмотреть на текущую воду. Берега обсажены деревьями с короткими белыми стволами и ветвями, которые тянутся к небу, как сложенные чашей ладони.
Выйдя из
